Исследовательница  антиклерикального движения крестьянства в первые десятилетия ХХ века Л.И. Емелях собрала богатейший материал из архивов, газет, журналов, листовок, мемуаров, церковных документов и т.д., воссоздав из многочисленных фактов целостную картину антиклерикального движения крестьянства с начала ХХ в. до Октябрьской революции[1]. Крестьянский антиклерикализм был одной из форм борьбы с помещичье-буржуазным строем. Обильный фактический материал, представленный в работах Л.И. Емелях, создает удивительный образ невиданного доселе взрыва социальной активности российского крестьянства в это время. Как будто антиклерикальная энергия, копившаяся на протяжении веков, наконец-то сконцентрировалась и нашла выход. По словам Л.И. Емелях, в 1905-1907 гг. произошло около пятисот выступлений крестьян против духовенства. Даже единичные сведения о негативном отношении крестьян к церкви и духовенству позволяют ощутить бунтарскую атмосферу в деревне тех лет. Например, священник Головин писал о забастовке прихожан Рязанской епархии против духовенства в ноябре 1905 г. в пяти селах прошли толпы народа с красными флагами, с красными флагами, с песнями, с криками «Ура!». «Меня прямо-таки схватили за руки и потащили на улицу. Конечно, я тотчас же ушел, но вслед кричали: «Долой попов! Обманщики попы! Общественные паразиты, хамы!». Информационное пространство тех лет переполнено сведениями о нападках на духовенство, о поджогах домов священников, о критическом отношении к проповедям, даже о запрещении проповедничества, о расправе над священниками. Об этом известно, прежде всего, из донесений самого духовенства разных рангов. Духовенство «встречает по местам со стороны народа угрозу себе», сельская молодежь «призывала народ к расправе над попами». Епископ Серафим докладывал Синоду: «постоянно происходят поджоги домов, сараев с сеном или хлебом… Духовенство Брянского, частью Елецкого, Севского и Трубчевского уездов терроризировано настолько, что боится официально доносить о нападениях и поджогах, ибо им угрожают местью и смертью, если они откроют виновных». Епископ Серафим в мае 1907 г. отправил министру внутренних дел телеграмму с призывом к расправе над революционно настроенными крестьянами, потому что «в селах нескольких уездов Орловской губернии все церкви ограблены, духовенство подвергается нападениям, сторожа убиваются, причты голодают». Он сообщал также, что в 1905 г. ограблено 30 церквей, а в 1906 и начале 1907 г. – еще 70 церквей[2]. В эти годы в целом ряде губерний крестьяне отбирали землю у монастырей, рубили монастырский лес. Учредительный съезд Всероссийского крестьянского союза в 1905 г. постановил: отобрать без выкупа монастырские и церковные земли, лишить духовенство избирательного права[3].

Примечательно, что вопросы отношения к церкви и духовенству в 1905-1906 гг. бурно обсуждались на многочисленных крестьянских сходах, на собраниях крестьянских союзов. В высказываниях крестьян не чувствуется никакого уважения к духовенству. На совещании Крестьянского союза (1905 г.) крестьянин из Смоленской губернии говорил: «Очень нам наскучили священники. Осенью они собирают кур. В этом году у нас положили в мешок попу связанную ворону. Члены союза не давали попу ржи и на сходе объяснили, что никакой пользы от попов не видят». В отдельных случаях выносились решения даже о закрытии церквей. В слободе Ольховка Саратовской губернии сто крестьян устроили заседание крестьянского союза, на котором среди вопросов был и такой: «Нужны ли церковь и духовенство?». Приняли решение: «Церкви не нужны, их следует обратить на другие полезные учреждения: школы, больницы»[4]. В ряде местностей крестьянские сходы ввиду аморального поведения поставленных церковью пастырей выдвигали требование: «Священников избирать крестьянам»; «Священников выбирать по усмотрению прихожан».

Наиболее мыслящие крестьяне разоблачали духовенство с трибуны Государственной Думы. Ленин писал о том, что условия жизни крестьянина «порождают – против его воли и помимо его сознания – действительно революционное озлобление против поборов и готовность решительной борьбы со средневековьем». Депутат Думы крестьянин Рожков «бесхитростно стал рассказывать голую, неприкрашенную правду о поборах духовенства, о вымогательствах попов, о том, как требуют за брак кроме денег «бутылку водки, закуски и фунт чаю, а иногда спрашивают такое, что с трибуны я и боюсь говорить». И далее Ленин говорит о революционности, «которая сама собой прорывается у типичного, среднего мужика, когда он начинает говорить правду о своём житье-бытье»[5].

Эта стихийная революционность, так или иначе, развивала сознание крестьянина, который начинал, как и рабочий, осознавать свою обделённость грамотностью, знаниями. Среди крестьян были и политически грамотные люди (известно, что еще в 60-гг. XIX в. в отдельных деревнях читали и «Колокол» Герцена), но их было немного. Один из них писал: «Всему виной необразованность, а более того – забитость. В нашем селе есть двухклассное училище и церковноприходская школа, но спросите, чему учат и какое дают образование … делают не человека, а дурака, который дрожит при каждом звоне колокола»[6]. Крестьяне возмущались тем, что образование могли получать только дети дворян, купцов и священников. Возникшая в начале века массовая потребность крестьянства в образовании совпала со стремлением рабочей партии просветить естественного союзника пролетариата, приобщить его к социалистическим идеям и идеалам. И не случайно в донесениях представителей духовенства говорится об агитаторах-социалистах, о прокламациях и листовках, о проникновении материалистических и социалистических идей во все слои населения, – и они, действительно, проникли, потому что их интуитивно жаждали. Известно, что на агитацию революционных народников в 70-е гг. XIX в. крестьяне нередко отвечали выдачей своих заступников царской полиции, но в начале следующего века ситуация была уже другая, социалистическая агитация пала на плодородную почву крестьянской стихийной революционности.. Ленин в 1903 г. издал брошюру «К деревенской бедноте» (кстати, писал её под влиянием крестьянского движения в Полтавской и крестьянской губерниях), где говорил о том, что «деревенская беднота особенно страдает от темноты и особенно нуждается в образовании. Но, конечно, нам нужно настоящее, свободное, образование, а не такое, какого хотят чиновники и попы»[7]. Речь здесь шла и о свободе совести, о праве каждого исповедовать любую веру. Среди крестьян, как и среди других слоев населения, большевики распространяли также требование отделения церкви от государства и школы от церкви, – и оно воспроизводилось в заявлениях и постановлениях целого ряда некоторых деревенских сходов и собраний. Так, в июне 1905 г. в деревне Дмитриевке Екатеринославского уезда сход постановил: «Требовать отделения церкви от государства; в декабре того же года собрание жителей села Бобринец Херсонской губернии постановило «требовать» отделения церкви от государства и школы от церкви». Под влиянием настроений, имевших место в оппозиционных слоях общества, съезд Всероссийского союза учителей и деятелей народного образования (1905 г.) единогласно принял лозунг борьбы за светскую школу. Правда, против обязательного посещения Закона Божия на этом съезде выступили всего несколько человек. А вот Учредительный съезд Всероссийского крестьянского союза постановил: «Все школы должны быть светские…Преподавание закона божия в низшей школе признано необязательным и должно быть предоставлено усмотрению родителей учащихся». За обязательность преподавания закона божия проголосовало 3 (!) человека из 100 крестьян и 25 представителей интеллигенции[8]. Уже этот факт говорит о том, что крестьянский антиклерикализм постепенно перерастает в скептицизм, религиозный индифферентизм и стихийный атеизм. В архивах сохранилось множество свидетельств о росте вольнодумства в крестьянской среде[9]. Высказывания типа «У нас бога нет. Мы – земля и в землю пойдем»; «Я в бога не верю, а на святых пахать поеду»; «Ни сына, ни духа святого нет. Христос рожден незаконно от девки»; «Цена царю небесному и земному – три копейки. Их надо обоих гнать в три шеи», конечно, примитивны, и вряд ли разделялись большинством крестьян, однако, тенденция отхода не только от церкви, но и от религии здесь уже наметилась. Некоторые крестьяне прямо объявляли себя безбожниками, атеистами.

А что же российская интеллигенция? И здесь шло брожение, в том числе в среде духовенства. Многим из нас сегодня представляется, что церковь во времена царизма была монолитной, а православное духовенство свято выполняло свою миссию воспитания народа в религиозном духе и в преданности властям. Но вот В.Д. Бонч-Бруевич в статье «Стоимость культа» пишет: «Не только среди крестьян, рабочих и других горожан, но и среди самого православного духовенства, – особенно сельского, задавленного нуждой,- идет значительное, скрытое, тайное, постепенно разгорающееся движение против высшей иерархии»[10]. Это о ситуации в 1913 году. Но, оказывается, духовенство уже давно не было единым ни в материальном, ни в идейном, ни в политическом отношении. Существовала официально-православная линия, рьяно отстаиваемая церковной иерархией, и оппозиционная, отражавшая настроения многих рядовых священников и тонкого слоя либерально настроенных богословов. Особенно отчетливо это стало обнаруживаться с 60-х годов XIX в., когда на историческую сцену вышли революционные демократы. Архимандрит Феодор (в миру Александр Матвеевич Бухарев) выступал за «сближение православия с действительной жизнью» и за признание светской журналистики в качестве «сотрудницы по делу истины». Он писал, что журнал «Современник» «отстаивает свежее, возвышенное над духовным рабством направление мысли и жизни». Удивительна характеристика Бухаревым революционных демократов: «горячая любовь к истине Белинского», «строгая правдивость Добролюбова», «искренность убеждения Чернышевского»[11], роман которого «Что делать?» он доброжелательно рассматривает в своей работе. В 1863 г. архимандрит снял с себя сан, а в 1871 г. умер в нищете, так как в течение десяти лет после снятия сана не принимали на государственную службу. Еще один интересный пример – священник Иван Беллюстин, опубликовавший в Берлине книгу «Описание сельского духовенства», где показал пропасть, разделяющую благополучных церковных иерархов и влачащих жалкое существование сельских священников. В статье «Духовно-общественные вопросы» он писал, что наше духовенство «никогда не отличалось особенно крепкими стремлениями к жизненной правде и к законности действий, – это настолько известно нашему обществу, что всякое новое слово тут было бы лишним». Между администраторами и рядовыми священниками, продолжает Беллюстин, – «великая пропасть», «тут систематическое, полное подавление личности»[12]. Реакционный православный журналист В. Аскоченский писал в своем еженедельнике, что заметки Беллюстина о монастырях возмутительны, «возмутительней нет даже в светской литературе»: монашеский институт потерял всякий смысл, состав монашества рекрутируется из лиц сомнительной нравственности, из учеников, исключенных из духовных училищ и семинарий за дурное поведение, – а они потом становятся игуменами и архимандритами; «монастыри наполняются сбродом»[13]. Некий Морозов в том же еженедельнике назвал Беллюстина «хульником в рясе», который добивается билета на принятие в дом сумасшедших, – за позицию «православие не есть что-либо вроде нравственной силы, влияющей на массы, а средство для самых безнравственных целей»[14].

Иногда один-два факта многое могут сказать об эпохе, а подобных приведенным выше найдется немало. Терпимость к инаковерующим, положительное отношение к светской культуре, использование достижений западной гуманитарной науки (отсюда вольность в трактовке Священного Писания), критика церковной иерархии, понимание неуклонного падения авторитета церкви, – все это было в среде православного духовенства, хотя, конечно, в целом церковь исправно служила интересам господствующих слоев. Цвет церковной иерархии в период революции 1905-1907 гг. обрушился на восставших: «Убийцы, бунтовщики, бесстыдные неверы, безбожники – думают править святой Русью… Но нет, не бывать этому!»[15]. А вот еще один отрывок из брошюры: «Исконные сыны Диавола, богоубийцы-евреи, самые главные виновники настоящей смуты общественной». Такая позиция, естественно, у многих представителей российской либеральной интеллигенции вызывала протест и неуважение к официальной церкви, и как следствие – отход от нее. Рядовые священники тоже были разными. Одни, не занимаясь поборами, по уровню жизни ничем не отличались от сельской бедноты, другие, как писал один из совестливых священников, – те, «о которых любой крестьянин скажет: «да, дюже они хапают». В крестьянском сознании духовный сан и деньги настолько срослись, что сделались почти синонимами»[16]. Неудивительно, что православный крестьянин пошел в революцию за рабочим и его партией.

Не была единой в политическом и идейном планах и церковная молодежь, ученики духовных семинарий. Еще в начале 60-х гг. XIX в. правоверное духовенство пыталось объяснить себе и окружающим, почему «воспитанники семинарий, поступающие в университеты, скорее, чем другие, делаются отъявленными либералами, материалистами, деистами, и, пожалуй, даже атеистами», Священник В. Малинин считал, что выходец из духовенства стыдится позорного «кастового клейма», наложенного издавна на духовное сословие, и, «чтобы смыть с себя пятно происхождения», он объявляет себя «врагом всему духовному»[17]. Митрополит Евлогий объяснял склонность выходцев из среды духовенства к протесту «христианским воспитанием детей духовенства», развивавшим в них «обостренную реакцию на социальную несправедливость»: «поэтому революционеры-интеллигенты были преимущественно выходцами из духовных семей». По его воспоминаниям, будучи в начале ХХ в. ректором одной из семинарий, он обнаружил, что «многие семинаристы были либо полными атеистами, либо весьма прохладными христианами, не желавшими рукополагаться». И далее Евлогий называет действительную причину социально-политического радикализма семинаристов: большинство из них – дети сельских батюшек-бедняков с большими семьями[18]. То есть, восприятие ими несправедливости социальных порядков вряд ли существенно отличалось от восприятия малоимущих крестьян. (Кстати, И.В. Сталин тоже учился в православной семинарии). Кроме того, обучаясь в семинариях, молодежь сталкивалась с отнюдь не благочестивым поведением своих наставников. «Передо мной прошла целая вереница разных типов: попы-хищники, жадюги, ханжи, лицемеры, предатели, карьеристы», – писал А. Богданов. Неудивительно, что «большинство семинаристов не верили ни в бога, ни в черта… Часть семинаристов входила в подпольные кружки, читала Писарева, Добролюбова, Бюхнера, Дарвина»[19]. В тамбовской духовной семинарии после 1905 г. появились революционные кружки. В одном из них издавался рукописный антицерковный журнал «Факел» (1906-1908 гг.)[20]. Журнал призывал бросить учебу в семинарии и идти работать на фабрики и заводы. В 1907 г. несколько человек из редакции «Факела» посадили в тюрьму. Как сообщает Левитов, курс кончали «лишь пресмыкающиеся». Стихи, публиковавшиеся в «Факеле», свидетельствуют, действительно, о крайнем радикализме его авторов:

Раздастся клич, призывный клич,

И мы пойдем на баррикады,

И грянет бой, …дрожи, злодей,

Мы мстить умеем без пощады.

………………………………………………..

Мы отмстим, мы отомстим,

За всё, злодей, ответишь вдвое,

Довольно пил ты нашу кровь,

Теперь твоей, злодей, нам надо».

Или:

«Мы свергнем насилье неправое,

Мы сами казним палачей,

И снова раздуем пожарища,

И кровью врагов их зальем».

Конечно, протест учеников семинарий носил, скорее, бунтарский, анархический характер, тем не менее, он явился одним из признаков скорого разрушения старого общества.