Апеллируя к работе Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», Люксембург определяет главную цель философии: постоянно искать ответ на вечно живой вопрос о взаимоотношении между мыслью и бытием человека. И в этом она следует за Энгельсом, цитируя его в своей работе: «Великий основной вопрос всей, в особенности новейшей философии, есть вопрос об отношении мышления к бытию»[1].

И, следуя за Энгельсом, далее: «Природа философии как решение вечного вопроса о взаимодействии между мыслью и человеческим бытием есть не что иное, как жизнь человеческого сознания в объективном мире»[2].

Люксембург, одна из первых, понимает, что в ответе Маркса и на этот вопрос заложен единственно научный ответ, дорога к которому была проложена философией великого Гегеля.

В своей работе «Наука Логики» Гегель определяет философию как «время, схваченное мыслью», это означает, что философия зарождается в определённое время и существует для приведения в порядок кажущегося разрозненным материала. И философии под силу осуществить последнее лишь исключительно благодаря её познанию вечно действующих основных законов природы, скрытых в кажущемся анархическим хаосе[3].

В предисловии к этой же работе Гегель критикует все существующие концепции логики – и логику Канта в особенности – за то, что они рассматривают «материал познания как готовый мир, существующий за пределами человеческого сознания, за то, что они основываются на том принципе, что мысль есть пустая форма, существующая вне материи, которая подходит к материи извне, заполняет себя этой материей и, обретая таким образом содержание, становится реальным её познанием»[4].

Если это познание уже оформлено в концепцию, то, предупреждает Гегель, тогда мысль не в состоянии двинуться за пределы самой себя и обречена оставаться замкнутой в себе вещью.

Её модификации, таким образом, будут происходить исключительно внутри самой себя, и она будет не в состоянии использовать своё иное свойство, свойство самосознания, именно то свойство, которое дано исключительно только мысли.

Суммируя сказанное, делается вывод о том, что если мысль концептуализирована, а именно это и полагает трансендентальная философия Канта, то мысль будет оставаться замкнутой в себе, будучи не в состоянии устремиться к объекту её внимания. Иными словами, объект мысли, находящийся за её пределами, остаётся, таким образом, тоже вещью в себе[5].

Не усмотреть в вышесказанном прямую атаку на философию Канта сложно.

«Наука Логики» Гегеля совершенно очевидно нацелена на противопоставление работе Канта «Критика чистого разума», ибо в своей работе Гегель демонстрирует средства, которыми может пользоваться логика для преодоления барьеров и выхода за пределы собственно мышления с целью овладения объектом.

Данная работа служила развенчанию также и трансендентальной философии Канта во всём её объёме, ибо Гегель был глубоко убеждён в том, что поражение Канта скрыто в его дуалистическом подходе к природе вещей.

Вступившая на поле этой полемики позже, Люксембург отдаёт должное Марксу, заметившему аналогичный пробел и в логике Гегеля, тот же самый, который Гегель когда-то увидел в трансцендентальной философии Канта.

Люксембург прослеживает путь, которым шёл Маркс к формулировке своих выводов и основанию своей теории: это глубинное изучение философии Гегеля – с одной стороны, с другой стороны – последовавший затем критический пересмотр переосмысливание своих собственных выводов.

Что отличает Маркса от всех остальных ранних гегельянцев – это то, что с самого начала Маркс ищет ответ на коренной и главный вопрос философии, касающийся взаимоотношений между бытием и сознанием человека.

Исследованию путей развития Маркса Люксембург посвящает одну из трёх своих работ под названием «Aus dem Nachlass unserer Meister».

Люксембург показывает Маркса мучимого сомнениями в попытке найти ответ на основной вопрос философии, разрешение которого должно вести к эмансипации человека. Маркс изучает для этой цели и юриспруденцию, и критику философии, критику политики и критику политической экономии. И, в конечном итоге, изучение им развития политической экономии становится основанием («Granitblock») для создания его критики всей капиталистической общественно-экономической формации в целом, на чём он и строит свою теорию научного социализма[6].

Итогом этого процесса явилось Марксово знаменитое ниспровержение и гегелевской системы, его отторжение от «материнской» основы.

Люксембург упоминает две главные полемики, через которые прошёл Маркс, которые и привели его к такому результату: первая включала в себя критику различных гегельянских школ, – в основном школ младогегельянцев; вторая была связана с критикой различных теорий социализма, В процессе этих дискуссий, замечает Люксембург, «язык дискутируемых вопросов постепенно освобождался от гегелевского: там уже не было более таких понятий, как «дух и масса» или «абсолютная критика и самосознание».

Их место заняли «налог» и «свободная торговля», «социальная реформа»! и «государственный социализм» – наряду с другими прозаическими вопросами.

И Гегель, таким образом, был поставлен с головы на ноги»[7].

Говоря о перевороте в системе Гегеля, Люксембург приводит знаменитое обобщение Маркса, вошедшее в Послесловие ко второму изданию первого тома «Капитала»: «В своей мистифицированной форме диалектика стала немецкой модой, так как казалось, будто она прославляет существующее положение вещей. В своем рациональном виде диалектика внушает буржуазии и её доктринёрам-идеологам лишь злобу и ужас, так как в позитивное понимание существующего она включает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую осуществлённую форму она рассматривает в движении, следовательно также и с её преходящей стороны, она ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критична и революционна»[8].

«Для того чтобы гегелевская Диалектика стала «критичной и революционной», комментирует Люксембург, «она должно была быть перевёрнута и вновь поставлена её правильной стороной наверх»[9].

Переворот в системе Гегеля, совершённый Марксом, говорит Люксембург, даёт научное обоснование поиска путей к эмансипации человека.

..За последних два с лишним десятилетия фраза «Маркс мёртв» вновь заняла место в мировом популярном лексиконе. Тем не менее, по словам Люксембург, фраза эта так же стара, как и сама история марксизма.

В этом нет ничего неожиданного, считает Люксембург, ибо объявлять о том, что марксизм теоретически повержен и что «Маркс мёртв» – это задача «длиною в жизнь» для буржуазных интеллектуалов.

Однако, иронизирует она, «это – тот самый мёртвый Маркс, который продолжает снабжать сражающийся пролетариат мира самыми плодотворными результатами и руководящими мыслями, и это – мёртвый Маркс, который совсем как живой прогуливается с победной улыбкой по местам кормушек буржуазной социальной науки, переживающей свои критические метаморфозы»[10].

Люксембург также не приемлет широко распространяемую пропаганду социал-демократов о кризисе, который якобы переживает марксизм.

Если здесь и есть какая-то доля правды, говорит она, что дает основания об этом рассуждать, то виной тому заторможенность внутри «нашего движения», мешающая открытию новых аспектов в теории Маркса, – с одной стороны, а с другой – незрелость развития марксистского и пролетарского движения, продолжающего отставать от теории Маркса.

«Каждый раз, как только наше движение подходит к более передовым рубежам и сталкивается с новыми практическими проблемами, оно должно залезать в хранилища марксистской теории и там открывать сокровища ещё непознанного для его немедленного применения в практике жизни.

Однако, если наше движение, как любая практическая битва, будет руководствоваться устаревшими, со временем утратившими своё значение, цитатами из теории, то это – гарантия наимедленнейшего процесса в применении теории Маркса»[11].

И далее:

«Если мы чувствуем, что наше движение в данный момент в теоретическом застое, то это не по вине теории Маркса, которой мы питаемся, но развить которую не в состоянии; и это не потому что «она (теория) мертва», а потому, что мы, забирая из кладовой Маркса необходимое нам в сражении оружие – его мысль, так и не использовали его до последнего; и это не потому, что в нашей практической битве мы «обогнали» Маркса, а потому, что это он, его научным творением, задолго до того обогнал нас как практически сражающуюся партию; и это не потому, что Маркс более не служит нашим нуждам, а потому, что наши нужды неразвиты до той степени, чтобы охватить и воспринять в целом марксистскую мысль»[12].

Поэтому Люксембург предлагает, вместо того чтобы размышлять о кризисе марксизма, отвести марксизму большее место в практике, и тогда расширится пролетарское движение и возможным станет реализация социализма.

Марксизм, утверждает Люксембург, является наиболее развитой формой науки и философии. И, соглашаясь с Энгельсом в его разграничении утопического и научного социализма, Люксембург определяет марксистскую критику капиталистической общественной формации как единственно научную.

В широком историческом понимании это означает, что, по мнению Люксембург, впервые в человеческой истории существует социальная и политическая теория, в основе которой лежит научный метод.

И это – теория Маркса.

Люксембург стала первой из теоретиков марксизма, познавшей научный метод, положенный Марксом в основу его теории.

В этом заложен и ответ на вопрос «что же является источником развития в истории человека?», на вопрос, «как же и в результате чего происходят изменения в истории?». И это демонстрирует, каким образом целое может быть схвачено в его тотальности, объяснено и критически представлено во всей сложности его взаимосвязей и противоречий.

И для того, чтобы увидеть в конечном итоге источник развития человека в истории, надо было только понять, что все, доселе разбросанные по сторонам и весям, социальные и политические теории должны сойтись на одном поле, именуемом производственные отношений.

Оставалось только философски осмыслить как природные взаимосвязи внутри этих отношений, так и их и независимость друг от друга.

Ну что ж, теперь, с постановкой гегелевской системы с головы на ноги, может и «разрешение философского конфликта между мыслью и телесным бытием человека, между материальным миром и мыслительными процессами» в конечном итоге найдено[13]?

До того далеко, говорит Люксембург.

И в то время как многие её современники, марксисты торопятся уместить теорию Маркса в рамки «чистой экономики», Люксембург продолжает требовать внимания к её голосу, утверждающему необходимость постоянного изучения и совершенствования систематической теории Маркса в соответствии с событиями текущего времени.

Возможно, говорит она, что в политической экономике Маркс предложил более или менее законченную и оформленную теорию. Однако наиважнейшая часть его теории, его исследовательский метод материалистическо-диалектической теории истории нуждается, и будет постоянно нуждаться в систематизации и дальнейшем развитии[14].

Для этого необходимо, как считает Люксембург, развивать и оттачивать наше мышление на изучении и Диалектики Гегеля.

Какие же выводы для современных дебатов можно сделать из описания методологических и философских взглядов Люксембург?

Я вижу в её размышлениях три аспекта. И все три из них сводятся к её поискам действенных связей между теорией и практикой. И это, с моей точки зрения, исключительно важно и для наших современных дебатов о социальной и политической теории нашего времени.

1. В своей работе 1909-1910 годов «Теория и практика» (Theory und Praxis) Люксембург, дискутируя с Карлом Каутским по поводу его методологии обвиняет его в формализме. Формалистический метод, считает Люксембург, позволяет Каутскому породить теорию, пренебрегая изучением и анализами реальности, вот так, легко и просто, из своего собственного «чистого воображения»[15]. Результат такой «методологии» – полное непонимание и потеря связей с реальностью.

Теория Каутского рассматривает мир с более или менее знакомой ему, европейской, кочки. «Евроцентрист», – говорит о нём современный профессор философии Narihiko Iто[16]. У Люксембург для философии и теорий образца Каутского есть иное определение: априоризм.

Без сомнения, критика формализма, сформулированная Люксембург в её полемике с Каутским, является действенной и для философов нашего времени, таких, как Джон Рoулс (John Rawls) или Роберт Нозик (Robert Nozick), которые продолжают тиражировать теории, продукт их «чистой фантазии», как называла это Люксембург[17].

2. В своей работе 1899 года «Социальная реформа или революция?» («Sozialreform oder Revolution?») Люксембург обвиняет Эдуарда Бернштейна (Eduard Bernstein) в том, что его подмена диалектики на механический подход вывела его к теории развития общества без какого-либо субъекта, достойного его, Бернштейна, внимания. Отдыхать на подушке теории моральной эволюции в истории человеческого общества значительно удобнее, по мнению Люксембург, чем затевать жестокую классовую борьбу.

К сожалению, теории моральной революции весьма распространены и в наше время, среди современных академиков.

Чего стоит одна только Хабермэйсовская (Habermasian) теория коммуникаций! И, к сожалению или стыду, подобные теории доминируют и в современных социалистических движениях в Европе.

3. Если следовать за Люксембург, выкристализовывается и мысль о том, что история изобилует не только количественными, но и качественными скачками. А это уже – наследие, доставшееся ей от Гегеля и Энгельса. В её работе «Пристальные взгляды на тактику» («Explorations on Tactics») Люксембург рекомендует Джорджу Граднюру (George Gradnauer) почитать Гегеля или, по крайней мере, Энгельса о диалектике количества и качества.

«... Товарищ «gr» забыл своего Гегеля, пишет Люксембург. – Мы рекомендуем ему проконсультироваться, по крайней мере, с восхитительной главой Энгельса о категориях количества и качества из его шедевра «Анти-Дюринг». Ему надо вспомнить о том, что катастрофы не являются тормозом для развития, а моментом, фазой»[18] развития.

И последнее, но не менее важное:

Критика Люксембург моральных теорий в истории и политике ни в коей мере не должна быть воспринята как эквивалент нигилизму Ницше. В своей короткой и превосходной работе «Мелкобуржуазная или пролетарская мировая политика» («Kleinbügerliche oder proletarishe Weltpolitics») Люксембург излагает свой взгляд на проблему морали в капиталистическом обществе: «... моральный плач по поводу мировой политики, несомненно, играет большую роль в нашем движении протеста. Но это сможет стать политическим фактором только при условии, если этот плач будет сопровождаться пониманием исторических законов явлений, если он, этот плач, будет направлен не только на внешние формы, но и против природы (явлений), не против последствий, а против (их) корней. Одним словом: только если это выльется в массовый, революционный, штурмующий капиталистический социальный порядок»[19]. Всё, к чему сводится сказанное Люксембург в её критике моральных теорий в политике, это: в капиталистическом обществе обращение к морали в поисках справедливости – малая помощь.

Следуя совету Люксембург, нам в эти наши дни как никогда важно изучить, проанализировать и понять противоречия интересов, замешанных в процессах производства, и не менее важно познать силы, заинтересованные в существенных изменениях существующего порядка производственных отношений. И если стоять на позиции исторической материалистической перспективы, то наш неукоснительный долг – положиться на международное рабочее движение (пролетариат) как на единственно возможную силу, способную на революционные перемены.

«Во всём объёме её громадности и революционного духа новая работа Маркса сможет жить только в сражающемся пролетариате»[20].«Только международный пролетариат в состоянии преодолеть глобализированный капитализм и империализм», – говорит профессор Narihito Ito.

За революционными переменами в мировом масштабе последует и продолжительный мир, к чему нации человечества мучительно стремятся на протяжении тысяч лет.

Заканчивая своё эссе о Розе Люксембург, я вспоминаю цитату из её работы «Чего мы хотим?» («Was wollen wir?»): «... прекращение тотального доминирования одной нации над другими придёт только с отказом от капитализма и представлением миру людей социалистического порядка, основанного не на кровавых сражениях и неравенстве, а на солидарности всех людей и наций».