Направлением главного удара избрали Никарагуа. 10 марта 1982 г. «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон пост» вышли под кричащими заголовками: «США показывают фото, подтверждающие наращивание вооружений Никарагуа», «США показывают фотографии баз в подтверждение угрозы, исходящей от Никарагуа». Фото, вернее слайды, демонстрировал зам. директора военной разведки Джон Хьюджес – тот самый, что вел брифинги в дни Карибского кризиса. Так называемым советским базам в Никарагуа «Нью-Йорк Таймс» посвятила две полных полосы. На некоторых снимках можно было разглядеть взлетно-посадочные полосы аэропортов (как вскоре выяснилось, построенных еще при Сомосе), на других – старые советские танки. Зам. директора ЦРУ Инмэн заявил, что военные усилия маленькой страны «превосходят нужды ее обороны». Никарагуанский лидер С. Рамирес возразил: «Когда м-р Хейг каждый день говорит, что нас будут бомбить, атаковать, блокировать, как можно ни в чем ни бывало просить нас, чтобы мы не защищались?» Версию о грозящем Гондурасу вторжении советских танков высмеяли даже в Пентагоне. Тем не менее, приготовления к вторжению в Никарагуа шли полным ходом. Помешала высадка аргентинских войск на Мальвинских (Фолклендских) островах. Хунта, войска которой должны были составить ядро «межамериканских сил», неожиданно оказалась врагом идеологически близких ей Лондона и Вашингтона. Почти вся Латинская Америка, в том числе Куба и Никарагуа, признала право латиноамериканской страны на деколонизацию территории, захваченной у нее полтора века назад.

СССР имел шанс, поддержав Аргентину, как 26 лет назад Египет в борьбе за Суэцкий канал, овладеть стратегической инициативой. Открывалась возможность при почти всеобщей поддержке латиноамериканцев выступить в защиту Кубы и Никарагуа, добиться мирных переговоров в Сальвадоре и Гватемале, изолировать предавшие латиноамериканское дело режимы Чили и Колумбии и серьезно помочь революционерам этих стран. Если бы неолиберальному режиму Лондона не позволили укрепить позиции «маленькой победоносной войной», он был бы скорее всего сметен рабочим движением и «консервативная волна» во всем мире пошла бы на спад. Но в Москве ограничились полумерами: Аргентину тайно снабжали космическими разведданными, но политической позиции не выражали, ограничиваясь верным на все случаи призывом решать вопросы путем переговоров. В мае 1982 г. в Кремле принимали правительственную делегацию Никарагуа. Были подписали соглашения об экономическом сотрудничестве и поставках оружия, но от политических обязательств Москва уклонилась. Советские руководители не решились даже встать 1 или 9 Мая рядом с Даниэлем Ортегой, как когда-то с Фиделем Кастро, на трибуне Мавзолея Ленина; в День Победы гостей отправили знакомиться с достижениями Грузии под руководством товарища Шеварднадзе. Уникальный момент был упущен.

Летом 1982 г. в Москве побывал с визитом Морис Бишоп, глава революционного правительства Гренады. После мальвинского кризиса было самое время перестать считать главой государства британскую королеву, провозгласить суверенную республику, как уже поступила половина англоязычных Кариб. Но маленькой стране нужны были гарантии от империалистической агрессии. Бишоп подписал в Москве соглашения о сотрудничестве, но гарантий, видимо, не получил – их фактически уже не имела и Куба. Оставалось уповать на сомнительную защиту бывшей колониальной державы; республикой Гренада не стала, британский генерал-губернатор остался на месте.

Те в Москве, кто рассчитывал, демонстрируя умеренность, поддержать на Западе умеренных против правых экстремистов, крупно просчитались. Отказываясь защитить друзей и даже стратегического союзника, пытаясь за их спиной договориться с самыми реакционными силами, можно было только вызвать у партнеров и попутчиков растерянность, посеять пессимизм, умножить число ренегатов, а врагов убедить, что социальный и политический реванш пройдет беспрепятственно. Идя этим путем, Москва не приобретала, а теряла партнеров в капиталистическом мире, с которыми могла вести дела без принципиальных уступок. Британские лейбористы были разгромлены на выборах, социал-либеральное правительство ФРГ и без выборов сменилось откровенно правым, левая коалиция Франции капитулировала перед шантажом крупного капитала, социалисты Италии и Испании повернули вправо. Этим был дан дополнительный импульс превращению экономических связей стран социалистического содружества с Западной Европой из средства обеспечения безопасности и подспорья в экономическом развитии в механизм зависимости от транснационального капитала, предпосылку экспорта контрреволюции. Разрядка, ради которой Советский Союз принес столько жертв, была мертва. Гонка вооружений набирала обороты, против дружественных стран и фактически против СССР велось сразу несколько войн. Даже капиталистическая Индия за политику неприсоединения и дружбу с СССР подверглась той же, что и революционные государства, форме агрессии – руками банд сепаратистов, оплаченных, вооруженных и обученных спецслужбами США и Пакистана; ЦРУ разработало план расчленения самой населенной в мире и единственной в Азии страны буржуазной демократии.

Проявленное советским руководством пренебрежение ключевым пунктом глобальной классовой борьбы – Латинской и особенно Центральной Америкой – не было главной причиной ухудшения международной обстановки, но послужило его катализатором, а в подобных ситуациях темпы существенно влияют на исход. Если бы Никарагуа и сальвадорская революция получили поддержку, сколько-нибудь сопоставимую с оказанной в свое время Вьетнаму, то и правореспубликанскому режиму в США, и демохристианско-либеральному в ФРГ вряд ли удалось бы утвердиться, а именно эти режимы выступили в 80-е гг. главными экспортерами контрреволюции как в Латинской Америке, так и в Европе. Была упущена последняя возможность отбить атаку классового противника на дальних подступах и выиграть время для разрешения внутренних противоречий советского общества.

3. Переговоры во имя мира или против революции?

Годы смены власти в СССР были годами эскалации необъявленной войны США в Центральной Америке. В августе-сентябре 1983 г. в маневрах в Гондурасе участвовало 4 тысячи военнослужащих США, в морской блокаде Центральной Америки – 18 тысяч, армиями Гватемалы, Гондураса и Сальвадора фактически командовали советники из США; фактически частью интервенционистского корпуса были 15 тысяч контрас; кроме того, в Белизе, рядом с Гватемалой и Гондурасом, высадились несколько тысяч британских солдат и офицеров с опытом североирландской и мальвинской войн. Всего на перешейке, не считая зоны Панамского канала, было сосредоточено до 50 тысяч интервентов. В ноябре 1983 г., после оккупации Гренады, в прессе назывались даты интервенции в Никарагуа и Сальвадор. Однако, по оценкам Пентагона, для «умиротворения» одного Сальвадора понадобилось бы 80 тысяч, а всей Центральной Америки – 350-400 тысяч, что означало для США второй Вьетнам. Хорошо информированная французская газета «Монд дипломатик» считала, что «драматизация неотвратимости тотальной войны имеет единственной целью принудить сандинистский режим и революционные повстанческие организации всего региона к уступкам, пока развертывается следующая фаза империалистической эскалации»[1].

Но это оружие было обоюдоострым. В США широко распространилось опасение, что команда Рейгана ведет дело ко второму Вьетнаму, еще более опасному, чем первый. Левый сальвадорский журналист А. Эчеверрия отмечал: «Речь идет не только о Сальвадоре, Никарагуа или даже Центральной Америке. В кровавую драму оказались бы втянуты вся Латинская Америка и сами США, где латиноамериканское меньшинство приобретает все больший вес»[2]. Перспектива мирных переговоров связывалась с возможностью победы на выборах 1984 г. в США демократов; одним из их лидеров был Дж. Джексон, сподвижник Мартина Лютера Кинга. Протест испаноязычных и черных североамериканцев против интервенции сливался с протестом против неолиберальной «рейганомики», особенно враждебной цветным беднякам. Это еще увеличивало международное значение центральноамериканского кризиса.

Вакуум, созданный пассивностью Москвы, заполнялся активностью (или ее имитацией) буржуазно-националистических и социал-реформистских кругов. Обращение премьер-министра Швеции У. Пальме к президентам Колумбии, Венесуэлы и Мексики в декабре 1982 г. дало импульс созданию Контадорской группы в составе этих стран и Панамы. Мирная инициатива Контадоры по Центральной Америке[3] была явлением в высшей степени противоречивым. Впервые за десятилетия латиноамериканские правительства попытались урегулировать региональный конфликт сами, без вмешательства извне. На эту попытку возлагали немалые надежды в либерально-реформистских кругах Латинской Америки, Западной Европы и США, в «третьем мире», ее положительно оценивали и в СССР. Но, как отмечал А. Эчеверрия, эта инициатива снискала «практически единодушную поддержку мирового сообщества, может быть, именно из-за своего неопределенного и двусмысленного характера»[4]. В основе Контадора выражала позицию националистических кругов латиноамериканской буржуазии со всей их классовой и региональной ограниченностью. Они упорно рассматривали суверенитет исключительно как прерогативу существующей власти, даже если эта власть, как в Сальвадоре и Гватемале, ведет террористическую войну против народа. Иного подхода и не приходилось ждать от правительств Контадоры, одно из которых – колумбийское – вело такую же войну у себя в стране, да и остальные более всего стремились не допустить к себе революционную «заразу». Левая пресса справедливо подчеркивала, что без политического урегулирования гражданских войн, принявших объективно международный характер, разрешение регионального конфликта невозможно. «Как вести серьезный диалог о будущем Сальвадора, устраняя от него повстанческое движение, контролирующее почти половину территории, треть населения? Может ли быть урегулирование в Гватемале без участия Гватемальского национального революционного единства? – писал А. Эчеверрия. – Даже если бы удалось добиться встречи между североамериканскими и кубинскими руководителями, оставались бы другие главные участники центральноамериканского конфликта, те, без которых не было бы сегодня ни войны за освобождение, ни империалистической интервенции, ни, следовательно, переговоров о мире: голодающие и истребляемые народы и их революционные авангарды, а также (как конкретно предложил ФНОФМ-РДФ) организации, представляющие различные социальные силы, в том числе профсоюзы, политические партии, университетские и культурные объединения и т.д. Любое соглашение, которое не считалось бы с мнением, участием и подписью этих основных сил центральноамериканского процесса, будет мертвой буквой. Процесс согласования позиций, чтобы быть в самом деле действенным, должен считаться со всеми представительными кругами, участвующими в конфликте, как правительственными, так и общественными, без исключения. Только так могут быть заключены прочные и долговременные соглашения». Эчеверрия напоминал, что переговоры об окончании вьетнамской войны велись не только с Демократической Республикой Вьетнам, но и с повстанческим Временным Революционным Правительством Республики Южный Вьетнам. Контадора же добивалась от Никарагуа отказа революционерам Сальвадора и Гватемалы в интернациональной помощи, а сама не желала даже обсуждать пути достижения мира в этих странах, не то что «предоставить юридическое и политическое представительство за столом переговоров революционным вооруженным организациям» [5]. Один из лидеров РДФ Р. Самора с полным основанием предупреждал: «Контадора может превратиться во что-то вроде умывания рук Пилатом»[6]. 31 января 1984 г. ФНОФМ-РДФ представил правительству Дуарте мирные предложения, предусматривавшие посредническую роль Контадоры; но она по-прежнему не желала даже включить Сальвадор в повестку дня.

Классовая тенденциозность проявилась и в том, что, буквально шарахаясь от вмешательства в «суверенные» дела сальвадорских, гватемальских и гондурасских карателей, Контадора была куда менее щепетильна в отношении Никарагуа. Проект соглашения предъявлял сандинистам требования, касавшиеся внутренних дел (политического плюрализма, выборов, амнистии и т.д.), и мог использоваться как минимум для введения революции в капиталистические рамки, как максимум – для ее «мягкого» удушения. Запрещая поставки оружия и приглашение военных советников, он грозил обернуться чем-то вроде «невмешательства в испанские дела», приведшего в 30-е годы к уничтожению республики.

Ограниченность контадорского плана проявлялась не только в классовом, но и в региональном аспекте. Он предлагал мирное урегулирование без участия главных сил биполярного мира – СССР и США; в условиях обострения холодной войны это было утопией. В Вашингтоне не собирались добровольно уступать инициативу латиноамериканской буржуазии и повышать ее международный статус. Главное же, там отдавали себе отчет в стратегической важности Центральной и всей Латинской Америки на решающем этапе холодной войны. Зам. министра обороны США Ф. Икле выразил позицию ясно: «Мы должны предотвратить укрепление сандинистского режима в Никарагуа… Если мы не сможем этого, мы должны предвидеть раздел Центральной Америки. Такое развитие событий затем вынудит нас занять войсками новую линию фронта в конфликте между Востоком и Западом здесь, на нашем континенте»[7].

История неизменно показывает, что осознанная партийность, будь то справа или слева, во всех кризисных ситуациях перспективнее, чем оппортунистические поиски средней линии. «Исключенное третье» искали не только Контадора и Социнтерн. В Москве пели Контадоре дифирамбы, наивно надеясь и пацифистскую невинность соблюсти, и политический капитал приобрести. В советской политике по центральноамериканскому вопросу, как и по другим, нарастал разрыв между словами и делами. Публично произносились речи и печатались статьи, обнадеживавшие тех, кто сражался с общим врагом, а о происходившем за кулисами мало кто знал. Если в Кремле полагали, что сил на действенную помощь революции нет, следовало прямо сказать об этом. Но недостало то ли единства собственных рядов, то ли ответственности и коммунистического товарищества, то ли способности трезво и мужественно смотреть в глаза реальности, а скорее – всего этого вместе. Для борцов с империализмом наступило время тяжелых испытаний. Влияние СССР на ход мировых событий было все еще столь велико, а авторитет КПСС в мировом революционном движении столь высок, что разлад в Москве не мог не стимулировать внутренней борьбы среди тех, кто ориентировался на социализм. Громкие речи при дефиците реальной поддержки подрывали уверенность в интернациональной солидарности, своих силах и верности избранного пути, усиливали идейный разброд, толкали одних к беспринципным компромиссам, других – к отчаянным попыткам вырваться из тупика волевым усилием. Вместо принципиального размежевания революционеров и оппортунистов создавались условия для фракционных междоусобиц, чреватых трагедией.

В декабре 1982 г. в Москву на торжества по случаю 60-летия СССР прибыла делегация ФНОФМ-РДФ во главе с М. Анайей Монтес (команданте Аной Марией). В первый и последний раз руководители СССР официально приняли лидеров латиноамериканских революционных организаций, ведших вооруженную борьбу против империализма и его ставленников. Это совпало с попытками переговоров между повстанцами и военно-демохристианской хунтой Дуарте. Хунта поддерживала тесные связи с демохристианами ФРГ, пришедшими в сентябре к власти. Западная Германия была вторым после США источником экономической помощи Сальвадору; она же являлась первым на Западе экономическим партнером СССР. Вероятно, в Москве ориентировали сальвадорских революционеров, как ровно десять лет назад чилийских, на компромисс. Аналогичным оказался и результат: сразу после возвращения делегации в руководстве крупнейшей организации ФНОФМ разгорелась ожесточенная борьба, обернувшаяся гибелью обоих ее лидеров – М. Анайи Монтес и С. Кайетано Карпио[8]. Используя раскол революционного движения, сальвадорской олигархии и Вашингтону удалось обеспечить режиму Дуарте «сравнительную внутреннюю и внешнюю легитимность, которой он не имел в 1980-83 гг.»[9] Расколы, практически одновременные с сальвадорским, произошли в блоке повстанческих организаций Гватемалы, в компартиях Коста-Рики, Гондураса, Доминиканской Республики.

Намечавшееся на 1 Мая 1983 г. в Никарагуа, как 22 года назад на Кубе, провозглашение социалистического характера революции не состоялось. Международное соотношение сил потребовало выдвинуть на первый план защиту Родины и народно-демократических завоеваний, не дав возможности нанести врагу решительный удар экспроприацией капиталистической собственности. Классовая борьба была сведена в основном к антиимпериалистической, а последняя – к защите Отечества от агрессии. «Даже когда внутреннее соотношение сил было очень благоприятным для народного лагеря, объективные причины не позволяли социальной борьбе привести к длительному и значительному улучшению условий жизни масс»[10].

Империалистическая реакция точно уловила момент, когда могла достичь максимальных политических результатов путем провокации, и не только в Латинской Америке. Механизм тайных операций напрямую задействовали против СССР. 1 сентября 1983 г., в годовщину начала Второй мировой войны, в советское воздушное пространство вторгся южнокорейский пассажирский самолет, пилотируемый ветераном сеульской разведки, личным пилотом диктатора Чон Ду Хвана – одного из боссов ВАКЛ. По официальной советской версии, самолет выполнял миссию вскрытия системы ПВО, не отвечал на предупредительные сигналы и был сбит; по сообщениям некоторых, обычно хорошо информированных, газет Европы и Латинской Америки – был уничтожен взрывным устройством на борту. Для банального шпионажа вряд ли требовалось личное участие конгрессмена США Ларри Макдональда (преемника сенатора Маккарти и председателя Общества Джона Берча, коллеги Чон Ду Хвана по ВАКЛ[11]), который находился среди пассажиров, и уж подавно экс-президента Р. Никсона, которому в последний момент посоветовали сдать билет. Скорее можно предположить конфиденциальную политическую миссию, которую на ходу перевели в провокацию, заодно избавившись от ставших неудобными фигур в собственном стане. Внешне все напоминало вторжение в советское небо самолета У-2 1 Мая 1960 г.: та провокация сорвала встречу в верхах четырех держав, эта совпала с заявлением Андропова о готовности к улучшению отношений с КНР; за обеими следовали крупные перемены в советском руководстве. Но в 1960 г. СССР, еще далекий от ракетно-ядерного паритета с США, ответил на акт агрессии решительной поддержкой другой ее жертвы – Кубы. Двадцать три года спустя советское руководство лишь пыталось прикрыться от грязевого дождя, изливаемого империалистическими СМИ, но не решилось сделать того, что действительно могло урезонить агрессора: твердо поддержать Кубу, Никарагуа, Гренаду. 9 сентября 1983 г. Никарагуа пришлось принять принципы мирного плана, согласованные Контадорой и центральноамериканскими странами. При отсутствии действенной поддержки со стороны СССР этот план становился меньшим из зол.

Тогда же начались странные события по соседству с Гренадой: то на берег Венесуэлы впервые за много лет высаживались никому не ведомые «партизаны», то на Тринидаде и Тобаго, где живет некоторое число мусульман, раскрывали заговор исламских фундаменталистов (!). В организации гренадских революционеров – Движении Нью-Джуэл разгорелась внутренняя борьба. Противников Бишопа возглавил Бернард Корд, «ортодоксальный марксист» и министр экономики, заслуживший одобрение МВФ и Всемирного банка рыночными реформами. Бишоп и Корд побывали в странах Варшавского договора: один – в Венгрии, другой – в Чехословакии. В «еврокоммунистической» прессе появились предположения: СССР может разместить на Гренаде и в Никарагуа (!) самолеты с крылатыми ракетами – противовес натовским ракетам средней дальности; на эти публикации ссылались даже в советской печати. 12 октября группа Корда совершила переворот, М. Бишоп и его ближайшие сторонники были смещены с постов и арестованы. Через неделю народ попытался их освободить, но демонстрация была расстреляна, а арестованные убиты. Еще через неделю, «по просьбе» соседних мини-государств и британского генерал-губернатора Гренады, США высадили на остров воздушно-десантную дивизию и морскую пехоту.

Сходство сальвадорской и гренадской трагедий бьет в глаза. Признавая основополагающую роль внутренних причин, вряд ли можно только ими объяснить такое совпадение событий в странах, находившихся на разных уровнях социально-экономического и политического развития. Особенно если учесть, что подобные трагедии с конца 70-х по середину 80-х пережили Ангола и Эфиопия, Южный Йемен и Афганистан, Конго и Буркина-Фасо, Гвинея-Бисау и Мозамбик. Слишком много общего во всей последовательности событий, в их идейной оболочке. Везде часть руководства революционной партии без видимых причин вступала в конфликт с ее историческими лидерами, чреватый самоубийством революции. Везде произносились стандартные фразы о культе личности и коллективном руководстве, а действительные противоречия оставались за семью печатями. Везде дело кончалось убийством лидера и/или его ближайших товарищей. Везде раскол давал врагу повод к вмешательству. Везде империалистические спецслужбы приложили руку к разжиганию фракционной борьбы (странно было бы ожидать иного), но объяснять все только их действиями несерьезно. Видимо, речь должна идти о кризисе, причинно связанном с негативными процессами в СССР: разные фракции ориентировались на различные течения в советском руководстве. Случайно ли жизнь Ш.Р. Рашидова, возглавлявшего в 1962 г. советскую делегацию на переговорах о размещении ракет на Кубе, оборвалась сразу после американского вторжения на Гренаду? Не начинала ли уже выполняться одна из задач спецподразделения «Луч»: «Раскол коммунистических партий и других революционных сил Запада и «третьего мира»… пропаганда и реализация политики примирения с империализмом в «третьем мире»»[12].

Единственной страной, где революционный авангард избежал раскола, была Никарагуа. Правда, и там объявились «Друзья Томаса Борхе», предлагавшие выдвинуть единственного оставшегося в живых основателя Сандинистского фронта в президенты на выборах 1984 г. против Д. Ортеги. Попытка столкнуть лидеров была видна невооруженным глазом. Но сам Борхе заявил, что таких «друзей» у него нет, и тем дело кончилось. В рядах Фронта, как и любой партии, были различные идейно-политические тенденции, но все понимали, особенно после опыта Сальвадора и Гренады, что раскол приведет к гибели революции и к национальной катастрофе. Сандинисты отдавали себе отчет и в том, что тесные отношения с социалистическим миром жизненно необходимы: капиталистические партнеры под нажимом Вашингтона свертывали отношения. В 1983 г. было заключено торговое соглашение с СЭВ, импорт из его стран с 1980 по 1984 г. вырос с 0 до 25%, экспорт туда – с 3 до 6%[13]. С 1982 г. только социалистические страны продолжали снабжать родину Сандино оружием.

Вашингтон продолжал демонстрировать силу прежде всего в целях политического давления. Объектом были не только и, может быть, даже не столько южные соседи, сколько главный противник в холодной войне, впервые обнаруживший внутреннюю слабость. В октябре 1983-го и в начале 1984-го Пентагон и ЦРУ от имени контрас минировали и обстреливали никарагуанские порты, в море пиратствовали торпедные катера без опознавательных знаков. Целями выбирали в первую очередь советские суда, но в Москве ограничились заявлениями. Для провокационного телеразоблачения «дерзких попыток Советского Союза, Кубы и Никарагуа насадить коммунизм в полушарии» Рейган выбрал советский День Победы. Летом 1984 г. в Вашингтоне подняли шум о получении ФНОФМ советских противовоздушных ракет, способных сбивать бомбардировщики и разведывательные самолеты. В конце августа, снова накануне годовщины Второй мировой войны, в репертуар бывшего голливудского актера вписалась телевизионная «шутка» насчет предстоящей бомбежки СССР. Ядерная, конечно, не состоялась, а вот политико-психологическая... Случайно или нет, через неделю последовала отставка маршала Н.В. Огаркова, много лет возглавлявшего Генштаб Вооруженных Сил СССР; год назад именно он высказал официальную версию событий, связанных с южнокорейским самолетом.

В тот же день, 7 сентября 1984 г., правительство Никарагуа согласилось подписать без оговорок контадорский Акт мира. В этот же день в Сан-Хосе (Коста-Рика) открылась первая встреча министров иностранных дел ЕЭС с коллегами из Центральной Америки. Европейское экономическое сообщество впервые открыто вышло за экономические рамки и заявило о себе как об особом субъекте международных политических отношений. Участники встречи поддержали Акт мира и обязались в течение 5 лет удвоить помощь странам региона, включая Никарагуа. Но повторилась прошлогодняя история: Акт немедленно стал для Вашингтона неприемлемым. Один за другим в Гондурасе и Сальвадоре побывали замминистра обороны США, председатель комитета начальников штабов, начальник Южного командования США. Госдепартамент недвусмысленно заявил: запрет военных баз и маневров «уменьшит наше присутствие и наше давление на Никарагуа». Протокол к Акту США отвергли, так как его могли подписать наряду с другими странами СССР и Куба.

Кульминация противоборства пришлась на осень 1984 г. Старая гвардия Кремля, хоть и с опозданием, осознала масштабы угрозы и попыталась принять меры. В Гаване впервые прошло заседание сессии Совета СЭВ; кроме стран-членов, представлены были Ангола, Афганистан, Лаос, Никарагуа, Мозамбик, Эфиопия, Югославия. Председатель Совета Министров СССР Н.А. Тихонов подписал первую в истории советско-кубинских отношений программу сотрудничества на 15 лет. Министр обороны Д.Ф. Устинов нанес визит в Индию. Советские войска начали крупное наступление в Афганистане. Совместно СССР, Афганистан и Индия могли покончить с очагом агрессии на Среднем Востоке. У Демократической партии США появились бы шансы освободить Белый дом от голливудского ковбоя, а у СССР – реальные возможности вести с Вашингтоном диалог не с капитулянтских позиций.