Сообщение
специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела
немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров
(2)
Михайлова О. А.
показала:
В сентябре месяце 1941
года в лесу «Козьи Горы» очень часто раздавалась стрельба. Сначала я не обращала
внимания на подъезжавшие к нашей даче грузовые автомашины, крытые с боков и
сверху, окрашенные в зеленый цвет, всегда сопровождавшиеся унтер-офицерами.
Затем я заметила, что эти машины никогда не заходят в наш гараж и в то же время
не разгружаются. Эти грузовые автомашины приезжали очень часто, особенно в
сентябре 1941 года.
Среди унтер-офицеров,
которые всегда ездили в кабинах рядом с шоферами, я стала замечать одного высокого
с бледным лицом и рыжими волосами. Когда эти машины подъезжали к даче, то все
унтер-офицеры, как по команде, шли в баню и долго в ней мылись, после чего
сильно пьянствовали на даче.
Однажды этот высокий,
рыжий немец, выйдя из машины, направился в кухню и попросил воды. Когда он пил
из стакана воду, я увидела кровь на обшлаге правого рукава его мундира.
Михайлова О.А. и
Конаховская З.П. один раз лично видели, как были расстреляны два военнопленных
поляка, очевидно бежавшие от немцев и затем пойманные.
Михайлова об этом
показала:
Однажды, как обычно, я
и Конаховская работали на кухне и услышали недалеко отдачи шум. Выйдя за дверь,
мы увидели двух военнопленных поляков, окруженных немецкими солдатами, что-то
разъяснявшими унтер-офицеру Розе, затем к ним подошел оберст-лейтенант Арнес и
что-то сказал Розе. Мы спрятались в сторону, так как боялись, что за проявленное
любопытство Розе нас изобьет. Но нас все-таки заметили, и механик Глиневский,
по знаку Розе, загнал нас на кухню, а поляков повел в сторону от дачи. Через
несколько минут мы услышали выстрелы. Вернувшиеся вскоре немецкие солдаты и
унтер-офицер Розе оживленно разговаривали. Я и Конаховская, желая выяснить, как
поступили немцы с задержанными поляками, снова вышли на улицу. Одновременно с
нами вышедший через главный вход дачи адьютант Арнеса по-немецки что-то спросил
Розе, на что последний также по-немецки ответил: «Все в порядке». Эти слова я
поняла, так как их немцы часто употребляли в разговорах между собой. Из всего
происшедшего я заключила, что эти два поляка расстреляны.
Аналогичные показания
по этому вопросу дала также Конаховская 3.П.
Напуганные тем, что
происходило на даче, Алексеева, Михайлова и Конаховская решили под каким-нибудь
удобным предлогом оставить работу на даче. Воспользовавшись снижением им
«зарплаты» с 9 марок до 3-х марок в месяц в начале января 1942 г., по предложению Михайловой,
они не вышли на работу. За ними в тот же день вечером приехали на машине,
привезли на дачу и в наказание посадили в холодную – Михайлову на 8 суток, а
Алексееву и Конаховскую на 3-е суток.
После того, как они
отсидели этот срок, их всех уволили.
За время своей работы
на даче Алексеева, Михайлова и Конаховская боялись делиться друг с другом
своими наблюдениями обо всем том, что на даче происходило. Лишь будучи
арестованными, сидя в холодной, ночью они поделились об этом.
Михайлова на допросе
от 24 декабря 1943 года показала:
Здесь мы впервые
поговорили откровенно о том, что делается на даче. Я рассказала все, что знала,
но оказалось, что и Конаховская и Алексеева также знали все эти факты, но тоже,
как и я, боялись говорить мне об этом. Тут же я узнала о том, что немцы в
«Козьих Горах» расстреливали именно польских военнопленных, так как Алексеева
рассказала, что она однажды осенью 1941 года шла с работы и лично видела, как
немцы загоняли в лес «Козьи Горы» большую группу военнопленных поляков, а затем
слышала в этом месте стрельбу.
Аналогичные показания
об этом дали также Алексеева и Конаховская.
Сопоставив свои
наблюдения, Алексеева, Михайлова и Конаховская пришли к твердому убеждению, что
в августе и сентябре месяцах 1941 года на даче в «Козьих Горах» немцами
производились массовые расстрелы военнопленных поляков.
Показания Алексеевой
подтверждаются показаниями ее отца – Алексеева Михаила, которому она еще в
период своей работы на даче осенью 1941 года рассказывала о своих наблюдениях
по поводу творимых немцами на даче дел.
Она мне долго ничего
не говорила, показал Алексеев Михаил, только приходя домой жаловалась, что на
даче работать страшно и она не знает, как ей оттуда вырваться. Когда я ее
спрашивал, почему ей страшно, она говорила, что в лесу очень часто слышится
стрельба. Однажды, придя домой, она сказала мне по секрету, что в лесу «Козьи
Горы» немцы расстреливают поляков. Выслушав дочь, я ее очень строго
предупредил, чтобы она больше никому об этом не рассказывала, иначе узнают
немцы и пострадает вся наша семья.
Показания о приводе на
«Козьи Горы» военнопленных поляков небольшими группами в 20–30 человек, под охраной
5–7 немецких солдат, дали и другие свидетели, допрошенные Специальной Комиссией:
Киселев П.Г. – крестьянин хутора «Козьи Горы», Кривозерцев М.Г. – плотник
станции Красный Бор в Катынском лесу, Иванов С.В. – быв. нач. ст. Гнездово в
районе Катынского леса, Саватеев И.В. – дежурный по той же станции, Алексеев
А.М. – председатель колхоза дер. Борок, Оглоблин А.П. – священник Купринской
церкви и др.
Эти свидетели слышали
и выстрелы, раздававшиеся из леса на «Козьих Горах».
Особо важное значение
для выяснения того, что происходило на даче в «Козьих Горах» осенью 1941 г., имеют показания
профессора астрономии, директора обсерватории в Смоленске – Базилевского Б.В.
Профессор Базилевский
в первые дни оккупации немцами Смоленска был насильно назначен ими зам. начальника
города (бургомистра), а начальником города был назначен адвокат Меньшагин Б.Г.,
впоследствии ушедший вместе с ними, предатель, пользовавшийся особым доверием у
немецкого командования и в частности у коменданта Смоленска фон-Швеца.
В начале сентября 1941 г. Базилевский
обратился с просьбой к Меньшагину ходатайствовать перед комендантом фон-Швец об
освобождении из лагеря военнопленных № 126 педагога Жиглинского. Выполняя эту
просьбу, Меньшагин обратился к фон-Швецу и, затем, передал Базилевскому, что
его просьба не может быть удовлетворена, так как по словам фон-Швеца «получена
директива из Берлина, предписывающая неукоснительно проводить самый жестокий
режим в отношении военнопленных, не допуская никаких послаблений в этом вопросе».
Я невольно возразил,
показал свидетель Базилевский: «Что же может быть жестче существующего в лагере
режима?» Меныпагин странно посмотрел на меня и, наклонившись ко мне, тихо
ответил: «Может быть! Русские, по крайней мере, сами будут умирать, а вот
военнопленных поляков предложено просто уничтожить».
«Как так? Как это
понимать?» – воскликнул я.
«Понимать надо в
буквальном смысле. Есть такая директива из Берлина», – ответил Меньшагин и тут
же попросил меня «ради всего святого» никому об этом не говорить.
Недели через две после
описанного выше разговора с Меньшагиным я, будучи снова у него на приеме, не
удержался и спросил: «Что слышно о поляках?» Меньшагин помедлил, а потом все же
ответил: «С ними уже покончено. Фон-Швец сказал мне, что они расстреляны где-то
недалеко от Смоленска».
Видя мою
растерянность, Меньшагин снова предупредил меня о необходимости держать это
дело в строжайшем секрете и затем стал «объяснять» мне линию поведения немцев в
этом вопросе. Он сказал, что расстрел поляков является звеном в общей цепи
проводимой Германией антипольской политики, особенно обострившейся в связи с
заключением русско-польского договора.
Базилевский также
рассказал Специальной Комиссии о своей беседе с зондер-фюрером 7-го отдела
немецкой комендатуры Гиршфельдом – прибалтийским немцем, хорошо говорящим
по-русски:
Гиршфёльд с циничной
откровенностью заявил мне, что исторически доказана вредность поляков и их неполноценность,
а потому уменьшение населения Польши послужит удобрением почвы и создаст возможность
для расширения «жизненного пространства Германии». В этой связи Гиршфёльд с
бахвальством рассказал, что в Польше интеллигенции не осталось совершенно, так
как она повешена, расстреляна и заключена в лагери.
Показания Базилевского
подтверждены опрошенным Специальной Комиссией свидетелем – профессором физики
Ефимовым И.Е., которому Базилевский тогда же осенью 1941 г. рассказал о своем
разговоре с Меньшагиным.
Документальным
подтверждением показаний Базилевского и Ефимова являются собственноручные
записи Меньшагина, сделанные им в своем блокноте.
Этот блокнот,
содержащий в себе 17 неполных страниц, был обнаружен в делах Городского Управления
Смоленска после его освобождения Красной Армией.
Принадлежность
указанного блокнота Меньшагину и его почерк удостоверены как показаниями Базилевского,
хорошо знающего почерк Меньшагина, так и графологической экспертизой.
Судя по имеющимся в
блокноте датам, его содержание относится к периоду от первых дней августа 1941
года до ноября того же года.
В числе различных
заметок по хозяйственным вопросам (о дровах, об электроэнергии, торговле и
проч.) имеется ряд записей, сделанных Меньшагиным, очевидно, для памяти, как
указания немецкой комендатуры Смоленска.
Из этих записей
достаточно четко вырисовывается круг вопросов, которыми занималось Управление
города, как орган, выполнявший все указания немецкого командования.
На первых трех
страницах блокнота подробно изложены порядок организации еврейского «гетто» и
система репрессий, которые должны к евреям применяться.
На странице 10-й,
помеченной 15 августа 1941 года, значится:
«Всех бежавших поляков
военнопленных задерживать и доставлять в комендатуру».
На странице 15-ой (без
даты) записано:
«Ходят ли среди
населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз. гор. (Умнову)».
Из первой записи
явствует, во-первых, что 15 августа 1941 года военнопленные поляки еще находились
в районе Смоленска и, во-вторых, что они арестовывались немецкими властями.
Вторая запись
свидетельствует о том, что немецкое командование, обеспокоенное возможностью
проникновения слухов о совершенном им преступлении в среду гражданского
населения, специально давало указания о проверке этого своего предположения.
Умнов, который
упоминается в записи, был начальником русской полиции Смоленска в первые месяцы
его оккупации.
Возникновение немецкой провокации
Зимой 1942–43 гг.
общая военная обстановка резко изменилась не в пользу немцев. Военная мощь Советского
Союза все усиливалась, единение СССР с союзниками крепло. Немцы решили пойти на
провокацию, использовав для этой цели злодеяния, совершенные ими в Катынском
лесу, и приписав их органам Советской власти. Этим они рассчитывали поссорить
русских с поляками и замести следы своего преступления.
Священник села Куприно
Смоленского р-на А.П. Оглоблин показал:
...После
Сталинградских событий, когда немцы почувствовали неуверенность, они подняли
это дело. Среди населения пошли разговоры, что «немцы свои дела поправляют».
Приступив к подготовке
катынской провокации, немцы, в первую очередь, занялись поисками «свидетелей»,
которые могли бы под воздействием уговоров, подкупа или угроз дать нужные
немцам показания.
Внимание немцев
привлек проживавший на своем хуторе ближе всех к даче в «Козьих Горах»
крестьянин Киселев Парфен Гаврилович, 1870 года рождения.
Киселева вызвали в
гестапо еще в конце 1942 года и, угрожая репрессиями, требовали от него дать
вымышленные показания о том, что ему, якобы, известно, как весной 1940 года
большевики на даче УНКВД в «Козьих Горах» расстреляли военнопленных поляков.
Об этом Киселев
показал:
Осенью 1942 года ко
мне домой пришли два полицейских и предложили явиться в гестапо на станцию
Гнездово. В тот же день я пошел в гестапо, которое помещалось в двухэтажном
доме рядом с железнодорожной станцией. В комнате, куда я зашел, находились
немецкий офицер и переводчик. Немецкий офицер, через переводчика, стал
расспрашивать меня – давно ли я проживаю в этом районе, чем занимаюсь и каково
мое материальное положение.
Я рассказал ему, что
проживаю на хуторе в районе «Козьих Гор» с 1907 года и работаю в своем
хозяйстве. О своем материальном положении я сказал, что приходится испытывать
трудности, так как сам я в преклонном возрасте, а сыновья на войне.
После
непродолжительного разговора на эту тему офицер заявил, что, по имеющимся в
гестапо сведениям, сотрудники НКВД в 1940 году в Катынском лесу на участке
«Козьих Гор» расстреляли польских офицеров, и спросил меня – какие я могу дать
по этому вопросу показания. Я ответил, что вообще никогда не слыхал, чтобы НКВД
производило расстрелы в «Козьих Горах», да и вряд ли это возможно, объяснил я
офицеру, так как «Козьи Горы» совершенно открытое многолюдное место и, если бы
там расстреливали, то об этом бы знало все население близлежащих деревень.
Офицер ответил мне,
что я все же должен дать такие показания, так как это, якобы, имело место. За
эти показания мне было обещано большое вознаграждение.
Я снова заявил
офицеру, что ничего о расстрелах не знаю и что этого вообще не могло быть до
войны в нашей местности. Несмотря на это, офицер упорно настаивал, чтобы я дал
ложные показания.
После первого
разговора, о котором я уже показал, я был вторично вызван в гестапо лишь в
феврале 1943 года. К этому времени мне было известно о том, что в гестапо
вызывались и другие жители окрестных деревень и что от них также требовали
такие показания, как и от меня.
В гестапо тот же
офицер и переводчик, у которых я был на первом допросе, опять требовали от
меня, чтобы я дал показания о том, что являлся очевидцем расстрела польских
офицеров, произведенного, якобы, НКВД в 1940 г. Я снова заявил офицеру гестапо, что это
ложь, так как до войны ни о каких расстрелах ничего не слышал и что ложных
показаний давать не стану. Но переводчик не стал меня слушать, взял со стола
написанный от руки документ и прочитал его. В нем было сказано, что я, Киселев,
проживая на хуторе в районе «Козьих Гор», сам видел, как в 1940 году сотрудники
НКВД расстреливали польских офицеров. Прочитав этот документ, переводчик
предложил мне его подписать. Я отказался это сделать. Тогда переводчик стал
понуждать меня к этому бранью и угрозами. Под конец он заявил: «Или вы сейчас
же подпишите, или мы вас уничтожим. Выбирайте!»
Испугавшись угроз, я
подписал этот документ, решив, что на этом дело кончится.
В дальнейшем, после
того как немцы организовали посещение катынских могил различными «делегациями»,
Киселева заставили выступить перед прибывшей «польской делегацией».
Киселев, забыв
содержание подписанного в гестапо протокола, спутался и под конец отказался говорить.
Тогда гестапо
арестовало Киселева и, нещадно избивая его в течение полутора месяцев, вновь добилось
от него согласия на «публичные выступления».
Об этом Киселев
показал:
В действительности
получилось не так.
Весной 1943 года немцы
оповестили о том, что ими в Катынском лесу в районе «Козьих Гор» обнаружены
могилы польских офицеров, якобы расстрелянных органами НКВД в 1940 году.
Вскоре после этого ко
мне в дом пришел переводчик гестапо и повел меня в лес в район «Козьих Гор».
Когда мы вышли из дома
и остались вдвоем, переводчик предупредил меня, что я должен сейчас рассказать
присутствующим в лесу людям все в точности, как было изложено в подписанном
мною в гестапо документе.
Придя в лес, я увидел
разрытые могилы и группу неизвестных мне лиц. Переводчик сказал мне, что это
«польские делегаты», прибывшие для осмотра могил.
Когда мы подошли к
могилам, «делегаты» на русском языке стали задавать мне различные вопросы по
поводу расстрела поляков. Но так как со времени моего вызова в гестапо прошло
более месяца, я забыл все, что было в подписанном мною документе, и стал
путаться, а под конец сказал, что ничего о расстреле польских офицеров не знаю.
Немецкий офицер очень
разозлился, а переводчик грубо оттащил меня от «делегации» и прогнал.
На следующий день,
утром, к моему двору подъехала машина, в которой был офицер гестапо. Разыскав
меня во дворе, он объявил, что я арестован, посадил в машину и увез в
Смоленскую тюрьму...
После моего ареста я
много раз вызывался на допросы, но меня больше били, чем допрашивали. Первый
раз вызвали, сильно избили и обругали, заявляя, что я их подвел, и потом
отправили в камеру.
При следующем вызове
мне сказали, что я должен публично заявлять о том, что являюсь очевидцем
расстрела польских офицеров большевиками и что до тех пор, пока гестапо не
убедится, что я это буду добросовестно делать, я не буду освобожден из тюрьмы.
Я заявил офицеру, что лучше буду сидеть в тюрьме, чем говорить людям в глаза
ложь. После этого меня сильно избили.
Таких допросов,
сопровождавшихся побоями, было несколько, в результате я совершенно обессилел,
стал плохо слышать и не мог двигать правой рукой.
Примерно через месяц
после моего ареста немецкий офицер вызвал меня и сказал: «Вот видите, Киселев,
к чему привело ваше упрямство. Мы решили казнить вас. Утром повезем в Катынский
лес и повесим». Я просил офицера не делать этого, стал убеждать его, что я не
подхожу для роли «очевидца» расстрела, так как вообще врать не умею и поэтому
снова что-нибудь напутаю. Офицер настаивал на своем. Через несколько минут в
кабинет вошли солдаты и начали избивать меня резиновыми дубинками.
Не выдержав побоев и
истязаний, я дал согласие выступать публично с вымышленным рассказом о расстреле
поляков большевиками. После этого я был освобожден из тюрьмы с условием – по
первому требованию немцев выступать перед «делегациями» в Катынском лесу...
В каждом случае перед
тем, как вести меня в лес к раскопкам могил, переводчик приходил ко мне домой,
вызывал во двор, отводил в сторону, чтобы никто не слышал, и в течение получаса
заставлял заучивать наизусть все, что мне нужно будет говорить о якобы имевшем
место расстреле НКВД польских офицеров в 1940 году.
Я вспоминаю, что
переводчик говорил мне примерно следующее: «Я живу на хуторе в районе «Козьих
Гор» недалеко от дачи НКВД. Весной 1940 г. я видел, как свозили в лес поляков и по
ночам их там расстреливали». И обязательно нужно было дословно заявить, что
«это дело рук НКВД».
После того, как я
заучивал то, что мне говорил переводчик, он отводил меня в лес к разрытым
могилам и заставлял повторять все это в присутствии прибывших «делегаций». Мои
рассказы строго контролировались и направлялись переводчиком гестапо.
Однажды я выступал
перед какой-то «делегацией» и мне задали вопрос: «Видел ли я лично этих поляков
до расстрела их большевиками». Я не был подготовлен к такому вопросу и ответил,
как было в действительности, т. е. что видел польских военнопленных до начала
войны, так как они работали на дорогах. Тогда переводчик грубо оттащил меня в
сторону и прогнал домой.
Прошу мне верить, что
меня все время мучила совесть, так как я знал, что в действительности расстрел
польских офицеров производился немцами в 1941 году, но у меня другого выхода не
было, так как я постоянно находился под страхом повторного ареста и пыток.
Показания Киселева
П.Г. о его вызове в гестапо, последующем аресте и избиениях подтверждаются проживающими
вместе с ним его женой Киселевой Аксиньей, 1870 года рождения, его сыном
Киселевым Василием, 1911 года рождения, и невесткой Киселевой Марией, 1918 года
рождения, а также занимающим у Киселева на хуторе комнату дорожным мастером
Сергеевым Тимофеем Ивановичем, 1901 года рождения.
Увечья, причиненные
Киселеву в гестапо (повреждение плеча, значительная потеря слуха), подтверждены
актом врачебно-медицинского обследования.
В поисках «свидетелей»
немцы в дальнейшем заинтересовались работниками железнодорожной станции
Гнездово, находящейся в двух с половиной километрах от «Козьих Гор».
|