Какое нам дело до Латинской Америки?  (2)

(постскриптум, часть вторая)

А.В. Харламенко

Часть 1. Часть 2.

2. Перестройка по-мексикански

Важная роль в борьбе за пути разрешения «долговой» проблемы, как и всего сплетения региональных и даже мировых противоречий 80-х гг., выпала на долю Мексики. Причины коренились не только в ее крупных ресурсах (в частности, нефтяных) и уровне промышленного развития, одном из самых высоких в регионе, но и в географическом положении на сухопутном рубеже Латинской Америки и США, а также наличии в США миллионов иммигрантов-мексиканцев. Все это придавало «стране ацтекского орла», особенно в условиях баланса сил двух мировых систем, без преувеличения глобальное значение, ясно сознаваемое в самих США. В 1986 г. «Нью-Йорк Таймс» писала: «Способность США после второй мировой войны играть активную роль в международных делах основывалась на надежности границы с Мексикой. Серьезные проблемы, переживаемые страной, могут заставить США пересмотреть свою внешнеполитическую стратегию». Газета цитировала сенатора-демократа Д. Деконсини: «Стабильность положения в Мексике занимает по своей важности второе место после стратегического равновесия с СССР»[1]. Не только наследие Мексиканской революции, отметившей в прошлом году вековой юбилей, но и потенциальная уязвимость собственного «подбрюшья» в эпоху мировых войн и пролетарских революций, холодной войны и баланса двух мировых систем – вот что заставляло США воздерживаться от прямой агрессии и идти на уступки, о которых другие латиноамериканские страны не могли и мечтать.

В этих условиях господствующему классу Мексики удалось ввести народную революцию в приемлемые для себя рамки, пойдя на серьезные компромиссы с трудящимися. Рабочее движение добилось прогрессивного трудового законодательства, гарантом которого были влиятельные профсоюзы; сельские трудящиеся – радикальной аграрной реформы, включая создание под контролем государства кооперативов – «эхидос», в том числе производственных; мелкая и средняя буржуазия – твердой протекционистской политики, прикрывавшей ее от экспроприации империалистическим капиталом; светская интеллигенция – отделения церкви от государства и школы от церкви. Деятельность иностранного капитала была ограничена и поставлена под национальный контроль. Экономическим залогом всех этих достижений был государственный сектор, ставший после национализации правительством Ласаро Карденаса в 1938 г. главного богатства – нефти – опорой одной из самых развитых в мире систем государственного капитализма. Ее закрепляла система политических институтов, продержавшаяся без больших изменений с 20-х до 90-х гг. Власть безраздельно принадлежала одной партии, считавшей себя продолжательницей «перманентной мексиканской революции» и поэтому называвшей себя Институционно-революционной (ИРП). Ее коллективными членами являлись профсоюзы, организации крестьян и мелкой буржуазии. Организации крупного капитала коллективного членства не имели, их участники могли вступать в партию только индивидуально.

Будучи капиталистическим по формационно-классовой сущности, удовлетворяя коренные потребности развития капитализма, мексиканское государство не было «частной собственностью» крупной буржуазии как социальной группы и обладало автономией от ее сиюминутных интересов. Партийно-государственная бюрократия, вышедшая в основном из мелкобуржуазных слоев, диктовала частному капиталу условия «унии», ни на миг не выпуская власть из своих рук. Объявляя ИРП партией трудящихся, удовлетворяя некоторые их интересы, признавая реальность классовой борьбы, она сохраняла на них влияние, побуждая «ради идеалов революции» к «социальному миру». Организации рабочих и крестьян получали некоторые возможности лоббировать свои интересы, но ценой жесткого контроля над ними государства через посредство коррумпированной профбюрократии; ее олицетворением, не имевшим равных в мире, был Фидель Веласкес, возглавлявший ведущий профцентр – Конфедерацию трудящихся Мексики (КТМ) – 56 лет, вплоть до кончины в 97-летнем возрасте.

В стране не сложилось ни открытой диктатуры монополий фашистского типа, ни буржуазной демократии. Формально однопартийной системы не вводилось, но оппозиционные партии влачили жалкое существование. Исход выборов был предрешен – официальный кандидат получал более 70% голосов; президент, избиравшийся только на один шестилетний срок, фактически назначал себе преемника. Политический режим Мексики был во многом аналогичен «популистским» режимам Аргентины, Бразилии, Боливии 40-х – 50-х гг. и режимам ряда стран Азии и Африки, претендовавших на социалистическую ориентацию. Имел он общие черты, несмотря на коренное формационно-классовое различие, и с политическими режимами стран раннего социализма, особенно же предвосхищал те, которым предстояло возникнуть на его руинах. Поэтому судьба, постигшая в конце ХХ века этот режим и вместе с ним Мексику, позволяет сделать выводы, немаловажные для настоящего и ближайшего будущего.

До середины 80-х гг. государственный капитализм Мексики как мог сопротивлялся наступлению неолиберальной реакции. На международной арене это проявлялось в дружественных отношениях с Кубой и другими странами социализма, участии в качестве наблюдателя в работе СЭВ, независимой от США позиции по вопросам Центральной Америки. Открытие новых месторождений нефти позволило активизировать развитие государственной индустрии, субсидирование крестьянских кооперативов, социальные программы. Во внутренней политике ИРП старалась поддерживать баланс между крупным капиталом, мелкой буржуазией и профсоюзами рабочих. Особым влиянием пользовался Революционный профсоюз нефтяников Мексиканской Республики, объединявший 200 000 работников государственной компании ПЕМЕКС. Его многолетний лидер Хоакин Эрнандес Галисиа, более известный под прозвищем Ла Кина, пользовался в ПЕМЕКС и отраслевом министерстве огромным влиянием, с ним согласовывались все важные назначения. С профсоюзом нефтяников и его лидером считались и президенты: с угрозой забастовки главной экспортной отрасли шутить не приходилось. Даже в кризисные 80-е гг. реальная зарплата нефтяников не падала, а росла; вопросы оплаты, приема на работу и увольнения не решались без профсоюза. В профсоюзных магазинах продавались по сниженным ценам продукты, нередко производившиеся на профсоюзных же фермах. За все это нефтяники были благодарны своему лидеру, хотя тот, как и другие профбоссы, не гнушался крупным теневым бизнесом, пользуясь и в нем полным покровительством государства.

Но и доходы от экспорта нефти не спасли страну от долговой кабалы. Индустриальное и аграрное развитие, социальные программы требовали все новых займов, и не потому, что были, как уверяют неолибералы, слишком расточительны, а потому, что страна продолжала платить огромную дань капиталу, как транснациональному, так и доморощенному.

Крупный частный капитал Мексики, окрепший под покровительством государства, вступил в монополистическую стадию. Из 60 банков всего шесть держали в руках 80% активов и получали 85% прибыли; их владельцы входили в административные советы прочих частных компаний и определяли политику крупного частного бизнеса[2]. Новые монополии уже не желали делиться с большинством нации сверхприбылями и обходиться без прямого доступа к рычагам власти. Они сами рвались на просторы транснациональной «глобализации», тяготились госкапиталистическим контролем вообще и над внешнеэкономическими связями – в особенности. Их тревожило развитие центральноамериканской революции и нежелание мексиканского режима подавлять ее заодно с Вашингтоном. С конца 70-х гг., особенно после прихода к власти в США администрации Рейгана, крупный капитал Мексики объявил правительству свою «забастовку» – увод капиталов за рубеж. По словам президента Х. Лопеса Портильо, именно крупные частные банки способствовали дестабилизации финансов страны и обесцениванию ее валюты. За шесть лет было вывезено 26 млрд. долл., мексиканские вклады за рубежом в пять раз превысили инвестиции США в стране[3].

Не видя иной возможности сдержать саботаж, правительство Лопеса Портильо, уже готовившееся сдавать дела команде М. де ла Мадрида, 1 сентября 1982 г. национализировало крупнейшие банки. Профсоюзы и партии, кроме крайне правых, приветствовали эту меру как важный шаг по укреплению экономической самостоятельности, подобный национализации нефти 1938 г. В ноябре 1982 г. Конгресс торжественно утвердил национализацию.

Если бы США действительно хотели получить свои займы назад с процентами, им достаточно было конфисковать и засчитать в уплату долга хотя бы ту сумму, которая была вывезена мексиканской буржуазией незаконно. Но в Вашингтоне преследовали иные цели. Задолженность и условия ее выплаты стали не только средством прямой сверхэксплуатации южного соседа, но и мощным рычагом политического давления.

Предоставление Мексике новых кредитов США жестко увязывали с темпами и глубиной неолиберальных преобразований – приватизацией предприятий госсектора, либерализацией внешней торговли и условий деятельности иностранного капитала. Правительство де ла Мадрида вынуждено было уступать позицию за позицией. В марте 1985 г., после переговоров с МВФ по долговой проблеме, оно обязалось отменить к концу года лицензионные ограничения на 45% импортируемых товаров. 23 апреля было подписано внешнеторговое соглашение с США, не налагавшее на Вашингтон никаких обязательств по отказу от протекционизма (кроме обещания не вводить новых санкций против мексиканских экспортеров без доказательств нанесенного американской стороне ущерба). Мексика же снимала защиту своих предприятий от иностранной конкуренции фактически полностью и сразу: еще в июне 1985 г. защищено было 90%, в декабре – 47%, через год – всего 25%. Страна должна была вступить в Генеральную ассоциацию по тарифам и торговле (ГАТТ) – предшественницу нынешней ВТО. В июле того же 1985 г. правительство инициировало «широкое обсуждение» вопроса о ГАТТ в промышленных и торговых объединениях, политических партиях и профсоюзах, научных и учебных институтах. Хотя везде, кроме ассоциаций крупной буржуазии и выражающих ее интересы правых партий, противников вступления было абсолютное большинство, верхняя палата Конгресса единогласно (!) высказалась «за». В 1986 г. страна стала полноправным членом ГАТТ.

Однако открыть страну «свободному рынку» оказалось не так просто. Прямые ограничения импорта сменились косвенными. В какой-то мере выручала мексиканских производителей инфляция песо к доллару, удорожавшая импортные товары.

В мае 1985 г. М. де ла Мадрид объявил о начале «радикальных структурных реформ», в том числе расширении приватизации. Отвечал за реформы министр планирования и госбюджета Карлос Салинас де Гортари. Часть внешнего долга (к ноябрю 1987 г. – почти 3 млрд.) просто обменивалась на акции приватизируемых предприятий. Правительство продало прежним владельцам национализированных банков 35% их акций плюс акции других приватизируемых предприятий; в итоге «жертвы» национализации стали не беднее, а богаче, некоторые в 10 раз. При правительстве М. де ла Мадрида (1982-88) число государственных предприятий сократилось более чем вдвое. Однако государство еще сохраняло в соответствии с революционной Конституцией право собственности на землю, ее недра, воды и морской шельф, а также стратегические отрасли экономики – нефтедобычу и нефтехимию, энергетику, железные дороги.

В сентябре 1985 г. Мексику постигло самое разрушительное за 100 лет землетрясение. Последствия природной стихии усугублялись другой стихией – частнокапиталистической. Автор, побывавший в Мехико спустя два года, собственными глазами видел посреди улиц, практически не пострадавших от землетрясения, руины зданий, возведенных частными подрядчиками с нарушением антисейсмических правил, в расчете на банковскую страховку. Стране понадобились новые кредиты на помощь пострадавшим и восстановление разрушенного. В Вашингтоне и штаб-квартирах транснациональных банков воспользовались бедствием, чтобы заставить страну ускорить «реформы». В ответ корпорация ПЕМЕКС прекратила платежи по внешнему долгу, а затем и правительство было вынуждено объявить месячный мораторий. Дальнейшие платежи были поставлены в зависимость от темпов роста ВВП страны. Этот принцип пришлось признать и Вашингтону – в октябре 1985 г. министр финансов США Бейкер выдвинул план кредитования не только «стабилизации», но и развития экономики стран-должников, однако при условии форсирования неолиберальных реформ.

1986-й стал годом резкого падения мировых цен на нефть. Мексика попыталась связать выплату внешнего долга с уровнем цен на «черное золото». Но договориться удалось лишь о дополнительном кредитовании в случае почти невозможного падения цен ниже 9 долл. за баррель, при увеличении же их выше 14 долл. стране предписывалось переводить всю дополнительную выручку в банки-кредиторы. Так империалистический капитал по существу взял реванш за национализацию нефти 1938 г.

Всего за 80-е гг. Мексика выплатила кредиторам свыше 138 млрд. долл., что в 2,8 раза превышало объем внешнего долга в 1980 г. и в 1,5 раза – его среднюю величину в 80-е гг. При этом сумма внешней задолженности продолжала расти, превысив к 1989 г. 100 млрд. долл. Среднегодовой прирост экономики в 1982-89 гг. составлял 0,4% – страна почти целиком работала на обслуживание внешнего долга. С ростом населения душевой ВВП сократился за «потерянное десятилетие» на 16%.

Бичом страны стали инфляция (в среднем 100% в год) и политика завышенных процентных ставок, выгодная финансовым спекулянтам. С 1982 по 1987-88 гг. реальная зарплата рабочих и служащих упала наполовину. На протяжении предвыборного 1987 г. инфляция достигла 159%; правительство пять раз декретировало повышение зарплаты, но ее реальный уровень упал за год еще на 50%.

Полная безработица выросла на треть, не считая частичной; обе формы резервной армии труда охватили свыше четверти экономически активного населения[4]. Капиталисты закрывали «нерентабельные» для них предприятия, предпочитая финансовые аферы. После закрытия только одного металлургического комбината на улицу было выброшено 40 тысяч человек. Рабочим и служащим, уволенным с закрытых и приватизируемых предприятий, оставалось идти в «неформальный сектор» экономики без всяких социальных гарантий, разбухший за 80-е гг. вдвое. Государство фактически перестало субсидировать и наделять землей крестьян, сделав ставку на частные хозяйства и импорт продовольствия. Хозяева скотоводческих латифундий, как и до революции, принялись сгонять крестьян-индейцев с земли или просто истреблять руками наемных бандитов. Разорялись средние городские слои. Социальные расходы государства на душу населения были урезаны наполовину, финансирование здравоохранения и образования с «завидных» 0,5 и 3,6% бюджета снизилось до 0,3 и 2,5[5].

Кризис и неолиберальные реформы вызвали усиление забастовочного движения. Бастующие стали выдвигать не только экономические, но и политические требования: мораторий на выплату внешнего долга, отказ от выполнения рецептов МВФ и от неолиберального курса в целом. Работникам крупных предприятий и университетов удавалось добиваться повышения зарплаты, отмены увольнений и восстановления социальных пособий. Крестьяне все чаще занимали земли крупных хозяев, вступали в стычки с полицией и войсками, совершали марши протеста в столицу.

Активизация борьбы низов заставляла и официальные профобъединения хотя бы на словах выступать на их стороне, чтобы не потерять влияние: кое-где рабочие уже брали в «плен» профлидеров и заставляли их подавать в отставку. Уже в 1983 г. два ведущих профцентра требовали повышения зарплаты на 100%, угрожая всеобщей забастовкой. Но, несмотря на отказ правительства, дальше угроз профлидеры не пошли. В конце ноября 1987 г. оба профцентра снова потребовали повышения зарплаты на 46%, в противном случае 18 декабря должна была начаться всеобщая забастовка. Но уже 15 декабря профбоссы подписали с правительством и объединениями предпринимателей «Пакт экономической солидарности». Государство обязалось снизить налоги, сохранить гарантированные цены на основные продукты и в то же время продолжить приватизацию и отмену импортных лицензий (!); частный сектор не должен был повышать цены более чем на 20%; профсоюзы удовольствовались повышением зарплаты на 15, а с января еще на 20%, и, главное, обязались «ради будущего страны» воздержаться от забастовок. Безрезультатным пакт не остался: инфляцию в год выборов удалось сбить. Но единственной стороной, соблюдавшей договоренности себе в ущерб, оказались трудящиеся.

Под давлением империалистических кредиторов правительство назначило руководителем ПЕМЕКС сторонника своего курса, приступило к сокращению аппарата компании. Отношения между профсоюзом нефтяников и властью резко осложнились. Ла Кина выступил против передачи частному, в том числе иностранному, капиталу нефтеперерабатывающих предприятий, осудил практику заключения «пактов солидарности».

Подрыв системы социальных компромиссов, лежавшей в основе власти ИРП, не мог не привести к дифференциации внутри самой правящей партии. В 1986 г. в рамках ИРП оформилось «Демократическое течение», близкое к социал-демократии. Одним из его лидеров стал Куаутемок Карденас – сын президента Ласаро Карденаса, носивший имя ацтекского вождя, героически сражавшегося с конкистадорами. В ДТ вошли кадры ИРП, отстраненные в годы «реформ» от принятия решений. Выступая за демократизацию политической системы, они требовали укрепления госсектора, отказа от неограниченного допуска иностранного капитала, от выплаты внешнего долга на кабальных условиях. Однако исполком ИРП не допустил даже обсуждения этих предложений, поспешив осудить возмутителей спокойствия и выдавить их из партии. Тем самым он нанес своей партии тяжелый удар, создав собственными руками сильное оппозиционное движение. Видимо, для правых форсируемый сверху раскол был меньшим злом, чем консолидация противников неолиберализма внутри ИРП, так как разделял их ряды. Многие левонастроенные кадры не покинули правящую партию, рассчитывая и дальше действовать внутри нее.

Автору довелось в 1987 г. выступать в молодежной школе ИРП, украшенной портретами и бюстами вождей революции. Слушатели и преподаватели, просившие дать квалифицированный обзор исторического пути СССР, симпатизировали социализму и явно не одобряли ни клеветнической «гласности», ни «нового мышления». Критику агрессивной политики Вашингтона они встречали восторженной овацией.

Силы транснационального капитала и его местных союзников готовились реконструировать политическую систему по-своему. Синхронно с «долговым» и дипломатическим нажимом Вашингтона монополизированные СМИ обвинили Мехико в неспособности сдержать отток капитала, в коррупции и связях с наркобизнесом, усматривая корень всех зол в недемократической системе власти. Ультраправый сенатор Дж. Хэлмс, организовавший в мае-июне 1986 г. обсуждение Конгрессом США ситуации в соседней стране, требовал от правительства не давать ей займов, пока она не изменит механизма власти. Правительство Мексики слало в Вашингтон протест за протестом, но бесцеремонное вмешательство лишь нарастало.

В проектах демократизации по-вашингтонски основная ставка делалась на правокатолическую Партию национального действия, влачившую малозаметное существование с 1939 г. В 80-е гг. настроения массового недовольства средних слоев вывели ее из состояния летаргии. Финансовый ручеек, всегда струившийся в ее кассу от крупных частных компаний Мексики, из США и ФРГ, превратился в полноводный поток. Справа от нее возникла еще одна партия, именовавшая себя Демократической. Обе выступали за приватизацию госсектора, роспуск эхидос и передачу всей земли в частные руки, предоставление церкви политических прав и допуск ее в систему образования. Обе громогласно обвиняли ИРП в коррупции и фальсификации местных выборов, устраивая насильственные захваты муниципалитетов, погромы избирательных участков и добиваясь заступничества Конгресса США.

Многие в стране привыкли считать правых, особенно ПНД, единственной потенциальной альтернативой ИРП. Поэтому рост недовольства избирателей, особенно из средних слоев, выразился в первую очередь в голосовании за правую оппозицию. В стране мог сложиться аналог двухпартийной системы США. Не только ПНД, но и правые круги в ИРП, а также в США и ФРГ сознательно стремились создать в Мексике такую систему, а остальные партии вытеснить в политическое гетто.

В ситуации растущего протеста низов и ярко выраженного кризиса верхов перспективы страны решающим образом зависели от левой части политического спектра, претендовавшей на выражение интересов трудящихся и эксплуатируемых, в первую очередь пролетариата. К 80-м гг. левый лагерь был представлен многочисленными группами и небольшими партиями, каждая из которых в теории считала себя едва ли не монополистом марксистско-ленинской ортодоксии. В политике эти организации делились на две группы. Одни стояли на левоцентристских позициях, сотрудничая с аналогичными течениями в ИРП и, подобно им, надеясь когда-нибудь вернуть правящую партию к антиимпериализму времен Л. Карденаса. Другие, вышедшие из студенческого и партизанского движения 60-х гг., занимали по отношеню к правящей партии непримиримую позицию. Вторые считали первых оппортунистами, те их – левыми экстремистами. Ни одной из организаций не удавалось выделиться ни численностью, ни составом (у всех в основном интеллигентским), ни влиянием на массы (более чем скромным), ни ясностью теории и политической линии. Не составляла исключения и Мексиканская коммунистическая партия, основанная еще в 1919 г., но допущенная к выборам лишь в 1979-м.

Экономический и политический кризис впервые за десятилетия открывал возможность создания массовой революционной партии. Для этого объективно требовалось преодоление мелкопартийной раздробленности, тем более что по избирательному законодательству выдвигать кандидатов разрешалось только от единой партии, а не от фронтов и коалиций. Но процесс объединения протекал под негативным влиянием «еврокоммунизма» и «перестройки», дискредитировавших революционно-социалистические цели. Некоторая консолидация левых зачастую обесценивалась идеологической эволюцией от поверхностно воспринятого марксизма-ленинизма к социал-демократии с элементами неоанархизма.

В ноябре 1981 г. пять партий и организаций, в том числе МКП, слились в Объединенную социалистическую партию Мексики. Ее основатели присоединились к «еврокоммунистической» критике реального социализма и изъяли из программных документов идею диктатуры пролетариата. Популярности им это не прибавило: на парламентских выборах 1982 и 1985 гг. ОСПМ получила меньше депутатских мест, чем раньше имела одна МКП.

В марте 1987 г. ОСПМ и еще четыре организации создали Мексиканскую социалистическую партию. МСП уже не определяла себя как организацию рабочего класса, отказалась и от демократического централизма, провозгласив свободу образования внутрипартийных течений. Пропаганда идей партии и уплата взносов интерпретировались не как обязанности, а как права. Из устава исчезла обязанность «ставить интересы партии и народа выше любых личных интересов». Снято было даже требование к члену партии выполнять устав, что вообще лишало смысла его принятие. Такое состояние партии, призванной играть в рабочем и народном движении передовую роль, ослабляло его позиции в момент, когда решались судьбы страны на десятилетия.

На выборах 6 июля 1988 г. все левые и левоцентристские силы поддержали К. Карденаса, объединившись в Национальный демократический фронт. В программе НДФ говорилось об установлении демократического, националистического и народного правительства, о широком социальном обеспечении, борьбе с нищетой и безработицей, массовом жилищном строительстве, расширении бесплатной медицины и системы образования. Фронт выступал за возрождение идеалов Мексиканской революции, доведение до конца аграрной реформы, демократизацию политической системы и усиление регулирующей роли государства как гаранта суверенитета. Важнейшее место в программе занимали отказ от соглашений с МВФ, усиление контроля над иностранным капиталом и мораторий на платежи по внешнему долгу, пока не будет достигнуто соглашение о приемлемых условиях его выплаты. Коалиция выступала за новый мировой экономический порядок, разрядку международной напряженности, поддерживала право народа Никарагуа на самоопределение.

Принципиально важным, особенно в обстановке конца 80-х, было то, что К. Карденас, продолжая политику отца, предлагал Мексике вступить в Организацию стран-экспортеров нефти (ОПЕК). В международном плане это означало бы союз с антиимпериалистическими силами стран ОПЕК – Венесуэлы и Эквадора, арабских стран и Ирана – и сорвало бы США и их сателлитам всю игру на понижение цен на нефть. В плане же внутриполитическом К. Карденас обеспечил себе поддержку влиятельнейшего профсоюза нефтяников. Ла Кина открыто заявил о поддержке кандидата НДФ и, по неофициальным данным, оказал ему финансовую помощь.

Программа НДФ во многом напоминала программу Народного единства в Чили 1970 г., хотя и не ставила социалистических целей. С другой стороны, она предвосхищала основную направленность «левого поворота», начавшегося в Латинской Америке спустя десятилетие.

ИРП, выдвинувшая в президенты проводника неолиберальных реформ К. Салинаса, впервые оказалась в изоляции. Но в ее распоряжении оставалась отлаженная за десятилетия система «делания» выборов. Двое руководителей НДФ, отвечавших за предвыборную кампанию К. Карденаса, были убиты при невыясненных обстоятельствах за три дня до выборов. Печать сообщала о скупке избирательных удостоверений, включении в списки мертвых душ и несовершеннолетних, вбросе бюллетеней в урны еще до голосования и т.п. Кроме этих традиционных приемов, в ход пустили новейшее «ноу-хау». Едва из столицы начали поступать первые данные, свидетельствовавшие о победе К. Карденаса, был отключен главный компьютер избирательной комиссии, якобы вышедший из строя от перегрузки. «Посторонним» закрыли доступ в помещение комиссии. Лишь по 30 тыс. участков сведения поступили по каждому отдельно, по остальным 25 тыс. – «суммарно», что лишило наблюдателей возможности контроля. Из данных по первой группе явствовало, что К. Карденас лидирует со значительным отрывом. В итоге же комиссия «подсчитала», что за К. Салинаса проголосовало чуть более 50%, за его основного противника – 31%.

Из 580 жалоб оппозиции на фальсификацию избирательный трибунал признал обоснованными только 57. По законодательству, принятому незадолго до выборов, итоги голосования утверждал новый состав Конгресса – депутаты «контролировали» свое собственное избрание. Как и следовало ожидать, депутаты правящей партии отказались рассмотреть жалобы, не позволив вскрыть пакеты с бюллетенями; когда депутаты от оппозиции попытались сделать это сами, путь им преградили солдаты. 10 сентября те же депутаты ИРП, простым большинством, признали К. Салинаса президентом.

По всей стране прошли демонстрации протеста. Оппозиция, объявившая избрание президента незаконным, пикетировала центр столицы, объявляла голодовки, созывала пресс-конференции. Но, как во всех серьезных политических вопросах, решала реальная сила, а она была на стороне властей. Один из лидеров правящей партии с вызовом предложил протестующим «сделать революцию, как мы в свое время» – он знал, что к этому оппозиция не готова ни материально, ни морально.

Даже по официальным данным, еще никогда ИРП не получала столь низкий процент голосов, а оппозиция, особенно левая, – столь высокий. По столице властям все же пришлось признать, что К. Карденас получил большинство. Перевес ИРП в Конгрессе сократился со 192 мандатов до 26. Впервые левые вошли в сенат, а всего получили 136 депутатских мест, прочно отодвинув ПНД на третье место. Вопрос о двухпартийной системе был снят с повестки дня – мексиканский народ завоевал реальную многопартийность. Ультраправые «демократы» не прошли в Конгресс и, лишившись регистрации, сошли с политической арены.

Левые организации, привыкшие за десятилетия к положению маргиналов, были охвачены эйфорией. Но объективных оснований для нее не было. Впечатляющее, особенно в столице, движение было внутренне слабым. Успех ему принесли не столько идеи и партии, сколько массовая ностальгия по временам Карденаса-отца, сфокусировавшаяся на фигуре его сына, плюс легендарное имя Куаутемока, олицетворявшее пусть героическое, но поражение. Свое представительство в Конгрессе увеличили мелкие левоцентристские партии, сумевшие максимально ассоциировать себя с К. Карденасом. МСП, дольше всех колебавшаяся и снявшая своего кандидата за месяц до выборов, не получила ни одного дополнительного мандата. В апреле 1989 г. ее съезд заявил о самороспуске. В мае была образована Партия демократической революции, куда влились МСП, ДТ и мелкие левые группировки. Показательно, что левоцентристские партии и троцкисты, также входившие в предвыборный фронт, воздержались от растворения в новой партии и предпочли сохранить собственное лицо. Из-за разнородности новой партии на формирование руководящих органов понадобилось полтора года. В ноябре 1990 г. председателем ПДР был избран К. Карденас.

Однако политической инициативой уже овладел неолиберальный лагерь. Салинас, вступая в должность, заявил о необходимости дальнейшей «модернизации» экономики. В то же время он распространил практику «национальных пактов» с профсоюзами на отношения с политической оппозицией. Ей было предложено заключить три «национальных соглашения» – по расширению демократии, по стабильному экономическому развитию и по повышению благосостояния. Президент даже согласился пересмотреть избирательное законодательство, обеспечившее ему победу.

Едва успев надеть президентскую ленту, Салинас объявил «Национальную программу солидарности» в целях «ликвидации крайней нищеты и социального неравенства» (!). Президент без устали ездил и летал по стране, торжественно открывая в бедных районах строительство школ и медпунктов, дорог и линий электропередачи. Правда, денег хватало чаще всего на косметический ремонт. За полтора года 9 миллионам безработных было предложено 42 тысячи рабочих мест, трудящимся компенсировали от 3 до 5% потерь в зарплате. Но это стало ясно потом, а пока пыль, пущенная в глаза, застилала взор. Программу развертывали обычно там, где большинство голосовало за оппозицию, а руководить поручали кандидатам от правящей партии на предстоящих выборах. Популярность оппозиции, выступавшей против правительственной демагогии, заметно снизилась.

Дезориентировав сограждан крохотным пряником, власть не замедлила пустить в дело кнут. 10 января 1989 г. резиденция Ла Кины была взята штурмом армейской частью. Сам он и 54 его коллег были не арестованы полицией по ордеру прокурора, а взяты в плен в лучших традициях военных переворотов, а затем осуждены за хранение оружия и сопротивление властям. Во главе профсоюза нефтяников поставили активного сторонника приватизации, который тут же сменил все его руководство. Коллективный договор был пересмотрен, все полномочия профсоюзов в вопросах оплаты и увольнений переданы администрации, социальные пособия фактически отменены, профсоюзные фермы и магазины ликвидированы. 30 тысяч рабочих и служащих досрочно отправили на пенсию. Инженеров и техников лишили права на забастовку и на профсоюзную деятельность. Все это изображалось как борьба с коррупцией. На самом деле разгром самого влиятельного профсоюза, посмевшего проявить политическую самостоятельность, был таким же актом диктатуры класса капиталистов, как фальсификация выборов. Сопротивляться диктатуре можно было только революционным путем, а к этому даже самые крайние фрондеры из партийно-профсоюзной бюрократии готовы не были. Дряхлеющий Ф. Веласкес сначала осудил пленение своего ближайшего собрата, но затем… одобрил. Профлидеры опять потребовали поднять зарплату на 100%, опять погрозили в случае отказа всеобщей забастовкой, и опять, получив отказ правительства, подписали «пакт солидарности». Забастовочное движение резко пошло на убыль. За десятилетия государственного патернализма под флагом «перманентной мексиканской революции» массы утратили навыки политического действия без санкции сверху. Путь к внедрению неолиберальной модели был расчищен.

Новый этап реформ получил характерное название «салинастройка». По содержанию он соответствовал уже не «перестройке», мексиканский аналог которой был проведен предыдущим правительством, а еще предстоявшей «шоковой терапии» Ельцина – Гайдара – Чубайса. Симптоматично, что пик ее и в Мексике пришелся на 1990-92 гг. В эти годы свыше половины всех средств, полученных от приватизации в шести крупнейших странах Латинской Америки – 22 из 40 млрд. долл. – приходилась на Мексику. Прежде в частные руки передавались предприятия, считавшиеся нерентабельными и не имевшими для страны жизненно важного значения, теперь настала очередь стратегических: горнорудных, металлургических, авиатранспортных, связи, банков. К аукционам вместе с частными мексиканскими фирмами были впервые допущены иностранные. Уже в мае 1989 г. иностранному капиталу разрешили 100%-е участие в 58 сферах хозяйства, а 49%-е – еще в 36, куда он прежде не допускался[6]. Внутренний рынок был окончательно открыт для импортных товаров, а стабилизировавшийся курс песо к доллару больше не мешал импортерам.

Важнейшим аспектом «салинастройки» было «решение» долговой проблемы на империалистический лад. С этой целью США выдвинули в 1989 г. «план Брейди», дифференцированный по странам в расчете на подчинение их поодиночке. В привилегированное положение план ставил Мексику. Ее задолженность 500 частным банкам, составлявшая 54 млрд. долл. – половину внешнего долга, – сокращалась примерно на треть, учетные ставки по другой половине несколько снижались, краткосрочные долги переводились в облигации долгосрочного займа, стране предоставлялись новые кредиты на 3 млрд. в год. Фактически это была субсидия режиму «салинастройки», подобная тем, что предоставлялись в 70-е гг. хунте Пиночета.

Расчет Вашингтона оправдал себя. Кабинет Салинаса отказался от всех попыток выступления стран-должников единым фронтом, от совместных решений латиноамериканских стран по проблеме внешнего долга и возможности моратория. Аналогичную позицию заняли Аргентина и Бразилия, где также произошел сдвиг вправо.

Термин «салинастройка» не был только клише желтых СМИ. Между событиями в Мексике и на руинах европейского социализма существовала глубокая внутренняя связь. Основные этапы подготовки и осуществления «перестройки» и «салинастройки» хронологически совпадали с точностью до года, иногда до месяца. Если первая обеспечила геополитические условия, сделавшие вторую возможной, то вторая прокладывала первой путь в плане внутреннего содержания и конкретных экономических, социальных, политических механизмов. В конце 80-х и самом начале 90-х гг. Мексика стала такой же лабораторией международной контрреволюции, какой была в 70-е пиночетовская Чили, а в начале 80-х – тэтчеровская Британия. Путь от тэтчеризма и «рейганомики», рассчитанных на условия ведущих империалистических стран и на ситуацию холодной войны, к «перестройке» и всему, что за ней последовало, пролег в немалой мере через опыт демонтажа мексиканского госкапитализма.

На первом этапе ведущую роль сыграло использование «долговой» ловушки вместе с манипулированием мировыми ценами на энергоносители совместными усилиями нефтяных ТНК и их союзников из ближневосточных монархий. Попытки ответных действий стран-производителей нефти и обладателей путей ее доставки, а также рабочего движения решительно подавлялись. В этом плане растаптывание воли мексиканских избирателей и военный разгром профсоюза нефтяников были репетицией расправы с Панамой, Ираком, Ливией.

Далее на первый план выдвинулась неолиберальная «шоковая терапия» как средство тотального классового реванша капитала над трудом. Свертывание экономической и социальной роли государства, взрывной рост безработицы, выталкивание миллионов людей в «неформальный сектор» или на экспортные предприятия ТНК, навязывание им краткосрочного найма и частичной занятости – все это имело целью лишить трудящихся по существу всех прав и гарантий, сломить механизмы их сопротивления, выработанные за десятилетия и даже столетия.

Классовый реванш капитала в условиях его транснационализации теснейшим образом связан с переходом от экономики, регулировавшейся в национальном масштабе, к качественно более глубокому включению в глобальное капиталистическое разделение труда. Будучи важнейшей частью «шоковой терапии», этот переход наносит тяжелый удар жизненным интересам большинства, но способен на некоторое время обеспечить реакции широкую опору, суля обывателю сиюминутные выгоды и сея в массах иллюзии. Мексиканский экономист и социолог Серхио де ла Пенья отмечал: «Внезапность перехода к открытой экономике – это часть стратегии, требующей применения политики шока, которая рекомендуется ортодоксальным неолиберализмом… Именно так нейтрализуется сопротивление общественных сил, выступающих за сохранение системы протекционизма…Их недовольство компенсируется выгодами от наполнения рынка импортными товарами и ожиданиями быстрого эффекта от роста производства на конкурентной основе»[7]. Эти слова можно применить не только к Мексике и ее южным соседям, но и к «постсоциалистическим» странам 90-х гг.

Глубокое сходство прослеживается в политических механизмах контрреволюции и реакции в Мексике и СССР, как в способах разрушения прежней партийно-политической системы, так в том, что приходит ей на смену. «Казус Ельцина» и раскол КПСС в 1987-89 гг. до мельчайших деталей повторили раскол ИРП в 1986 г. и феномен К. Карденаса в организационно-партийном аспекте, но с противоположным политическим содержанием. Не исключено, что мексиканский опыт учитывался заокеанскими «консультантами» при подготовке подрыва позиций КПСС и разрушения СССР. На последующем этапе и там и здесь ведущую роль сыграла президентская власть, напрямую связанная с транснациональным капиталом и вместе с тем апеллирующая к иллюзиям и эмоциям неорганизованной массы, социально распыленной и во многом маргинализованной неолиберальными реформами. По мере разрушения прежних партийно-политических институтов подобная власть избавляется даже от видимости учета воли избирателей. Принято считать, что «постсоветский» президенциализм сформировался по образцу французской Пятой республики; но практика «делания» выборов, зажима оппозиции, тотальной коррупции, мафиозного устранения оппонентов и конкурентов гораздо больше напоминает «салинастройку».

Мексика стала первой страной, в отношении которой США начали официально увязывать экономическую «либерализацию» с политической. Они помогли правой оппозиции оседлать недовольство масс неолиберальными реформами и овладеть властью для продолжения «реформ» методами более жесткой диктатуры. В 2000 г. ИРП, совершившая в ходе «салинастройки» политическое самоубийство, уступила власть откровенно правым из ПНД.

Опыт «страны ацтекского орла» служит сегодня грозным предупреждением. Прежде самая независимая в капиталистической Латинской Америке страна поглощена «Зоной свободной торговли Северной Америки». Наследница старейшей на континенте революционной традиции все глубже погружается в кровавую трясину гражданской войны, ведущейся – по крайней мере, официально – не военно-политическими организациями, а криминальными кланами. Страна, четырежды за два века изгнавшая со своей земли интервентов, теперь может быть брошена под их сапог. Итоги «перестройки» по-мексикански зовут к бдительности.