Москва траурная. Прощание с Лениным
глазами современников и потомков

С.А. Рузанов[1]

Часть 1. Часть 2.
Часть 3. Часть 4 

Смерть в Горках: вокруг вымыслов

Сообщение о смерти вождя социалистической революции в России было передано по всесоюзному радио еще ранним утром 22 января 1924 года, однако вышедшие из печати советские газеты о случившемся хранили молчание. Это уверенное спокойствие советских газет – куда более массового средства информации в те годы, нежели радио, – в какой-то мере передавалось и населению необозримой страны. Однако были и те, кто, согласно поздним воспоминаниям, переживали труднообъяснимое чувство волнения и даже тревоги.

Ближе к одиннадцати часам утра центр советской столицы наводнили делегаты XI Всероссийского Съезда Советов, собравшегося в преддверии Всесоюзного Съезда еще 19 января. Несмотря на решавшиеся Съездом первостепенные вопросы жизнедеятельности советской Республики (помимо прочего, Съезду предстояло сформировать и направить свою делегацию для участия в высшем властном форуме недавно образованного Советского Союза), все первые дни его работы проходили в обычном штатном режиме.

Нечто неожиданное стало происходить только перед самым открытием утреннего заседания 22 января. Председательствующий на Съезде глава ВЦИК РСФСР Михаил Калинин, с трудном поднявшийся над полупустым президиумом (что для мероприятий подобного уровня являлось более чем необычным), неожиданно попросил «товарищей делегатов» подняться с мест. И далее, без мало уместных в такой ситуации пауз, словно отвечая на немой вопрос участников Съезда – и о том «чего они мешкают» (с открытием), и о том «отчего президиум, как вырубленный, поредел?» – «всесоюзный староста» объявил собравшимся, что вследствие резкого и неожиданного ухудшения состояния здоровья, накануне вечером в шесть часов пятьдесят минут не стало Ленина.

Оба этих вопроса, словно повисших в напряженной атмосфере «пятиэтажного здания Съезда Советов», безошибочно передал позднее читателям своей монументальной поэмы-эпоса «Владимир Ильич Ленин» В.В. Маяковский. Оказавшемуся в тот день среди делегатов XI Съезда Советов Маяковскому, таким образом, довелось одним из первых в Москве услышать официальное сообщение о смерти вождя. Находясь под глубоким впечатлением от увиденного на заседании Съезда, а еще более – от всех последующих траурных дней, поэт революции поставит своей целью написать масштабное поэтическое полотно, посвященное всемирно-историческому значению ленинского феномена.

Кстати, то обстоятельство, что президиум Съезда, на что и обратил внимание Маяковский, оказался в этот день весьма малочисленным, – вполне себе достоверный исторический факт, а отнюдь не эффектный художественный прием революционного поэта. Известно, что весть о кончине Ленина стала для большей части населения весьма неожиданной. Многие отмечали, что состояние Председателя Совета Народных Комисаров (СНК) в дни, предшествовавшие смертельному кризису, значительно улучшилось, что давало даже надежду на его полное выздоровление с последующим возвращением ко всему объему государственной и партийной работы. Скоропостижный уход Ленина, ставший неожиданностью даже для его лечащих врачей, потребовал значительного напряжения сил всего руководящего звена, в первую очередь, для должной организации похорон основателя и вождя первого в истории рабочего государства. К событиям в Москве, скованной жесточайшими январскими морозами, было приковано внимание всего мира.

Сразу же после получения трагической вести из подмосковных Горок (по данным газеты «Рабочая Москва» от 24 января 1924 года, об этом в 19 часов 30 минут по прямому проводу членов Политбюро проинформировала соратник и сестра покойного Мария Ильинична Ульянова), туда на автосанях немедленно выехала группа членов ЦК РКП(б). Кстати, одновременно газета сообщила еще одну интересную деталь, на которую в суматохе тех дней тогда мало кто обратил внимание. Однако впоследствии именно эта деталь в угоду политической целесообразности надолго выпадет из официального контекста советской ленинианы.

Дело в том, что прямо по соседству с т.н. «Большим» «центральным» домом бывшей усадьбы, где и проходил лечение В.И. Ленин, располагался также «партийный» санаторий Московского Комитета РКП(б). По случайному стечению обстоятельств, именно 21 января в этом пустовавшем санатории оказался один единственный пациент – приехавший накануне с тяжелой простудой член ЦК РКП(б) Николай Бухарин. Помимо Бухарина в Горках оказался также его давний соратник и приятель, секретарь недавно созданного Института Ленина Владимир Сорин. Считается, что именно он, заметив непривычное оживление в «Большом доме», немедленно поспешил сообщить об этом Бухарину^[2], который, таким образом, и оказался свидетелем последних минут жизни (как отмечал позднее сам Бухарин, «последнего вздоха») Владимира Ильича.

Конечно, появление Бухарина у смертного одра Ленина первым вряд ли могло существенным образом изменить политический расклад в разворачивавшейся внутрипартийной борьбе. Другое дело, что сам Бухарин являлся одним из фигурантов ленинского «Письма к съезду», в котором содержалась характеристика всех наиболее видных руководящих работников партийного ЦК. Учитывая, что данное «Письмо» планировалось обнародовать на предстоящем XIII съезде РКП(б), и что помимо личностных характеристик в нем содержалось конкретное организационное предложение: «обдумать способ перемещения» И.В. Сталина с поста Генерального секретаря ЦК РКП(б)^[3], – в этих условиях вопрос о появлении Бухарина в Горках раньше других членов Политбюро мог приобрести важное политическое звучание и, вероятно, несколько укрепить его, «любимца всей партии»^[4], позиции.

Вот почему Григорий Зиновьев, председатель Коминтерна, член Политбюро и один из лидеров недавно оформившегося политического «триумвирата» с Каменевым и Сталиным против Троцкого, в срочном порядке отозвал Бухарина по телефону из Горок в Москву. И только после своего немедленного возвращения, Бухарин вновь, теперь «уже вместе со всеми высшими политическими руководителями партии и страны, снова приехал в Горки»^[5].

Пока Зиновьев решал вопрос с «неуместным» пребыванием в Горках Бухарина, Сталин, как считается, обезопасил «триумвират» от «фактора Троцкого» (по популярности в те годы он следовал сразу за Лениным, и стране был известен в качестве второго по значимости руководителя Октябрьской революции и признанного вождя РККА). Дело в том, что Троцкий в день смерти Ленина находился на пути в Сухум, куда по решению Политбюро был направлен на лечение. Уже в дороге он получил шифрограмму от Сталина, в которой сообщалось, что похороны должны состояться 26-го, из чего следовало, что Троцкий на них прибыть никак не успевал, а потому принял решение поездки не прерывать. В последующие годы Троцкий не раз высказывал предположение, что относительно даты похорон его намеренно ввели в заблуждение. «На самом деле, – отмечал он позднее, – похороны состоялись только в воскресенье, и я вполне мог бы поспеть в Москву»^[6]. При этом факт своего отсутствия на похоронах В.И. Ленина сам Троцкий менее всего склонен был соотносить с исходом последовавшей далее политической борьбы, и главным образом, с поражением, нанесенным ему и его сторонникам представителями сталинской группы.

С началом массированной антикоммунистической кампании, развернувшейся в советских СМИ в конце 1980-х гг., упомянутое выше предположение Л.Д. Троцкого стало однозначно и безапелляционно трактоваться в пользу «коварства» И.В. Сталина. И это при том, что сами инициаторы данной кампании, очерняя последнего, не испытывали ни малейшей симпатии также и к самому Троцкому, которого упорно именовали «демоном революции». А подлинную цель массированной атаки на недавнее прошлое видели в тотальной «декоммунизации» всего, тогда еще советского, пространства еще единой страны.

Вполне закономерно, что в пылу жарких «разоблачений» никто тогда так и не удосужился обратить внимание (правда, подобная задача организаторами данной кампании никогда не ставилась), что в качестве первоначальной даты ленинских похорон действительно называлось 26 января. На это беспристрастно указывают многочисленные сообщения советских и партийных газет, четко фиксировавших соответствующие постановления и решения высших правительственных органов Советской России и Союза ССР. Следовательно, шифрограмма Генерального секретаря, разосланная во все властные инстанции в центре и на местах поздним вечером 21 января, не могла называть никакую другую дату церемонии похорон, кроме той, что была определена экстренным заседанием союзного ВЦИК и партийного пленума. Последнее означает, что наркомвоенмор, одновременно со всеми другими лидерами государства получивший аналогичную шифрограмму, извещавшую о дне погребения вождя, введен в заблуждение не был. Другое дело, что впоследствии от первоначально установленных сроков пришлось отступить, о чем Троцкого, прибывшего к тому времени в Абхазию, судя по всему, действительно не проинформировали.

Что же касается подлинной причины переноса сроков похорон ровно на сутки – на 27-е января, то и здесь говорить о злом умысле вряд ли приходится.

Дело в том, что к моменту прибытия гроба В.И. Ленина в Москву и установки его для прощания в Доме Союзов, стало совершенно очевидно, что отведенных на это четырех дней (с вечера 23 по утро 26) будет явно недостаточно. Наплыв в Москву многочисленных делегаций, а также не менее многочисленные просьбы делегаций, еще только формировавшихся, отодвинуть по срокам церемонию погребения пролетарского вождя, заставили ЦИК СССР принять историческое решение. На своем утреннем заседании 24 января «в целях предоставления всем желающим, которые не успеют прибыть в Москву ко дню похорон, возможности проститься с любимым вождем» главный Президиум страны постановил: «гроб с телом Владимира Ильича сохранить в склепе, сделав последний доступным для посещения». «Склеп соорудить у Кремлевской стены, на Красной площади, среди братских могил борцов Октябрьской революции»^[7].

Таким образом, речь шла исключительно о том, чтобы соорудить над местом погребения (могилой) В.И. Ленина временный склеп, заменив его впоследствии сооружением более монументальным. Сам склеп еще некоторое время (сроки не оговаривались) должен был быть открыт для прощания уже после официального церемониала похорон, т.е. после внесения в него гроба с телом вождя. (Временное бальзамирование останков Ленина было произведено профессором А.И. Абрикосовым, и предполагалось, что оно позволит, насколько это возможно, продлить процедуру прощания с ним для всех желающих).

Первое заседание по вопросу обустройства могилы В.И. Ленина состоялось еще утром 23 января, т.е. накануне упомянутого выше постановления ЦИКа. Еще ранее была образована соответствующая Комиссия под председательством Ф.Э. Дзержинского. Определиться с местом для погребения тела вождя было поручено бывшему управделами Совнаркома РСФСР и фактическому секретарю его председателя В.Д. Бонч-Бруевичу. Он, собственно, и предложил тот единственный проект обустройства места погребения Ленина, к воплощению которого и предстояло вскоре приступить Комиссии. Проект, навсегда определивший неповторимый облик революционного погоста Красной площади, который с тех пор не раз совершенствовался, но никогда более не видоизменялся концептуально.

«Тут, перед стеной, – вспоминал много лет спустя о мотивах своего выбора Бонч-Бруевич, – где немного дальше покоится тело Я.М. Свердлова…, где направо и налево тянутся длинной полосой могилы коммунаров, погибших в огне борьбы за социалистическую революцию, тут… немного впереди, но среди них... возле той башни, где всегда поднималась трибуна» [с которой выступал Ленин], «вот здесь пусть будет его могила, его последнее место покоя»^[8].

Строительство временного склепа (слово «мавзолей» по отношению к ленинской могиле тогда еще не вошло в устоявшийся обиход), было поручено известному еще с дореволюционных времен архитектору А.В. Щусеву. По сути, Щусеву предлагалось сделать невозможное. В кратчайшие сроки, к раннему утру 26-го (при условии, что приступить к выполнению работ он смог только в ночь на 25 января), архитектору предстояло соорудить монументальною конструкцию временного склепа-обелиска, причем сделать это в условиях жесточайшего мороза, обрушившегося в дни прощания с Лениным на Москву. Но уже в процессе сооружения каркаса усыпальницы Щусеву стало очевидно, что к установленным срокам завершить начатые на Красной площади работы не представляется возможным. Учитывая это, а также чрезвычайный наплыв желающих поклониться праху вождя в Доме Союзов, Комиссия под председательством Дзержинского принимает единственно возможное в данной ситуации решение – перенести начало церемонии похорон на утро 27 января.

Однако прежде, чем продолжить непосредственно о Мавзолее – надгробном монументальном сооружении над могилой вождя (к слову сказать, весьма распространённом в мировой практике), стоит отдельно сказать о другом. О самой атмосфере ленинских похорон, во время которых, собственно, и зародилась неординарная для того времени идея – правда, не столько в силу ее новизны, сколько в силу нереальности исполнения. Ведь речь шла не просто о том, чтобы сделать усыпальницу над могилой вождя открытой для посещения широкими массами, что логично и закономерно. Предполагалось попытаться сохранить прижизненный облик покойного в склепе, чтобы дать возможность еще не одному поколению людей с ним проститься.

Стоит только поразиться грандиозностью идеи: каждое новое поколение, пришедшее на Красную площадь к его усыпальнице, должно было в исторической перспективе продолжать поступь того самого траурного шествия января 1924 года, участники которого клялись исполнить начатое им, и так – до полной победы вселенского Октября. Кстати, именно в этом состояло подлинное значение поразительного по своему символизму лозунга, реявшего со страниц партийных газет и над массами демонстрантов на Красной площади в дни похорон: «Могила Ленина – колыбель свободы всего человечества». Прийти к этой могиле – значило приобщиться, чтобы, приобщившись, вынянчить, будто в колыбели, свою собственную свободу, формула которой была впервые открыта человечеству русской социалистической революцией и ее героическим вождем.

Без осознания подобного никогда не понять, что зародившаяся ровно в те самые траурные дни идея бальзамирования останков вождя на годы вперед – не менее логична и закономерна. Что отчасти, она естественным образом проистекает из глубинного и потаенного стремления веками замордованного народа обрести, наконец, своего освободителя здесь, на этой земле. А когда потеряли – на века запечатлеть его прижизненный облик, смертью смерть поправ.

Как вечный символ того, что свобода не дается заклинаниями и молитвами, но добивается величайшими лишениями, страданиями и жертвами в первую очередь тех, кто эту борьбу направляет и ею руководит.