Москва траурная. Прощание с Лениным
глазами современников и потомков (2)

С.А. Рузанов

Часть 1. Часть 2.
Часть 3. Часть 4

Великое прощание:
опыты реконструкции

Так получилось, что церемония прощания с Владимиром Ильичом Лениным, начиная в морозное утро 23 января, осталась запечатленной в истории едва ли не по минутам. Причем, главная заслуга в деле реконструкции грандиозных, поистине народных проводов народного вождя принадлежит отнюдь не воспоминаниям его участников и очевидцев. Несущие часто отпечаток субъективизма, они для такого дела подходят далеко не всегда. Другое дело – советская пресса. Ей в данном вопросе следует отдать должное. В условиях все еще слабого радиовещания, в отсутствие телевидения и тем более интернета, многочисленные периодические издания, к культуре чтения которых уже основательно успело приобщиться население необозримой страны, стремились максимально восполнить информационный вакуум, подробно информируя читателей о событиях, связанных с проводами вождя.

К тому же именно пресса – по точному наблюдению свидетеля века экономиста Н. Валентинова (Вольского) – еще и верный показатель общественно-политической атмосферы^[1]. Глядя на необычайное разнообразие информационных материалов и особенно на их подачу, стиль изложения, круг авторов и т.д. за один лишь январь 1924 года, нельзя не отметить очевидного. Что за редким исключением все позднесоветские СМИ, не говоря уже о нынешних, выглядят на их фоне исключительно поверхностными, до невозможности обезличенными и шаблонными. Данное обстоятельство, вероятно, лучше других свидетельствует о самом содержании последовательно сменявших в истории страны эпох: от грандиозного, окрыляющего старта и более чем триумфального марша государства Советов – к периоду политической стагнации и «застою» его общественной системы, а оттуда, через ее слом, – к подлинному общественному упадку и деградации.

В подтверждении сказанного выше, обратимся к уникальному документу эпохи – изданному по итогам траурных ленинских дней фолианту «У великой могилы»^[2]. Данное издание вполне могло быть отнесено к разряду самостоятельных художественных произведений, не будь одного важного обстоятельства. По своей структуре книга представляет собой не что иное, как собранные воедино самые разнообразные материалы – репортажи, свидетельства, отклики современников и очевидцев на смерть и похороны вождя пролетарской революции, исполненные в виде факсимиле газетных полос или перепечатки отдельных, наиболее значимых материалов в них содержавшихся. При том что, как особо оговаривается редколлегией, перечень включенных в книгу материалов далеко не полный и сформирован исключительно на основе данных московской периодической печати. Издание насчитывает свыше шестисот страниц ни разу не повторяющихся по стилю и содержанию материалов. Не повторяющихся даже в том случае, когда речь идет о политических воззваниях, обращениях и декларациях, – т.е. документах официального характера.

Даже спустя десятилетия, ведущие издания советской периодической печати буквально по минутам доносят до нас размеренный, строгий распорядок траурных ленинских дней в Москве. А также – непередаваемую их атмосферу и колорит.

Ровно в 9.30 утра 23 января гроб с телом В.И. Ленина был вынесен из «Большого дома» в Горках. К тому моменту соратники и сотрудники Ленина, члены партийных Политбюро и ЦК, союзного и российского ЦИК и СНК, делегаты обоих Съездов Советов перемешались с огромными массами желающих сопровождать процессию местных жителей. Дело в том, что еще накануне прощания, ошеломленные правительственным сообщением о кончине вождя, к его смертному одру устремились жители окрестных с Горками подмосковных деревень, чтобы собственным присутствием запечатлеть уважение к человеку, чья подпись стояла под историческим Декретом о земле. Документом, который решительнее и последовательнее всех прочих мероприятий предшествующих властей покончил с пережитками крепостнического рабовладения в России.

Через четверть века подмосковные Горки, ставшие для Ленина и домом, и больничной палатой и даже местом заточения (известно, что врачи настоятельно требовали от Владимира Ильича строго дозировать интеллектуальную деятельность, что для него, без сомнения, являлось источником неподдельных страданий), специальным постановлением советского правительства обретут официальный статус мемориального Музея. В ознаменовании этого события скульптор С.Д. Меркуров, которому тотчас после смерти В.И. Ленина было поручено изготовление посмертной маски покойного, передал в дар Горкам одно из самых уникальных своих произведений – поразительную по своему напряжению и драматизму скульптурную композицию «Похороны вождя».

Монументальная, высеченная из массивного гранитного монолита скульптурная группа С.Д. Меркурова изображает момент выноса тела Ленина из здания бывшей усадьбы. Так как работа над монументом была начата задолго до эпохи «культа», в 1927 году, несущие гроб пролетарского вождя представлены скульптором подчеркнуто условно. В их лицах как бы запечатлен собирательный образ всего русского пролетариата. (Согласно задумке Меркурова, ничто не должно было отвлекать зрителя от основного смыслового центра композиции – покрытого саваном тела Ленина, подчеркивая тем самым подлинно народный характер проводов вождя).

Неудивительно, что впоследствии, во многом именно из-за этого обстоятельства – Меркуров не запечатлел никого из тех, кто к концу 1930-х гг. входил в официально утвержденный «канонический» круг «учеников и соратников Ленина» – к данному произведению прославленного в Союзе скульптора официальная пропаганда будет относиться с некоторой прохладой. К примеру, подчеркивался якобы «односторонний подход» Меркурова «к решению [ленинской] темы в… скульптурной группе», получившей вследствие этого «лишь символически скорбное звучание»^[3].

Только в 1958 году меркуровская композиция по праву займет более чем символическое место в Горках. С момента своей установки на территории Музея и по настоящее время она открывает «Траурную аллею» – ту самую, по которой 23 января 1924 года многолюдная похоронная процессия направилась к железнодорожной станции Герасимовка.

Помимо скульптора Меркурова, который и запечатлел позднее увиденное в камне, очевидцем и непосредственным участником грандиозного шествия за гробом (его кроме как на руках перенести из заснеженных Горок возможным не представлялось) оказался поэт Демьян Бедный. Потрясенный и растроганный одновременно, ровно через год он написал стихотворение «Снежинки»:

«…И падали и падали снежинки
На ленинский – от снега белый – гроб»,

в котором поспешил засвидетельствовать все пережитое в те дни. Всё увиденное – и

«народный плач у Горок,
И проводы вождя, и скорбь, и жуть,
И тысячи лаптишек и опорок,
За Лениным утаптывавших путь»,

– все это с поразительной точностью запечатлел он в небольшом, но удивительно лиричном стихотворении, которое даже спустя годы после незаслуженного отлучения поэта и от общественной, и от литературной жизни[4], по-прежнему оставалось его заметным вкладом в копилку отечественной поэтической ленинианы.

К половине двенадцатого участники величественной, растянувшейся на многие километры процессии достигли железнодорожной станции. Здесь многотысячную колонну уже ожидал специальный экстренный поезд (паровоз У127 и багажный вагон № 1691), названный впоследствии «Траурным». В 11 часов 40 минут красный гроб с телом пролетарского вождя был установлен в вагоне поезда, который должен был доставить его в Москву. К моменту отправления состава температура на улице опустилась ниже 35 градусов, но даже несмотря на жестокий мороз, с самого раннего утра к Павелецкому вокзалу и прилегающим к нему улицам стали стекаться желающие сопроводить прах вождя к Дому Союзов. Именно там, согласно решению похоронной комиссии, должна была состояться церемония гражданского прощания с председателем СНК.

Ровно в час дня Траурный поезд прибыл на Павелецкий вокзал. Кремлевский шофер Степан Гиль, бывший и телохранителем, и водителем Ленина одновременно (именно ему было поручено доставить на автосанях в Горки предназначавшийся для похорон красный гроб), засвидетельствовал: «у вокзальной площади, на перроне и на улицах – сотни тысяч людей». Когда заиграл траурный марш, то «несмотря на лютый мороз» все, включая детей, обнажили головы^[5].

С Павелецкого вокзала до здания Дома Союзов на Охотном ряду соратники, попеременно меняя друг друга, без всяких катафалков понесли гроб с телом Ленина на руках. Маршрут движения процессии «по городу, взятому им у господ»^[6] был строго определен Комиссией под председательством Дзержинского: площадь Павелецкого вокзала – Зацепский вал – Кузнецкая улица – Климентовский переулок – Пятницкая улица – Чугунный мост – Балчуг – Москворецкий мост – Красная площадь – проезд между Историческим музеем и Кремлевской стеной – площадь Революции – площадь Свердлова – Дом Союзов^[7]. На всем протяжении маршрута процессии, особенно по мерее ее продвижения к центру, к колонне, шествовавшей за гробом, присоединялись все новые тысячи людей. Достигнув по приближении к Кремлю нескольких сот тысяч человек, траурное шествие по факту переросло в грандиозную манифестацию московского пролетариата.

Говоря о масштабах развернувшегося в Москве прощания с вождем, следует обратить внимание на следующее важное обстоятельство. Несмотря на необычайно массовый характер траурных мероприятий, охвативших не один только центр советской столицы, но, безусловно, большую ее часть (многолюдные траурные собрания и митинги на протяжении всех пяти дней прощания с Лениным проходили в большинстве районов, на всех крупных предприятиях и в трудовых коллективах), не было зафиксировано не единого случая нарушения норм общественного порядка или сбоя в проведении похоронного церемониала.

Последнее выгодно разнилось с событиями 6-9 марта 1953 года в Москве, когда прощание с И.В. Сталиным обернулось трагической давкой, спровоцированной не столько выставленными бронетранспортёрами и грузовиками на улицах города, сколько слабой организационной подготовкой со стороны Похоронной комиссии при Совете Министров СССР. При том, что некоторые исследователи усматривают умышленные действия части высшего политического руководства страны по дезорганизации прощания с их вчерашним лидером (здесь чаще всего указывают на фигуру несостоявшегося «реформатора системы» Л.П. Берия), бросается в глаза другое. А именно: безусловная растерянность членов новоявленного «коллективного руководства», за исключением, пожалуй, все того же вездесущего Лаврентия Павловича, от которого вскоре его «соратникам» дружно предстояло избавиться. Растерянность руководства, порождённая годами безынициативности и конформизма, прикрывавшихся личным авторитетом Сталина, не могла, в свою очередь, не отразиться и на общей атмосфере тотчас после ухода последнего. Не могла не породить в массах ощущение смятения и неуверенности, что, собственно, и вылилось в стихию и неразбериху на московских улицах в дни, которые с легкой руки поэта Алексея Суркова едва ли не официально именовались советскими газетами не иначе как «великим прощанием»^[8].

Следует признать, что не в пример членам «коллективного руководства» образца марта 1953-го, руководителям государства Советов и лидерам РКП(б) в январе 1924 года (и это при всех еще «многих недостатках в организации Советской власти»^[9], на которые при жизни не единожды указывал сам Ленин), удалось обеспечить подлинно железную дисциплину масс и более того – их самоорганизацию.

В соответствующем обращении «Комиссии Президиума ЦИК Союза ССР по организации похорон Вл. Ил. Ленина» (так в оригинале – С.Р.) от 22 января особо оговаривалось, что всем желающим «сотням тысяч московского населения» (т.е. еще без учета многочисленных делегаций как Российской Федерации, так и Союза ССР в целом) будет дана возможность «отдать последний долг Владимиру Ильичу Ленину», «но только соблюдая строжайший порядок, население Москвы, теснящееся на улицах во время похорон… сможет избежать опасной давки и многочисленных несчастных случаев». С этой целью, председатель Комиссии Ф.Э. Дзержинский обращал внимание на необходимость со стороны «провожающих строго исполнять все распоряжения и указания распорядителей во время следования тела Владимира Ильича с Павелецкого вокзала в Дом Союзов, а также и в день похорон во время погребального шествия»^[10].

Одновременно с постановлением Комиссии Президиума ЦИК последовал вполне логичный и более чем своевременный «Приказ по гарнизону Москвы и войскам Московского Военного Округа № 8» за подписью начальника гарнизона и командующего войсками Николая Ивановича Муралова. Учитывая ожидаемый наплыв желающих проститься с В.И. Лениным, а также экстремальные погодные условия в дни похорон, начальнику санитарной части города Приказом Н.И. Муралова предписывалось на всем протяжении маршрута процессии «открыть своим распоряжением врачебные пункты к 9 часам утра… Обеспечить пункты медикаментами, перевязочными средствами и опознавательными знаками». Кроме того, устанавливалось посуточное дежурство медицинского персонала, непосредственно в самом здании Дома Союзов.

Итогом подобной, практически непрерывной (начиная с позднего вечера 21 января) работы Комиссии под председательством Дзержинского стало отсутствие любых мало-мальски значимых эксцессов и несогласованностей в траурные ленинские дни. Молодое Советское государство в дни прощания со своим организатором и вождем впервые представало перед зачарованным миром, равно как и перед своими собственными соотечественниками, мощным самоорганизующимся организмом. Потоки его колоссальной энергии решительно и уверенно направлялись тогда еще абсолютно здоровой мобилизующей массы силой – «воюющей партией» с подлинно большевистским коллегиальным руководящим ядром во главе. Сплоченным и вдохновляемым политическим и организационным гением усопшего.

Председатель Исполкома Коминтерна и член ленинского Политбюро Григорий Евсеевич Зиновьев в передовой «Правды» от 30 января 1924 года отмечал: «700 тысяч людей прошли через этот [Колонный] зал за четыре дня. И эта волна катилась бы дальше, если бы в субботу перед похоронами она не была приостановлена. Величавее этой картины не видел мир. Толпа сорганизовалась сама. Пять милиционеров легко справлялись с задачей охраны порядка там, где было 50 тыс. людей. Дело просто: эти 50 тысяч сами соблюдали порядок. Молча, охваченная одной мыслью, спаянная одним чувством, эта безбрежная масса сама сорганизовала себя. Можно было почти физически слышать, как гений Ильича шевелил крыльями над этой изумительной народной массой.

Все были как-то чрезвычайно мягки, вежливы и добры друг к другу. Все как бы заглядывали друг к другу в глаза, ища утешения и понимания. Лица стали выразительнее. Каждый переживал исторический момент, и это запечатлелось на каждом лице. Бесконечным могучим потоком волна эта вливалась в Колонный зал и оттуда через ряд других дверей столь же организованно выливалась назад. Как море ласкает утес, так эта могучая людская волна ласкала глазами мёртвое тело любимого, родного, друга народа.

Уйти из этого зала было невозможно. Часами простаивал каждый из нас, наблюдая эту прекрасную толпу, вбирая в себя ее чувства. Нельзя было оторваться от этой картины. И днем, и в пять часов утра вы находили здесь сотни самых занятых товарищей. А толпа все шла и шла – все более прекрасная, все более спаянная. Рабочая масса второй раз переживала свою революцию… Простой народ, одухотворенный идеями Ленина, сымпровизировал эти похороны вместе с нами»^[11].

Словно предвосхищая и оправдывая одновременно еще одну стихийную, коллективную импровизацию, связанную с последующим особым выбором способа и формы погребения покойного, Зиновьев, не скупясь на эмоции, восклицал: «Как хорошо, что решили хоронить Ильича в склепе! Как хорошо, что мы вовремя догадались это сделать! Зарыть в землю тело Ильича – это было бы слишком уже непереносимо…»^[12].

Заметим, что по-прежнему речь шла исключительно о том, чтобы еще некоторое время сделать возможным обозревать лицо покойного в склепе у Кремлевской стены. До исторического решения о долговременном бальзамировании останков пролетарского вождя оставалось ровно два месяца.