«СОВЕТСКИЙ СПОСОБ ПРОИЗВОДСТВА»:
ГИПОТЕЗА ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?^{[1] [2][3][4] [5]}

Р.И. Косолапов

Часть 1. Часть 2.

В одной журнальной статье сказать можно очень немногое. Эта оговорка нужна здесь потому, что дальше речь пойдет о величинах поистине всемирно-исторических, таких обобщениях, которые требуют более подробной и всесторонней аргументации. Пусть не посетует читатель, если у него возникнет недоумение в связи с каким-либо из положений, недосказанностью, нехваткой какого-то звена анализа. Исправить это – дело ума и рук человеческих. Для автора сейчас более важна сама постановка проблемы и общий взгляд на гору, куда Сизифу опять катить свой камень...

В годы перестройки в связи с задачей восстановления ленинской концепции социализма заговорили также об изменении его сущности. При этом использовалась ссылка на следующее место «Философских тетрадей»: «В собственном смысле диалектика есть изучение противоречия в самой сущности предметов: не только явления преходящи, подвижны, текучи, отделены лишь условными гранями, но и сущности вещей также». Поскольку доказательной конкретизации данного тезиса применительно к теории социалистического общества не последовало, то по этому поводу среди обществоведов было немало взволнованных пересудов. Появились также интерпретации сущности социализма, фактически проповедовавшие отказ от него.

В том редчайшем случае, когда К. Маркс употребил термин «социализм» для обозначения нового общественного строя, он назвал этот строй товарищеским способом производства². Мне не приходилось встречать лучшего определения, ибо оно вмещает в себя богатую гамму существенных признаков социализма и допускает их бесконечное самораскрытие. Вот почему, когда у нас ораторы и публицисты один за другим кокетливо заявляют, что не знают, что такое социализм, за этим просматривается либо действительное невежество, которое, как говорил Маркс, еще никому не помогало и людям надо просто учиться, либо желание следовать за некоей модой. Сущность социализма, как и все в мире, конечно, подвержена изменениям, но в любом случае это сущность именно товарищеского способа производства, а не какого-то другого.

Думаю, тут следует применить еще одно положение из тех же «Философских тетрадей» – положение о бесконечном углублении мысли человека от явления к сущности, от сущности первого порядка к сущности второго порядка и т.д.³. В этом контексте, относящееся к началу XX в. известное ленинское определение сущности социализма как перехода средств производства в собственность всего общества и замены капиталистического производства производством по общему плану в интересах всех членов общества⁴, соответствуя условиям формального обобществления, отражает лишь сущность первого порядка. Этого было достаточно в предреволюционный период. Развертывание же В.И. Лениным с 1918 г. определения социализма в духе концепции обобществления на деле в ходе социалистических преобразований означает движение к сущности, так сказать, второго порядка, которое продолжается. Именно поверхностная, закрепленная административно задержка на сущности первого порядка является главным теоретическим пороком сталинской версии социализма. Именно углубление познания и практики до сущности второго порядка и далее без конца отличает подлинный, творческий ленинизм.

История социализма, которая трезво показывала бы процесс становления его сущностных черт, раскрывала бы помимо партийно-государственных акций его объективное формационно-ступенчатое вызревание, пока никем не написана. В силу этого сохраняются возможность и опасность произвольно объявить социалистическим то, что таковым не является. Не хотелось бы путать читателя, как бедную Красную Шапочку, злым Серым Волком в чепце доброй Бабушки, но обилие в обществе разнообразных переходных, смешанных форм и состояний одновременно с невниманием к строгим критериям социалистичности и коммунистичности сбивает с толку иногда даже весьма «ученых» мужей. В нашей идеологической работе десятилетиями наблюдается одно и то же явление: если уж что-либо хвалят, то стараются не замечать недостатки и даже наказывают тех, кто обращает на них внимание; если уж стали разносить, то совершенно отбрасывают все, что было положительного, и щелкают по носу тех, кто о нем не забыл. «Был бы лозунг, а перегибщики всегда найдутся», – этот афоризм, услышанный мною еще в студенческие 50-е годы от преподавателя советской литературы М.М. Кузнецова, оправдывается и поныне. В поистине общенациональную проблему вырастает сейчас воспитание чувства меры у тех, кто хоть в малой степени делает политику.

Обычная истматовская схема перехода от одной общественно-экономической формации к другой связывает этот сдвиг с заменой устаревших производственных отношений, которые из форм развития производительных превращаются в их оковы[6], новыми, стимулирующими их подъем. Эта схема внешне убедительна, но она не может стать работающей, если совокупность производственных отношений понимается как сплошная нерасчлененная масса. Свидетельство тому – бесплодие на протяжении десятилетий политической экономии социализма и теории научного коммунизма. Строго научный подход проникает сюда только тогда, когда, расшифровывая подлинную методологию Маркса, начинают различать в системе производственных отношений такие их виды, как отношения технико-технологические (ТТ), организационно-технические (ОТ), производственно-экономические (ПЭ). При этом без большого труда устанавливается и тот факт, что изменение самих этих видов происходит с неодинаковой скоростью. ТТ по сути не отрываются от производительных сил (ПС), эволюционируя с ними, как говорил Г.В. Плеханов, «параллельно»^[7].

ОТ несколько отстают, но, как правило, приходят в соответствие с ПС и ТТ без особенно долгих задержек и конфликтных противопоставлений. Что же касается ПЭ, то они ведут себя очень своенравно. Закрепляемые интересом господствующего класса, его богатством и всей атрибутикой власти – от идеологической обработки до прямого военного насилия, они представляют собой наиболее консервативный слой производственных отношений и, устаревая, сбрасываются (по крайней мере, так было до сих пор) революционным путем.

Если иметь в виду сквозную закономерность в общеисторическом масштабе, то процесс эволюции общественного производства можно изобразить формулой «ПС&ТТ —> ОТ – - —> ПЭ», где «параллельное» с ПС развитие ТТ обозначается знаком союза, а детерминация – технико-технологическим комплексом соответствующей ему организации труда – короткой стрелкой. Длинная стрелка, на острие которой «накалываются» ПЭ, обозначает относительную самостоятельность ПЭ и длительность интервалов, разделяющих их качественно различные формы.

Каждый думающий обществовед наверняка не раз возвращался к статье В.И. Ленина «О нашей революции», в которой он защищал «мысль о том, что при общей закономерности развития во всей всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы развития, представляющие своеобразие либо формы, либо порядка этого развития»[8]. Эта мысль и теперь манит к себе своим несколько загадочным блеском. Ведь на тот счет, о каком все же видоизменении обычного исторического порядка[9] применительно к Октябрю идет речь, мы пока не имеем единой точки зрения. Один из убедительных вариантов решения вопроса, подтверждаемый также ленинскими высказываниями, состоит в том, что при известном упадке национальных производительных сил, при котором Россия сделала шаг в новую формацию, Советская власть была вынуждена вмешаться в стихийный процесс эволюции производственных отношений и систематически внедрять формы общественной собственности в основном до того, как сложился органически подпирающий ее индустриальный технико-технологический и организационно-технический комплекс. «Из числа общественных приспособлений первично должны возникать и развиваться именно технические, – писал А.А. Богданов, – так как они имеют наиболее близкое, наиболее непосредственное отношение к внешней среде общества»[10]. Эту естественную «очередность» в принципе никто не отрицал. Но Октябрь воспринимали как начальный акт, детонатор мировой революции; соответствующие же ей производительные силы, по оценкам того времени, в мире имелись.

Иллюстрируя с помощью уже знакомой символики происшедшую перестановку ступеней исторического процесса, мы получаем: ПЭ —> ОТ – - —> ПС&ТТ. Предшествование формально-юридического обобществления производства возникновению соответствующего типа его организации на базе определенного уровня производительных сил и технологии – в этом материальный источник и тайна как гигантского успеха командно-административной системы, сумевшей обеспечить непостижимо высокие темпы индустриализации, срочную перестройку экономики применительно к нуждам обороны в первые полтора года Великой Отечественной войны, быстрое послевоенное восстановление народного хозяйства, так и последовавших неудач. Формальное обобществление обнаружило свою способность давать почти мгновенный эффект при взаимодействии с экстатическим подъемом масс в экстремальных условиях и сильной, не останавливающейся перед ущемлением демократии централизованной властью. Оно теряет эти свои возможности, как только устанавливается спокойная обстановка, падают авторитет и действенность чрезвычайных мер. И тогда требуется восстановление общеисторического порядка при обязательном примате научно-технического прогресса с тем, чтобы не подорвать результаты борьбы народа, которая хоть какие-либо шансы открывала ему на завоевание для себя не совсем обычных условий для дальнейшего роста цивилизации^[11]. При этом решающую роль приобретают динамичность и оперативность действий, их научная обоснованность, слаженность и последовательность, рачительное использование исторического времени. В противном случае новую общественную систему могут ожидать бесплодное пробуксовывание и спад.

Остановка движения познания на сущности первого порядка дорого обошлась советскому обществу, другим социалистическим странам. Построение основ социализма, связывавшееся у нас почти исключительно с распространением общественной собственности на важнейшие отрасли народного хозяйства, постепенно трансформировалось в пропаганде сперва в полную победу социализма, потом и «полную и окончательную». Дальше могли быть, только «развернутое строительство коммунизма», «коммунизм в основном», «развитой социализм» как минимум. Это тем более прискорбно, что, предпринимая очень мало в целях превращения формального обобществления труда и производства в реальное, социалистического работника – и полновластного хозяина, общество по сути не выводилось за исторические рамки переходного периода, не было гарантировано от вспышек буржуазности и мелкобуржуазности, не понимало возникающих и нарастающих противоречий и не знало, где оно находится.

Наши обществоведы, упоенные «пропагандой успехов», долго не хотели замечать один из парадоксов современной эпохи. Перезрелость капитализма на империалистической стадии, которую они считали лишь признаком его общего кризиса, не помешала и даже, напротив, помогла ему, хотя и не всегда добровольно, заимствовать и внедрить некоторые прогрессивные новшества, отнюдь не вытекающие из природы частнособственнического строя. «С 1917 г. капитализм перестал быть замкнутой системой», – указывается в книге «Капитализм на исходе столетия». Он «просто не мог – ни политически, ни экономически, ни социально – не считаться с российской революцией, взорвавшей капиталистические порядки и создавшей строй, обращенный к человеку труда»[12]. Это, в частности, относится к принципам и методам ведения капиталистического хозяйства на всех уровнях. При характерных маневрах и извивах экономической политики буржуазных правительств определилась общая направленность осуществляемых перемен – «все большее дополнение, а в ряде случаев и прямое замещение стихийно-рыночных регуляторов воспроизводства централизованными, растущая государственно-монополистическая централизация управления производством»[13]. Согласно требованиям закона стоимости сохранение конкуренции в качестве стихийного регулятора пропорций общественного воспроизводства не смогло воспрепятствовать внедрению элементов планомерности, воплощаемых в регулировании, программировании или индикативном планировании экономического роста. В этом, с одной стороны, как признают сами западные экономисты, сказались влияние социализма, его исторический вызов, с другой – проявилось объективное противоречие между быстро изменяющимся и всесторонне совершенствуемым в тигле научно-технической революции комплексом технологии и организации индустриального производства и системой частного присвоения.

Данное противоречие по-своему напоминает о том, что и современная капиталистическая экономика тоже носит переходный характер. Разумеется, переходность переходности рознь, и социально-экономические формы, наблюдаемые в капиталистическом и социалистическом обществе, недопустимо отождествлять. В то же время, имея в виду общий вектор обобществления, о многом стоит задуматься. И прежде всего о том, почему некоторые советские авторы те достижения капитализма, которые получены главным образом за счет социалистических вкраплений, приписывают исключительно частнособственническим отношениям. Не свидетельствующее о высокой методологической культуре бросание из крайности в крайность проявляется сейчас в резком повороте от безудержного самовосхваления к яростному самооплевыванию, к которому пристегивается «научно» оформляемая, метафизическая, мещанско-односторонняя апологетика капитализма. Мы (в лице отдельных активных публицистов и ученых) не только охотно заглатываем высокомерные нотации Запада вроде по-своему замечательного интервью М. Тэтчер, пожелавшей «каждому стать капиталистом»[14], но и стараемся их превзойти. Характерно, что наиболее основательно мыслящие ученые «оттуда» вроде Дж. Гэлбрайта, В. Леонтьева, А. Ноува уже начали нас сдерживать и поправлять.

Заглянем на несколько минут в прошедшее. В июле 1934 г. Г. Уэллс посетил И.В. Сталина. Писатель в это время находился под большим впечатлением от поездки в США. Ему казалось, что «новый курс» Ф. Рузвельта, явившийся реакцией на ужасающий кризис конца 20-х – начала 30-х годов, должен привести к сближению двух систем «Ленин в свое время сказал, что надо «учиться торговать», учиться этому у капиталистов, – заявил Г. Уэллс. – Ныне капиталисты должны учиться у вас постигнуть дух социализма. Мне кажется, что в Соединенных Штатах речь идет о глубокой реорганизации, о создании планового, то есть социалистического, хозяйства. Вы и Рузвельт отправляетесь от двух разных исходных точек зрения. Но не имеется ли идейного родства между Вашингтоном и Москвой?»[15].

Сталин отнесся к энтузиазму знаменитого фантаста с большим сомнением. Допуская возможность частичного успеха американцев, он указал на различие целей США и СССР. По его словам, при сохранении частнокапиталистической экономической базы «в лучшем случае речь будет идти не о перестройке общества, не об уничтожении старого общественного строя, порождающего анархию и кризисы, а об ограничении отдельных отрицательных его сторон, ограничении отдельных его эксцессов»[16]. Уэллс не соглашался и настаивал на своем. «Организация и регулирование индивидуальных действий, – говорил он, – стали механической необходимостью, независимо от социальных теорий. Если начать с государственного контроля над банками, затем перейти к контролю над транспортом, над тяжелой промышленностью, над промышленностью вообще, над, торговлей и т.д., то такой всеобъемлющий контроль будет равносилен государственной собственности на все отрасли народного хозяйства. Это и будет процессом социализации. Ведь социализм, с одной стороны, и индивидуализм – с другой, не являются такими же антиподами, как черное и белое. Между ними имеется много промежуточных стадий. Имеется индивидуализм, граничащий бандитизмом, и имеется дисциплинированность и организованность, равносильная социализму. Осуществление планового хозяйства зависит в значительной степени от организаторов хозяйства, от квалифицированной технической интеллигенции, которую можно, шаг за шагом, завоевать на сторону социалистических принципов организации. А это самое главное. Ибо, сначала организация, затем социализм. Организация является наиболее важным фактором. Без организации идея социализма – всего лишь идея»[17].