А.В. Харламенко

Часть 5.

20 февраля 1919 г. во время демонстрации безработных возникла перестрелка; погибло несколько человек, в том числе полицейских. КПВ не имела к этому отношения. Тем не менее «народное» правительство бросило в тюрьму свыше 70 руководителей КПВ и Всевенгерского союза молодежи; при аресте коммунистов зверски избили. «Красная газета» была закрыта.

Но на расправу, подобную берлинской января 1919 г. или хотя бы петроградской июля 1917 г., у венгерской реакции не хватило сил. Слухи о «смерти большевизма» оказались сильно преувеличенными. Партия заранее подготовилась к репрессиям, создав нелегальные резервные центры. Связь с резервным ЦК держал ушедший в подполье Т. Самуэли. Чтобы сохранить партийную печать, ввели в действие резервный редакционный комитет. Печатались листовки с разоблачением провокации властей и призывом к революции. С 1 марта вновь стала выходить «Красная газета».

В конце февраля поднялась новая волна забастовок и демонстраций рабочих, батраков, военных. Крестьяне и батраки захватили земли крупнейших магнатов Эстергази. Министра, посланного наводить «порядок», встретили 20 тысяч вооружённых крестьян, батраков и рабочих; их права пришлось признать законными. Это дало импульс к захвату помещичьих земель по всей стране. К середине марта батраки и крестьяне заняли около 100 поместий. О высоком уровне организации и классового сознания сельских пролетариев говорит то, что они чаще всего создавали производственные кооперативы, отказываясь от раздела земли или откладывая этот вопрос ради совместной защиты завоёванного.

Экономические и социальные требования народа сопровождались политическими. В первую очередь надо было не допустить расправы над арестованными и освободить их. Важную роль в спасении узников сыграла международная солидарность. В.И. Ленин направил М. Каройи телеграмму с протестом и предупреждением, что в случае расправы с коммунистами советское правительство примет меры к находящимся в России австро-венгерским офицерам-аристократам. Кабинету пришлось смягчить условия содержания арестованных, признав за ними статус политзаключённых. Это значительно облегчало связь с внешним миром. Ещё находясь в тюрьме, Б. Кун смог направить в Советскую Россию эмиссара партии Л. Немети, который был принят Лениным и вернулся на родину к решающим событиям.

«Народная республика» и примкнувшие к ней правые лидеры СДПВ теряли почву под ногами. Им не помогло ни провозглашение М. Каройи временным президентом, ни назначение выборов в парламент, которые уже мало кого интересовали. Требование передачи власти Советам сплотило абсолютное большинство рабочих, крестьянской бедноты и солдат, многих младших офицеров и интеллигентов.

В рядах СДПВ, отражавшей настроения масс, ширилась поддержка единства рабочего движения. Стало возможным небывалое: лидеры левого крыла СДПВ вступили в переговоры с находившимися в тюрьме (!) руководителями КПВ по вопросу слияния двух рабочих партий (!!). По их просьбе Б. Кун 11 марта изложил 10 условий объединения. Первым требованием ставился выход СДПВ из буржуазного правительства, разрыв «классового сотрудничества» и принятие курса на власть Советов; вторым – отказ от господства венгров над другими нациями; третьим – замена буржуазной власти республикой Советов, вооружённых сил буржуазии – классовой армией пролетариата. В письме содержалась программа дальнейших преобразований: повсеместное введение рабочего контроля над производством и распределением; национализация промышленности, банков и транспорта; установление государственной монополии на внешнюю и оптовую внутреннюю торговлю; национализация крупного землевладения; государственная пропаганда социалистических идей; отделение церкви от государства. Это была программа народно-демократической революции, перерастающей в социалистическую.

Правый лагерь охватила растерянность. Одна из правительственных партий – радикальная – объявила о самороспуске. Руководство СДПВ не решалось ни принять условия коммунистов, ни отвергнуть их.

18 марта, в годовщину Парижской Коммуны, бастующие рабочие Чепеля открыто потребовали установить диктатуру пролетариата. Ещё до этого солдаты столичного гарнизона постановили «всеми средствами» добиваться освобождения арестованных. По свидетельству начальника столичной полиции, против 700 его подчинённых коммунисты имели десятки тысяч солдат плюс рабочие отряды. Страна напряжённо ждала от партии призыва к восстанию.

6. «Мирная революция»

После трагического исхода венгерской революции, как и после других исторических поражений, враги и ренегаты десятилетиями твердили, что для взятия власти пролетариатом будто бы не было внутренних условий, что только большевики и их ученики из мадьяр-реэмигрантов навязали стране Советскую власть, диктатуру пролетариата и прочие «продукты российского производства». Однако при сколько-нибудь честном и грамотном рассмотрении реального хода событий становится очевидным: всё обстояло ровно наоборот. Из числа ранних – других история пока не знает – социалистических революций трудно найти иной пример, когда именно внутренние условия такой революции созрели бы столь полно, прямо-таки в классическом виде.

Другое дело, что в странах Центральной Европы, ввиду специфики их международного положения, разрешение вопроса о власти никогда не носило не то что чисто внутреннего – такого в истории вообще не бывает, – но даже преимущественно внутреннего характера, а всегда совершалось под колоссальным влиянием международных факторов, во многом определявших его конкретный момент, форму и перспективы.

К середине марта 1919 г. лидерам Антанты стало ясно, что имущие классы Венгрии бессильны справиться с небывало мощным революционным подъёмом. На опыте причерноморской Новороссии и городов юга Венгрии типа Сегеда, занятого французским гарнизоном под Новый 1919 год, «державы» убедились и в том, что сами не могут направить против революционных стран крупные контингенты, не рискуя «разложением» своих войск и дестабилизацией тыла.

В проекте так называемого «похода 14 держав» против Советской России роль пушечного мяса отводилась странам «санитарного кордона», прежде всего Польше, Румынии и Чехословакии: две из них уже захватили пограничные области прежней России, а третья участвовала в интервенции силами мятежного корпуса. С Польшей проблем не возникало, но другим государствам-ландскнехтам нужно было обеспечить тылы, а главное, вознаграждение. Уладить дело решили за счёт Венгрии.

20 марта представитель Антанты подполковник Викс вручил Каройи ноту командующего французскими войсками на Балканах, согласованную с Лондоном и Вашингтоном. Под предлогом урегулирования румыно-венгерского конфликта Будапешту предлагалось немедленно вывести войска из зоны соприкосновения сторон. Туда предстояло ввести контингенты Франции, Великобритании, США и Италии (нынешние мастера многонационального «миротворчества» не изобрели ничего нового). Высвободившиеся румынские войска державы Антанты рассчитывали двинуть – взамен своих, вынужденно выводимых из черноморских портов, – против Советской России.

В Венгрии «нота Викса» практически всеми воспринималась как предел национального унижения и едва ли не смертный приговор нации. Мало того, что страну, где и так уже из довоенных 21 млн. населения осталось 8 млн., окончательно отрезали от миллионов мадьяр и секеев Трансильвании, – под контроль оккупантов передавались жизненно важные источники угля и продовольствия. Антанта получала возможность навязывать Венгрии любые условия, не давая никаких гарантий целостности страны хотя бы в урезанных границах. Ни для кого не было секретом, что опьяненные вседозволенностью румынские националисты не прочь аннексировать мадьярские земли по крайней мере до реки Тиса. От них не собирались отставать чешские и сербохорватские коллеги. Ознакомившись с «нотой Викса», президент М. Каройи сказал без обиняков: «Антанта мобилизует силы против большевизма. Сама войны не объявляет, а хочет натравить против него румын, сербов, чехов, которым намеревается платить нашей территорией»[1].

Первоочередная цель интервентов состояла в превентивном удушении пролетарской революции в Венгрии. Но этим дело не ограничивалось. Над всей нацией, кроме готовых продаться оккупантам ренегатов, нависла реальная угроза не только голодной блокады и утраты едва обретённого суверенитета, но и насильственного расчленения, если не геноцида. Последние иллюзии развеивал грубо ультимативный характер ноты – согласие требовалось в течение суток, иначе «державы» отзывали из Будапешта свои миссии, что означало тотальную блокаду и войну.

Правительство не могло принять требования, чреватые национальным самоубийством, но не нашло в себе сил и отклонить их. 20 марта кабинет подал в отставку. Президент предложил СДПВ создать однопартийное правительство, ещё надеясь убедить Лондон дезавуировать Викса. Но руководство эсдеков, чувствуя слабость своих позиций и растущую силу коммунистов, не решилось принять власть в одиночку.

Небывалое продолжалось: теперь уже официальная делегация СДПВ, в составе левых и центристских лидеров, прибыла в тюрьму договариваться с коммунистами о власти. В тот же день стороны пришли к соглашению о создании объединённой Социалистической партии Венгрии и нового правительства. Б. Кун и другие политзаключённые прямо из камер, а Т. Самуэли с товарищами – с конспиративных квартир переместились в правительственные кабинеты. К рабочему движению Венгрии власть перешла без единого выстрела.

На фоне всего предшествующего опыта буржуазных революций, Парижской Коммуны, российского Октября, финляндской и германской трагедий – и даже не столько реального содержания этого опыта, сколько тиражируемого буржуазной пропагандой и обывательским сознанием искажённого представления о революции как сплошном кровавом насилии, – венгерский Март 1919 г. больше всего впечатлял и обнадёживал современников именно своим мирным характером. На эту сторону дела, сразу после известия о смене власти в Будапеште, обратил внимание делегатов VIII съезда РКП(б) В.И. Ленин: «Если про нас говорили, что мы захватчики; если в конце 1917 года и в начале 1918 года не было других слов у буржуазии и у многих её сторонников по отношению к нашей революции, кроме как «насилие» и «захват»; если до сих пор раздаются голоса, всю бессмысленность которых мы не раз доказывали, будто бы насилием держится большевистская власть; если такую бессмыслицу можно было повторять раньше, – то теперь пример Венгрии заставляет умолкнуть такие речи… Самая радикальная, наиболее демократическая, соглашательская буржуазия признала, что в момент величайшего кризиса, когда на истощённую войной страну надвигается новая война, Советская власть является исторической необходимостью, признала, что в такой стране не может быть иной власти, кроме власти Советов, кроме диктатуры пролетариата». Из этой важной черты венгерской революции вождь большевистской партии сделал принципиальный вывод: «Мы имеем здесь, кроме победы Советской власти, нашу моральную победу»[2].

Через несколько недель, обратившись вновь к теме мирного пути революции, Владимир Ильич ту же мысль – актуальную и в наши дни, когда пропагандистские штампы столетней давности вновь пущены в оборот, – выразил более развёрнуто: «На Россию пали большие жертвы, чем на другие страны. Это неудивительно, когда нам в наследство осталась старая разруха. Другие страны приходят другим путем, более человеческим, приходят к тому же – к Советской власти… Пример одной России не был понятен для рабочих всего мира… Пример Венгрии будет решающим для пролетарских масс, для европейского пролетариата и трудящегося крестьянства: в трудную минуту некому править страной, кроме как Советской власти»[3].

В то же время Ленин, далёкий как от игнорирования морального фактора в политике, так и от его абсолютизации, сразу же предостерёг от иллюзий: «Трудности венгерской революции, товарищи, громадны. Эта маленькая по сравнению с Россией страна гораздо легче может быть задушена империалистами»[4].

Трагическая судьба венгерской и ряда последующих революций, начавшихся мирным путем, требует внимательного рассмотрения обусловливающих такой путь факторов, при отсутствии или утрате которых он становится невозможным.

Первым и главным фактором выступает абсолютное превосходство революционного пролетариата над классовым противником в реальной силе, в том числе вооружённой. С учетом этого решающего обстоятельства, противоположность «мирного» и «немирного» путей взятия власти – в исторической реальности, а не в пропагандистских легендах, – во многом снимается. В самом деле, победа пролетариата в Париже 18 марта 1871 г. и Петрограде (а также многих других городах и местностях России) в октябре-ноябре 1917 г., хотя и носила характер вооружённого восстания, обходилась почти без жертв; кровопролитие развёртывалось на последующих этапах, причём инициатором неизменно выступала контрреволюция, а удавалось ей это ввиду, во-первых, интервенции и, во-вторых, военно-политической пассивности революционеров (Париж после 18 марта, Москва в октябре-ноябре 1917 г.).

С другой стороны, в «мирном» взятии власти пролетариатом Венгрии решающую роль сыграло бескровное восстание в столице, хорошо подготовленное нелегальным центром КПВ во главе с Т. Самуэли. В течение 21 марта отряды рабочих и солдат, разоружив полицию, жандармерию и немногие верные правительству войсковые части, заняли мосты, вокзалы, телеграф, телефон, важнейшие общественные здания. Для успешного вооружённого сопротивления у буржуазии не оставалось реальных сил.

Не кто иной, как глава «народной республики» М. Каройи, «во избежание бессмысленного кровопролития – ведь, кроме социалистов, не было другой организованной силы и вся вооружённая власть, местный гарнизон, народная охрана и полиция, армия, находились под руководством социалистов-коммунистов – «передал власть пролетариату», который её в действительности раньше взял и провозгласил»[5]. Таким образом, мирная форма революции никоим образом не означает её безоружности, а безоружная революция, как и безоружная власть, всегда и везде будет, по Салтыкову-Щедрину, «не столько сражающейся, сколько сражаемой».

Отсутствие же в распоряжении эксплуататорских классов достаточной вооружённой силы в Венгрии 1918-19 гг., как и в ряде других стран, обусловливалось не только политико-агитационной работой революционеров, но в первую очередь тем, что главная разрушительная задача – слом военно-бюрократической машины – была во многом выполнена военным поражением. Уже по одному этому, говорить о мирном характере революции в подобных случаях можно лишь с большой долей условности. Тем более, что военное поражение предопределяло как возможность «мирной» передачи власти, так и неизбежность в скором будущем вооружённой интервенции.

Вторым – а хронологически первым, во многом обусловливающим предыдущий, – фактором любой победы революции, в особенности же её относительно мирного характера, является политический крах и дискредитация буржуазной власти, при условии, что массы убедились в этом на опыте. Данное условие в Венгрии марта 1919 г. также было налицо. Едва ли не в максимально возможной мере реализовался прогноз, высказанный ещё в 1853 г. Ф. Энгельсом: «Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти»[6].

Этим не отрицается реальная специфика кульминационного момента венгерской революции, которую точнее можно охарактеризовать не как мирную, а как компромиссную. Именно этот её момент был сразу отмечен Лениным: «Буржуазия более культурной страны увидела яснее, чем наша буржуазия накануне 25 октября, что страна гибнет, что всё более и более тяжёлые испытания ложатся на народ – значит, власть должна быть в руках Советов, значит, рабочие и крестьяне Венгрии, новая советская пролетарская демократия должна спасти её»[7].

В свою очередь, такое поведение, если не всей буржуазии, то основной части её «политических и литературных представителей»[8], вообще не характерное для имущих классов, было обеспечено редкостным стечением исторических обстоятельств. На некоторые из них обратил внимание В.И. Ленин в написанной по просьбе Б. Куна статье «Привет венгерским рабочим». Сравнивая условия двух стран, ставших родиной первых социалистических революций, он отмечал, что «в Венгрии выше общий культурный уровень населения, затем неизмеримо выше доля промышленных рабочих во всём населении (трёхмиллионный Будапешт на 8 миллионов населения теперешней Венгрии)»[9]. По иронии судьбы, эту предпосылку мирного установления диктатуры пролетариата резко усилили империалисты Антанты, отторгнув от страны национальные окраины, где доля мелкобуржуазных слоев была значительно выше. Таким образом, в территориально-социальном плане Венгрия ещё до марта 1919 г. оказалась поставлена в положение, близкое к РСФСР лета и осени 1918 г., когда та сжалась до восьмой части довоенной России, охватывая главным образом пролетарские центры и ближайшие к ним губернии, что явилось одной из предпосылок политики «военного коммунизма».

Нельзя не согласиться и с ленинским соображением относительно роли культурного уровня рабочих, а также крупной, средней и мелкой городской буржуазии. К этому следует добавить давнюю привычку к политическим компромиссам (вновь возникает аналогия с Англией) – чего стоит хотя бы «дуалистическая империя» – при сравнительно малой склонности к иллюзиям буржуазного парламентаризма, поскольку из него рабочий класс и социал-демократия долгое время исключались вообще, а интеллигенция, в противоположность российским коллегам, успела в нём разочароваться. Нельзя сбросить со счётов идейное и моральное наследие революции 1848-1849 гг., всколыхнувшей Венгрию сильнее и глубже, чем остальную Европу, а также широкий международный кругозор политически активной части общества, с обострённым интересом к опыту России.

Самым же важным фактором широкого, хотя и временного, компромисса стало объективное совпадение в решающий момент интернационального сознания передового пролетариата с национальным сознанием широких масс. Всем стало очевидно: угроза свободе нации и самому её существованию исходит от международного империализма, а единственно возможный союзник – красная Россия. Традиционно антирусский «комплекс 1849 г.» в массовом сознании сменился своей противоположностью, а особо сильный в Венгрии фактор «национального единства», обычно работавший против революции и социализма, ситуационно совпал с их вектором. Это на какое-то время придало поддержке «большевизма» почти всеобщий характер. Многие граждане, даже далёкие от рабочего движения, ждали от него чуда, подобного совершённому, как им казалось, ленинской партией в России. Понятно, что данный фактор быстрой и по-видимому лёгкой победы мог при неблагоприятном развитии событий так же быстро «развернуться» в противоположную сторону.

Наконец, одной из субъективных предпосылок компромиссной и мирной передачи власти послужило нахождение на высшем государственном посту политика такого склада, как М. Каройи. «Красный граф», как и центристские лидеры СДПВ, не принадлежал к циничным буржуазным политиканам, которым нет дела до страданий народа. Не был он и «крутым» кандидатом в Бонапарты, опьянённым собственной фразой и способным лишь до упора цепляться за ускользающую власть. Глава «народной республики» в критический момент отказался способствовать «бессмысленному кровопролитию» и тем более геноциду своего народа.