Настоящая боевая машина

(К характеристике экономических взглядов Че Гевары)^[i]

В.Д. Пихорович

Часть 1, часть2

Че Гевара был, пожалуй, единственным крупным коммунистом (притом, как крупнейшим революционером-практиком, так – это станет ясно всякому, кто даст себе труд ознакомиться с его теоретическим наследием – и крупнейшим марксистским теоретиком) второй половины ХХ столетия, который понял как то, что экономической сущностью социализма является преодоление товарных отношений, так и то, что это преодоление непосредственно связано с использованием, как он выражался, «математических методов управления в экономике».

Было не так уж много даже теоретиков, не говоря о крупных политических вождях коммунистического движения, которые понимали хотя бы необходимость преодоления товарных отношений при социализме. Еще меньше было тех, кто понимал, что использование вычислительной техники в управлении экономикой совершенно бесполезно и не ведет ни к чему иному, кроме усиления рыночной анархии, если автоматизация управления не имеет своей целью преодоление товарных отношений.

Самое интересное, что Че Гевара, очевидно, не был знаком ни с идеей Общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой (ОГАС) В.М. Глушкова, ни даже с идеями С. Бира, которые гораздо позже, после смерти Че Гевары воплотились в чилийском проекте «Киберсин». Судя по употребляемой им терминологии, он узнал о «математических методах управления в экономике» из работ так называемых «математиков» школы Немчинова, которые сами не смогли удержаться на своих позициях и в конце концов поддержали «рыночников»[ii].

Но это и не очень важно, откуда именно Че Гевара узнал о «математических методах управления экономикой», поскольку даже самое детальное знакомство с ними не только не гарантирует понимания необходимости преодоления товарного характера производства, но и не гарантирует даже понимания идей отцов кибернетики, которые практически все, начиная от Конрада Цузе, Норберта Винера и заканчивая В.М. Глушковым, мыслили эту науку, в первую очередь, именно как альтернативу, как минимум, капитализму, а В.М. Глушков – и как альтернативу именно товарно-денежным отношениям в целом[iii]^. Даже самые грамотные сторонники использования, как бы сейчас сказали, информационных технологий в управлении, к которым, несомненно относился один из первооткрывателей линейных методов программирования Л.В. Канторович, получивший Нобелевскую премию за применение математических методов в экономике, были уверены, что рыночные и математические методы управления в экономике можно и нужно совмещать. В упомянутой в примечании дискуссии Л.В. Канторович даже возмущается претензиями в его адрес, будто бы он не принимает прибыль как основной показатель работы предприятий[iv].

Что касается Че Гевары, то он твердо выступал против так называемых «экономических», а фактически рыночных, методов управления в социалистической экономике и был уверен, что они ведут к восстановлению капитализма. Так же твердо он был уверен, что альтернативой рыночным методам управления и гарантией победы социализма может быть только решительное и, насколько это возможно, быстрое всемерное внедрение автоматизации, в том числе и автоматизации процессов сбора и обработки экономической информации для потребностей управления. Вот как он формулирует свою точку зрения по этому вопросу в интервью итальянскому журналисту Дж. Тотти: «...Я уже думаю о проблеме концентрации промышленности, о ее модернизации, в конечном счете – о ее автоматизации. Я добиваюсь, чтобы мы быстрее пришли к использованию электронной техники – во всяком случае, поскольку речь идет об осуществлении экономического анализа, сбора и проверки информации, о статистическом контроле (статистики на Кубе в прошлом просто не существовало), об уничтожении всяческих препятствий, порождаемых бюрократией. Поэтому я утверждаю, что необходимо сегодня начать думать о предстоящем завершении этапа социалистического строительства, о строительстве коммунизма. Не строя, конечно, иллюзий, не надеясь на то, что можно решать дела, произнося слова, не считая, что войти в коммунизм столь же легко, как в кино – купить билет... Но нужно начинать думать о высшем этапе будущего…»[v] (выд. – Ред.)

И дальше о том, почему о «высшем этапе будущего» нужно начинать думать и действовать в этом направлении с самого начала, а не откладывать это дело на потом, ограничившись в хозяйственной практике только применением характерных для товарного хозяйства методов управления экономикой, тем более что без использования этих методов поначалу просто не обойтись. Об этом свидетельствует опыт «военного коммунизма» в Советской России, который пришлось срочно сворачивать и переходить к новой экономической политике (нэпу), которая означала возврат к характерным для товарного хозяйства методам управления в экономике. В эпоху перестройки из этой истории делали вывод, что нэп – это и есть истинный социализм. Сторонники перестройки утверждали, что большевики попробовали сначала обойтись без рыночных методов управления, но практика показала, что это невозможно, и якобы и гений Ленина состоял в том, что он этот факт признал и соответственно откорректировал политику и даже теорию марксизма.

Конечно, во времена Че Гевары еще никому в голову не приходило так говорить, но он еще тогда «прочитал» эти еще пока не сформулированные, не созревшие мысли «между строк» советских учебников и на этом основании поставил советскому обществу неутешительный «диагноз»: «Мой тезис состоит в том, что изменения, происшедшие в связи с нэпом, настолько глубоко отразились на жизни советского общества, что наложили отпечаток на весь последующий этап его истории»[vi].

Заметьте, Че Гевара пишет эти слова в 60-е годы (в т.н. хрущевский период – Ред.), когда СССР имел очень значительные успехи в области экономики, в образовании, науке, в международной политике и когда совсем недавно было объявлено о построении коммунизма в СССР в течении ближайших 20 лет: «Нэп – это один из крупнейших шагов назад, сделанных СССР, недаром Ленин сравнивал его с Брестским миром. Решение было в высшей степени трудным и, судя по сомнениям, которые терзали душу Ленина в последние годы жизни, если бы ему довелось прожить ещё несколько лет, он исправил бы наиболее опасные последствия этого решения. Но его продолжатели этой опасности не увидели, и так возник в конструкции социализма огромный троянский конь – прямой материальный интерес, в качестве [основного] экономического рычага»[vii].

Если перевести эту мысль Че Гевары на язык советских учебников, то она будет звучать приблизительно так: главная опасность для социализма состоит в том, что его основным, сугубо социалистически принципом сделали «от каждого по способности – каждому по труду».

«Но ведь этот принцип для социализма выдвинул сам В.И. Ленин!», – воскликнут знатоки советских учебников. «И только при полном коммунизме, – добавят они, – будет "от каждого по способности, каждому – по потребностям!"». И ошибутся, как минимум, дважды. Во-первых, они выпустили самое главное из того, что писал Ленин о принципе «каждому по труду». А Ленин, ссылаясь на Маркса, настойчиво и многократно повторяет, что распределение по труду – это буржуазный принцип: «"Равное право", – говорит Маркс, – мы здесь действительно имеем, но это ещё "буржуазное право", которое, как и всякое право, предполагает неравенство. Всякое право есть применение одинакового масштаба к различным людям, которые на деле не одинаковы, не равны друг другу; и потому "равное право" есть нарушение равенства и несправедливость. В самом деле, каждый получает, отработав равную с другим долю общественного труда, – равную долю общественного производства (за указанными вычетами).

А между тем отдельные люди не равны: один сильнее, другой слабее; один женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и т.д.

...Справедливости и равенства, следовательно, первая фаза коммунизма дать еще не может: различия в богатстве останутся и различия несправедливые, но невозможна будет эксплуатация человека человеком, ибо нельзя захватить средства производства, фабрики, машины, землю и проч. в частную собственность...

Таким образом, в первой фазе коммунистического общества (которую обычно зовут социализмом) "буржуазное право" отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т.е. лишь по отношению к средствам производства...

Но оно остается все же в другой своей части, остается в качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения труда между членами общества. "Кто не работает, тот не должен есть", этот социалистический принцип уже осуществлен; "за равное количество труда равное количество продукта" – и этот социалистический принцип уже осуществлен. Однако это еще не коммунизм, и это еще не устраняет "буржуазного права", которое неравным людям за неравное (фактически неравное) количество труда дает равное количество продукта.

Это – "недостаток", говорит Маркс, но он неизбежен в первой фазе коммунизма, ибо, не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув капитализм, люди сразу научаются работать на общество без всяких норм права, да и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма не дает сразу.

А других норм, кроме "буржуазного права", нет»[viii].

Так вот, первая ошибка знатоков марксистской «политической экономии труда» в рамках советских учебников, как, разумеется, и писавших их ученых-экономистов вкупе с теми партийными руководителями, которые эти учебники одобряли, состоит в том, что принцип распределения по труду, который Маркс и Ленин настойчиво называют остатком «буржуазного права» принципом буржуазным, хотя и остающимся при социализме по причине того, что перейти одномоментно к коммунистическому принципу производства и распределения невозможно, они объявили принципом социализма. Благосклонное отношение к товарному производству и даже объявление его «имманентным социализму» с последующим провозглашением прибыли основной целью социалистического производства – это всего лишь необходимые следствия этой роковой ошибки. Ведь если вы признали социалистическим и вполне справедливым очевидно несправедливый и очевидно буржуазный принцип распределения по труду (потратив одинаковое количество труда и получив одинаковую долю общественного богатства, один копит себе на машину, на которой потом будет «грачевать», а другой на точно такие же деньги кормит и воспитывает для общества, скажем, троих будущих работников – своих детей), то у вас нет никаких оснований не признать справедливым превращение в прибыль сверхплановой части произведенного продукта и коллективное потребление этой прибыли работниками этого успешного предприятия в виде, например, заводского дома отдыха на морском побережье.

Но сейчас не об этом. Сейчас о второй ошибке любителей советских учебников. Эта вторая ошибка не менее опасна, чем признание принципа распределения по труду социалистическим принципом, а то даже еще и более опасна, поскольку первая ошибка носит скорее теоретический характер, а вторая – хотя и является прямым следствием этой самой теоретической ошибки – является ошибкой сугубо практической, то есть определяющей совершенно неверное направление деятельности. Точнее, речь идет о том, что эта ошибка ведет к полной бездеятельности именно на самом главном участке борьбы за социализм.

И в самом деле, если «от каждого по способности, каждому по потребностям» – принцип полного коммунизма, то и будем действовать в этом направлении тогда, когда наступит полный коммунизм. А пока займемся развитием товарного производства и накоплением «трудовых доходов». Так рассуждали очень многие в Советском Союзе – от простых колхозников до самых высоких руководителей и ученых.

Не сказать, что этой второй опасности никто не замечал. В.А. Босенко любил цитировать диалог между председателем колхоза «Смерть капіталізму» Саливоном Часныком и его коллегой из колхоза «Тихе життя» Кондратием Галушкой из очень популярной в советские времена пьесы Александра Корнейчука «В степях Украины», написанной еще накануне войны, в 1941 году:

«Часник. Уперьод, уперьод, Галушко. Хіба товариш Ленін віддав своє життя тільки за те, щоб наші животи були набиті галушками? Та нікогда цього не може бути, щоб живіт мечту людей великих убив. Раз до комунізму йдеш, Кіндрате, так треба йти до нього швидко і щодня.

Степан. Так ви за комунізм, товаришу Часник? А ви, товаришу Галушка, виходить, проти?

Галушко. Як! я проти комунізму?! Хто чув, що я проти? Хіба я несознательний? Але нехай мене Часник не тягне до комунізму, мені й у соціалізмі добре, я тільки в ньому пристроївся, і він мені ще не надоїв».

И надо сказать, что таких «галушек», которые не только не были против коммунизма, но и в свое время жизни не жалели в борьбе за коммунизм, но которым «и при социализме было хорошо», в Советском Союзе оказалось очень много. Возможно даже, что в среде партийного руководства удельный вес таких настроений был гораздо выше, чем в обществе в целом.

Уже упомянутый здесь В.А. Босенко когда-то в разгар перестройки высказал мысль, которая звучала очень непривычно, что КПСС потеряла авторитет в народе вовсе не потому, что дала невыполнимое обещание построить коммунизм за 20 лет, а потому, что не было ничего сделано для выполнения этого обещания. Народ, который привык к тому, что партия выполняет свои решения, даже если они на первый взгляд кажутся совершенно невыполнимыми, был очень разочарован и даже деморализован тем, что для выполнения решения о построении коммунизма не делается абсолютно ничего. Если бы даже не успели за двадцать лет или если бы на пути его построения встретились бы непреодолимые трудности, говорил В.А. Босенко, народ бы это понял, но когда руководство партии начало критиковать само это обещание, вместо того, чтобы искать пути к его выполнению, авторитет партии был сильно подорван.

И его никак нельзя было восстановить за счет всемерного повышения благосостояния народа, которое и в самом деле росло, но при этом усилились трудности и появились новые опасные, с точки зрения их социалистической направленности, тенденции в развитии экономики и не только в ней, как только руководством страны был взят курс на применение «экономических методов управления» народным хозяйством, а планы построения коммунизма за 20 лет были ,если и не забыты вовсе, то отложены «до лучших времен».

Народ чувствовал, что «тут что-то не то», но что именно «не то», никто не мог понять. Честных и преданных делу людей, искренне стремящихся к коммунизму и даже чувствующих, что, раз к нему идешь, то нужно идти «быстро и ежедневно», и в те времена было много. Но все они, как и герой пьесы Корнейчука председатель колхоза Салывон Часнык, были малограмотны в области теории. Настолько малограмотны, что не могли понять даже простейшей диалектической истины, что критика социализма возможна не только «справа», но и «слева», и что такого рода критика для социализма жизненно необходима. Притом эта теоретическая безграмотность была характерна для «теоретиков» даже больше, чем для людей практических. Именно этим объясняется как тот парадокс, что подавляющее большинство так называемых «шестидесятников», начиная как критики социализма «слева», очень быстро оказывались в одном лагере с крайне правыми, так и тот факт, что среди советских диссидентов почти не было рабочих или хотя бы инженеров – сплошная «творческая интеллигенция», то есть люди, далекие от решения реальных практических задач.

А для того, чтобы научиться последовательно критиковать социализм именно «слева», необходимо было соединение революционного практического действия и глубочайшего изучения теории. Именно такое соединение мы и видим в лице Эрнесто Че Гевары.

Может возникнуть вопрос, откуда у этого Че Гевары, врача по образованию, посвятившего всю свою жизнь революции, такая ясность в понимании вопросов, в которых безнадежно запутались профессиональные советские экономисты и математики мирового уровня, не говоря о большей части советского партийного руководства? Чего же не хватало этим, в основном, без сомнения, талантливым, а иногда, получается, судя по Нобелевской премии, и гениальным людям, такого, что было у в общем-то простого, не претендующего на особую ученость парня из Аргентины?

Думается, ответ прост. Че Гевара, в отличие от всех этих людей, очень серьезно отнесся к идеям Маркса, которого советские партийные руководители того времени уже просто не читали, а ученые, хоть и читали, но, обнаружив, что понять прочитанное не так уж просто, решили сосредоточиться на решении более мелких и более понятных им вопросов, полагая, что вопросы крупные, коренные, разрешатся как-то сами собой. Тем более что решение мелких вопросов давало непосредственные вполне ощутимые результаты, которые легко конвертировались в научные звания, должности, премии и тому подобные приятные вещи. Попытки же разбираться в вопросах крупных, затрагивающих основы мировоззрения и перспективы развития страны, в основном ничего, кроме крупных неприятностей, не сулили. Эрнесто Че Гевара же с самых юных лет настраивал себя на решение вопросов именно крупных, исторических, поэтому неудивительно, что разочарования в попытках понять Маркса только раззадоривали его – ведь деваться ему было некуда, «советоваться» по поводу интересующих его вопросов, кроме как с Марксом или, скажем, Лениным, ему было просто не с кем. Он пробовал черпать идеи у Фрейда, Сартра, но их идеи оказывались недостаточными для решения тех вопросов, которые ставил перед собой Че Гевара. Вот и возвращался к Марксу, и в первую очередь, к его «Капиталу» снова и снова.