Машина и человек: философия, кибернетика и политэкономия (2)

Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4.

В.Д. Пихорович

Разумеется, что и здесь ««богатство», которое тут имеется в виду, – это не совокупность «вещей» (материальных ценностей), находящихся в формальном владении, а богатство тех деятельных способностей, которые в этих вещах «овеществлены», «опредмечены», а в условиях частной собственности – «отчуждены»».

«Решение этой задачи, – пишет Ильенков, – и совпадает с построением коммунизма в полном и точном значении этого теоретического понятия»[1].

И продолжает: «Со стороны «индивида» эта задача как раз и предстает как задача социальной педагогики, как задача превращения каждого индивида из односторонне развитого профессионала, раба наличного разделения труда, во всесторонне развитую индивидуальность, способную без особого труда и личных трагедий менять виды деятельности»[2].

И если все, что писалось Э.В. Ильенковым относительно движения по преодолению частной собственности, не вызывает ни малейших сомнений, то последняя мысль заставляет несколько насторожиться. «Со стороны индивида», оно, конечно, все правильно: с его стороны вопрос коммунизма, то есть вопрос, о присвоении им всех культурных богатств человечества – это, в первую очередь, вопрос социальной педагогики.

Но если взглянуть на этот вопрос со стороны развития производительных сил, то все окажется отнюдь не так просто. Ведь никакая социальная педагогика не поможет, если будет оставаться «известная «разъединенность» отдельных звеньев общественного производства». А если она будет не только оставаться, но и в результате внедрения самоуправления будет еще и усугубляться, что неизбежно, если самоуправление будет внедряться в условиях существования этой «известной разъединенности», «в каком бы виде, в какой бы форме такая «разъединенность» ни имела места»? Особенно, если вспомнить слова из замечания в скобках, о том, что «частный характер» может иметь и труд коллектива.

Увы, ни в работах Э.В. Ильенкова (которому большое спасибо за саму постановку этой проблемы), ни в работах других марксистов (большинство из которых не догадывались о ее существовании) мы ничего по этому поводу не находим. Поэтому обратимся за советом к самому Марксу, предварительно несколько переформулировав проблему.

От автоматической фабрики до общегосударственной автоматизированной системы управления экономикой

Итак, позволим себе, исходя из того, что изложено в разбираемом нами ильенковском замечании в скобках, предположить, что для того, чтобы добиться действительной независимости индивида от продуктов своего труда, выступающих по отношению к нему в качестве внешних обстоятельств, нужно исключить «независимость друг от друга отдельных звеньев общественно-разделенного труда». Все эти звенья должны стать взаимозависимыми, что возможно только тогда, когда это будет от начала и до конца единый процесс, исключающий использование человека в качестве агента производства, использующий в качестве агентов производства исключительно только силы природы.

Идея исключения человека из процесса производства родилась до марксизма. Это идея «автоматической фабрики», и принадлежит она английскому экономисту Юру. Вот его мысль в пересказе К. Маркса:

«Д-р Юр, Пиндар автоматической фабрики, описывает её, с одной стороны, как

«кооперацию различных категорий рабочих, взрослых и несовершеннолетних, которые с искусством и прилежанием наблюдают за системой производительных машин, непрерывно приводимых в действие центральной силой (первичным двигателем)»,

с другой стороны – как

«огромный автомат, составленный из многочисленных механических и сознательных органов, действующих согласованно и без перерыва для производства одного и того же предмета, так что все эти органы подчинены одной двигательной силе, которая сама приводит себя в движение»».[3]

И далее Маркс делает замечание, в котором особое внимание читателя мы хотели бы обратить на то, что он различает капиталистическое применение автоматов и всякое их применение в крупном масштабе.

«Эти два определения отнюдь не тождественны. В одном комбинированный совокупный рабочий, или общественный рабочий организм, является активно действующим субъектом, а механический автомат – объектом; во втором сам автомат является субъектом, а рабочие присоединены как сознательные органы к его лишённым сознания органам и вместе с последними подчинены центральной двигательной силе. Первое определение сохраняет своё значение по отношению ко всем возможным применениям машин в крупном масштабе; второе характеризует их капиталистическое применение и, следовательно, современную фабричную систему»[4].

Через несколько страниц Маркс конкретизирует эту мысль:

«Вследствие своего превращения в автомат средство труда во время самого процесса труда противостоит рабочему как капитал, как мёртвый труд, который подчиняет себе живую рабочую силу и высасывает её. Отделение интеллектуальных сил процесса производства от физического труда и превращение их во власть капитала над трудом получает своё завершение, как уже указывалось раньше, в крупной промышленности, построенной на базе машин»[5].

Здесь же он добавляет, что разделение труда на автоматической фабрике является чисто техническим разделением труда.

Фактически речь идет о том, что для того, чтобы преодолеть власть капитала над трудом , нужно преодолеть «отделение интеллектуальных сил производства от физического труда».

И если во времена Юра или Маркса еще невозможно было даже мечтать о том, что это разделение тоже можно преодолевать на базе автоматизации, то с появлением электронно-вычислительных машин этот вопрос ставится на повестку дня не просто экономистами (соображения которых об «автоматической фабрике» были давным-давно забыты), но и самим развитием производительных сил.

Обычно, когда сегодня пишут об автоматизации производства, начинают с Н. Винера, хотя сам Винер видел проблему более масштабно и почти в полном согласии с методом Маркса начинает с истории науки и истории промышленности. Вот что он пишет в своей «Кибернетике»:

«Идеи каждой эпохи отражаются в ее технике. Инженерами древности были землемеры, астрономы и мореплаватели; инженерами XVII и начала XVIII столетия – часовщики и шлифовальщики линз. Как и в древности, ремесленники создавали свои инструменты по образу небесных светил. Ведь часы не что иное, как карманный планетарий, движущийся в силу необходимости, подобно небесным сферам, а если в часах играет некоторую роль трение и рассеяние энергии, то это явления нужно устранить, чтобы движение стрелок было по возможности периодическим и правильным. Основным практическим результатом этой техники, основанной на идеях Гюйгенса и Ньютона, была эпоха мореплавания, когда впервые стало возможно вычислять долготы с приемлемой точностью, и торговля с заокеанскими странами, бывшая чем-то случайным и рискованным, превратилась в правильно поставленное предприятие. Это была техника коммерсантов. Купца сменил фабрикант, а место хронометра заняла паровая машина. От машины Ньюкомена почти до настоящего времени основной областью техники было исследование первичных двигателей»[6].

Нужно сказать, что исследование первичных двигателей было не только основной областью техники, но и весьма важной, хотя и малоисследованной областью политической экономии. Хотелось бы напомнить, что именно понятие первичного двигателя положил Э. Юр в основание одного из определений автоматической фабрики, которое Маркс процитировал и определил как такое, которое характеризует капиталистическую систему применения машин[7].

Таким образом, основу капитализма составляет, фабричное или машинное производство, а автоматизм системы машин обусловлен первичным двигателем. Об этом пишет Э. Юр, о нем же пишет Маркс, отмечая что адекватным воплощением ее является основной капитал, правда, при этом сразу оговаривается:

«Но если капитал приобретает свою адекватную форму в качестве потребительной стоимости внутри процесса производства только в системе машин и в других вещественных формах существования основного капитала, таких, как железные дороги и т. д., – то это отнюдь не означает, что эта потребительная стоимость, эта система машин сама по себе является капиталом, или что ее существование в качестве системы машин тождественно с ее существованием в качестве капитала. Подобно тому, как золото не лишилось бы своей потребительной стоимости золота, если бы оно перестало быть деньгами, так и система машин не потеряла бы своей потребительной стоимости, если бы она перестала быть капиталом. Из того обстоятельства, что система машин представляет собой наиболее адекватную форму потребительной стоимости основного капитала, вовсе не следует, что подчинение капиталистическому общественному отношению является для применения системы машин наиболее адекватным и наилучшим общественным производственным отношением»[8].

В связи с этим можно вспомнить известное изречение Ленина «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны»[9]. В.И. Ленин в промышленном применении электричества увидел появление «первичного двигателя» нового типа, позволяющего взорвать границы применения машин, положенные капиталом, и таким образом подойти к тому уровню развития производства, когда «общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы»[10].

Н. Винер, вряд ли догадываясь о проблеме, поставленной К. Марксом и выведенной на новый уровень В.И. Лениным, дает свой вариант ее решения. Он пишет:

«Если XVII столетие и начало XVIII столетия – века часов, а конец XVIII и все XIX столетие – века паровых машин, то настоящее время есть век связи и управления. В электротехнике существует разделение на области, называемые в Германии техникой сильных токов и техникой слабых токов, а в США и Англии – энергетикой и техникой связи. Это и есть та граница, которая отделяет прошедший век от того, в котором мы сейчас живем. В действительности техника связи может иметь дело с токами любой силы и с двигателями большой мощности, способными вращать орудийные башни; от энергетики ее отличает то, что ее в основном интересует не экономия энергии, а точное воспроизведение сигнала»[11].

Но, увы, «на самом интересном месте» Винер вдруг, вместо того, чтобы исследовать особенности развития «общественного организма», в рамках которого и происходит превращение «века паровых машин» в век «связи и управления», вдруг ни с того, ни с сего, перескакивает на аналогии с живыми организмами. Собственно, это был тупиковый путь, по которому Винер увлек очень многих сторонников новой науки, но от которого вскоре отказался и сам, полностью в конце жизни потеряв интерес к кибернетике.

Другой классик кибернетики С. Бир впадает в другую крайность. Он пытается подчинить кибернетическую идею непосредственно политическому моменту. Вот что он пишет, рассказывая о предпринятой под его руководством попытке (притом, нужно отметить, весьма успешной попытке) внедрения автоматизированной системы управления экономикой Чили во времена С. Альенде:

«Наше новаторство следует рассматривать в перспективе. Некото­рые из нас не видят в нем ничего, кроме изобретений, и стремятся избавиться от тех, кто видит реализованную в нем политическую часть. Некоторые не видят в нем ничего, кроме текущего политиче­ского кризиса (и кто станет их в этом винить?), и, следовательно, забывают о первоначальной цели проекта.

Все наши начинания должны укладываться в эти границы. Весь этот перечень, очевидно, основывается на политической философии управления страной того времени, на чем мы настаивали неуклонно в этих главах. В цели этой книги не входило обсуждать собственно политику. Перечень показывает, как общие кибернетические прин­ципы можно "заострить до полного удовлетворения конкретной си­туации.

За перечнем следовал подробный комментарий, касающийся поли­тического смысла каждого вносимого предложения. Затем следовал возврат к управленческой кибернетике, чем мы тогда были поглоще­ны. Утверждалось, что мы, действующие в целях перемен, упустили предоставленные нам возможности. Дело в том, что факты сложив­шейся ситуации нельзя понять, не ссылаясь на ее модель, воплоща­ющую в себе политические установки, основанные на идеологиче­ских принципах. Доказывалось, что мы игнорировали и тем самым исключили из рассмотрения те факты, которые не вписались в нашу модель»[12].