Машина и человек: философия, кибернетика и политэкономия

Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4.

В.Д. Пихорович

По поводу одного замечания в скобках.

В своем «Ответе Я.А. Кронроду», который имеет подзаглавие ««Капитал» Маркса и проблема стоимости», Э.В. Ильенков, настаивая на том, что открытые Марксом законы товарного производства действительны не только для капитализма, но и для любых других этапов становления общества, в которых наличествует «та или иная форма или степень независимости друг от друга отдельных звеньев общественно-разделенного труда, отдельных («частных») работ», делает одно «замечание в скобках», которое мы хотели бы привести полностью и высказать свои соображения по поводу затронутой здесь проблемы. Вот это замечание:

«(В скобках заметим, что та «независимость друг от друга отдельных – "частных” – работ», о которой у Маркса идет речь в его общей теории стоимости, вовсе не предполагает еще частной собственности, – а тем более – частнокапиталистической ее разновидности. Более того, сама частная собственность выступает здесь как результат, как следствие «частного» характера труда. Частный – здесь вовсе не значит «частнособственнический». «Частный характер» может иметь и труд коллектива, поскольку ему противостоит другой такой же коллектив – в качестве хозяйственно-независимой от него единицы. С этим положением мы имеем дело, например, в процессе разрушения общинной собственности силами товарно-денежных, уже вполне развитых, отношений между общинами. Таким образом, теория стоимости Маркса остается в силе и там, где частной собственности в собственном смысле слова еще или уже нет, – а известная «разъединенность» отдельных звеньев общественного производства уже или еще есть, – в каком бы виде, в какой бы форме такая «разъединенность» ни имела места.

Конечно, развитая «независимость» отдельных звеньев общественно-разделенного труда неизбежно отливается в форму частной собственности и находит в ней новую питательную почву. Но возникает она раньше, чем частная собственность, а потому и умирает позже нее, некоторое время сохраняясь в качестве еще не преодоленного наследия старых, частнособственнических форм разделения труда. Это естественно, ибо коммунизм сразу, декретом, не может преодолеть и преобразовать в коммунистические отношения всю сумму унаследованных им отношений в масштабах всего народного хозяйства...)»1.

В этом замечании нужно выделить две основные мысли.

Одна состоит в политэкономическом обосновании социализма как переход от капитализма к коммунизму. Суть этого обоснования состоит в том, что это не просто переход от капитализма к коммунизму, от одной формации к другой, а переход от основанной на частной собственности эпохи господства и подчинения к эпохе товарищества и взаимопомощи, основанием которой может быть только ассоциация свободных производителей, трудящихся безо всякого принуждения, стимулирования и внешней мотивации.

С этой точки зрения социализм есть период, когда частная собственность на средства производства, и частнокапиталистическая ее разновидность в особенности, уже преодолена, но частный характер труда еще сохраняется или, другими словами, когда еще есть «известная разъединенность» отдельных звеньев общественного производства. Это означает, в первую очередь, что социализм не есть отдельная общественно-экономическая формация, а во вторую – что сам факт наличия товарных отношений при социализме отнюдь не определяет его природы. Напротив, природа социализма определяется тем, что он, как первая ступень коммунизма, должен двигаться по пути отрицания формационного развития общества, когда не уровень развития производительных сил определяет характер общественных отношений, а когда общественные отношения (иными словами, сущностные силы человека или, точнее, его «деятельные способности») сами становятся главной производительной силой общества. По-другому эту мысль можно сформулировать еще и так: поскольку не частная собственность определяет частный характер труда, а частный характер труда приводит к появлению частной собственности, то и ликвидация частной собственности возможна лишь по мере ликвидации частного характера труда, и никак не наоборот – от юридической ликвидации частной собственности не стоит ожидать ликвидации частного характера труда, а стоит ожидать юридического восстановления частной собственности, если остается хотя бы «известная разъединенность» отдельных звеньев общественного воспроизводства.

Вторая мысль гораздо более сложная и не бросается в глаза. Ее суть в том, что задача социализма состоит в том, чтобы преодолеть «всю сумму унаследованных им отношений в масштабах всего народного хозяйства», а сделать это сразу, тем более декретом, невозможно. О том, что это отнюдь не оговорка, что Ильенков считает, что коммунизм возможен только тогда, когда будет преодолена ВСЯ сумма унаследованных от капитализма отношений и в масштабах ВСЕГО народного хозяйства, существует очень много свидетельств.

Например, в докладе «Маркс и западный мир» Ильенков пишет:

«Согласно же Марксу, формально-юридическое «обобществление собственности», учреждаемое политической революцией, есть всего-навсего первый (хотя и необходимо первый) шаг, есть лишь первый этап действительного «обобществления». Он создает лишь формальные – юридические и политические – условия sine qua non реального «присвоения человеком отчужденного от него богатства».

Подлинная же задача, составляющая «суть» марксизма, только тут и встаёт перед ним во весь свой рост, во всём своем объеме, хотя на первом этапе эта задача может вообще ясно не осознаваться. Эта задача – действительное освоение каждым индивидом всего накопленного в рамках «частной собственности» (т.е. «отчужденного от него») богатства.

При этом «богатство», которое тут имеется в виду, – это не совокупность «вещей» (материальных ценностей), находящихся в формальном владении, а богатство тех деятельных способностей, которые в этих вещах «овеществлены», «опредмечены», а в условиях частной собственности – «отчуждены»[1].

А в статье «Психика и мозг» мы находим следующую мысль:

««Нормальными» тут вполне допустимо называть условия, внутри которых индивиду предоставлены и обеспечены (как материально, так и морально) все возможности доступа к сокровищам человеческой культуры, в активном овладении которыми впервые возникает, формируется и совершенствуется психика, а мозг превращается в орган этой психики.

Коммунизм и есть программа создания таких условий для всех, то есть для каждого индивида с медицински нормальным мозгом»2.

И если мы обратно вернемся к докладу «Маркс и западный мир», то там прочитаем:

«Превратить «частную собственность» в собственность «всего общества» – это значит превратить ее в реальную собственность каждого индивида, каждого члена этого общества, ибо в противном случае «общество» рассматривается еще как нечто абстрактное, как нечто отличное от реальной совокупности всех составляющих его индивидов.

В этом и заключается подлинное отличие теоретического коммунизма Маркса (и вовсе не только «молодого», а и «старого») от того «грубого и непродуманного» коммунизма, который полагает, что коммунизм исчерпывается превращением частной собственности в собственность «общества как такового», т.е. безличного организма, противостоящего каждому из составляющих его индивидов и олицетворенного в «государстве»»[2].

Когда Ильенков настаивает на том, что коммунизм означает предоставление всех возможностей доступа к сокровищам человеческой культуры для каждого индивида, то это не просто вопрос прав человека, заботы о его «всестороннем развитии». Меньше всего здесь заботится Ильенков об отдельном индивиде. Его интересуют пути становления коммунизма, то есть человечества в целом.

И ратуя за создание условий для доступа каждого индивида ко всем сокровищам человеческой культуры, Ильенков не придумывает ничего нового, а просто развивает мысль из «Манифеста коммунистической партии» о том, что «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»[3].

Обычно слова «свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех» даже самые благонамеренные сторонники Маркса понимают не просто превратно, а ровно противоположно не только его значению, но и даже его звучанию. Самые смелые прямо предлагали его понимать как «свободное развитие всех – есть условие свободного развития каждого». Именно такую новацию, например, предложила КПРФ в резолюции своего XIII съезда, носящей название «Будущее мира – социализм»[4]. Видимо, авторы были уверены, что они поправляют букву марксизма, дабы правильнее выразить дух марксизма. Ведь очевидно, что марксизм выступает за приоритет коллективного над индивидуальным.

Камнем преткновения здесь служит не только неверное понимание свободы, но и полное непонимание соотношение индивида и общества, части и целого.

Понимание свободы и «свободного развития» у этих марксистов отнюдь не марксистское, а чисто буржуазное. С точки же зрения буржуазной (а точнее, если принять во внимание разбираемое нами замечание в скобках, с точки зрения товарного производства вообще), свобода воплощает стремление индивида к независимости от внешних условий. На самом деле такое понимание свободы есть только отражение факта разъединенности участников товарного производства, их противопоставления друг другу как отдельных товаропроизводителей или товаровладельцев. Соответственно – их нужда друг в друге, в той мере, в какой ни один участник товарного производства не может жить без продуктов труда других, выступает для них в виде необходимости (именно поэтому необходимость понимается в обыденном буржуазном сознании не столько как всеобщая закономерность, сколько как нужда в чем-либо), исключающей свободу, противостоящей ей. Но поскольку участники товарного производства никогда не могут жить друг без друга, то и свобода здесь оказывается иллюзорной. Это видимость, скрывающая полное порабощение индивида условиями его существования, то есть, условиями общественного производства, превращение его в винтик производственного механизма.

Свобода, с точки зрения буржуазной, ассоциируется с независимостью, но поскольку в случае с индивидом речь идет фактически о независимости части от целого, то очевидной становится противоречивость такого рода понимания свободы. Не только в виде противоречия в определении (ведь, как известно – «части лишь у трупа»), но и в смысле действительного противоречия, которое выражается в том, что с углублением разделения труда и обусловленным этим разделением труда распадом старых, основанных на натуральном хозяйстве, форм непосредственной коллективности (рода, общины во всех ее исторических формах), реальная взаимозависимость индивидов не ослабевает, а, напротив, резко возрастает. Если раньше эта взаимозависимость носила внешний, формальный (разумеется, что формальный вовсе не означает – необязательный, несущественный; на самом деле, как известно, форма всегда содержательна, ровно как и невозможно неоформленное содержание), то теперь она становится не просто содержательной, она начинает определять сущность человека.

Это еще одно противоречие, без понимания которого невозможно ничего понять ни в капитализме, ни в социализме. Пока зафиксируем его в форме парадокса: индивид эпохи отсутствия разделения труда не мыслил себя вне общественного целого, но реально достаточно долго мог существовать автономно, поскольку по условиям отсутствия разделения труда умел делать все, что умеют делать другие и мог обеспечить самостоятельно свое физическое существование на достаточно долгий срок. Гордый своей самостоятельностью индивид эпохи разделения труда не смог бы воспроизводить свое индивидуальное существование (особенно в качестве общественного индивида своей эпохи) даже на протяжении короткого времени, поскольку нуждается в продуктах чужого труда для поддержания своего существования постоянно. И чем глубже разделение руда, тем эта взаимозависимость индивидов становится сильнее.

Другими словами, получается, что чем больше «степень независимости друг от друга отдельных звеньев общественно-разделенного труда», тем сильнее вещная взаимозависимость участников этого общественно-разделенного труда и тем сильнее господство продуктов их коллективного труда над каждым из участников процесса. Вплоть до того, что каждый индивидуальный участник трудового процесса полностью лишается человеческой сущности (согласитесь, что с этой точки зрения не очень важно, превращается он при этом в «говорящее орудие» или в «придаток к машине»), а вырабатываемая (формирующаяся) в этом процессе производства человеческая сущность – совокупность, ансамбль всех общественных отношений – находит свое воплощение в различных формах подчинения и принуждения этого индивида – как материального (капитал, государство), так и духовного (право, мораль, религия).

Таким образом, коллективное и на самом деле до сих пор всегда представляло человеческую сущность, но оно только представляло ее, но никогда не совпадало с ней. Это те коллективные силы, которые оказывались неподвластными человеку, довлели над ним, подавляли и угнетали его. Но совсем другое соотношение индивидуального и общественного мы будем иметь, когда разделение труда преодолевается, или, что то же самое, когда товарное производство заменяется другой формой, когда вместе с обменом продуктами труда исчезает вещная взаимозависимость между людьми и частная собственность. Тогда вдруг обнаруживается, что то, что раньше представлялось как часть, на самом деле совпадает с целым. Притом совпадает куда более полно и «надежно», чем в древние времена «микрокосм» совпадал с «макрокосмом». Ибо это уже совпадение не на уровне образа (хотя и за античным полумифологическим или ренессансным художественным образом тождества мира и человека стоял соответствующий, то есть универсальный образ действий последнего), а на уровне понятия, которое, уже для Гегеля есть, как замечает Ильенков, прежде всего «синоним действительного понимания существа дела, а не просто выражение любого общего, любой одинаковости объектов созерцания»[5]. Марксизм идет еще дальше. «Единственно реальной дефиницией оказывается развитие самого существа дела, а это уже не есть дефиниция»[6], – пишет Энгельс. То есть речь идет о превращении понятия в умение действовать в соответствии с пониманием существа дела.

Но если понятие как понимание существа дела есть всегда продукт индивидуальной работы ученого, то действие сообразно понятию всегда есть коллективное действие больших масс людей.

Поэтому Э.В. Ильенков пишет, что в области теории научного коммунизма речь идет о том, и только о том, «чтобы идеи «зрелого Маркса» превратить в личное достояние, в личную «собственность» каждого участника реального коммунистического движения и тем самым – всего коммунистического движения».

А в области практики это означает превращение формально обобществленной собственности «в действительную собственность «всего общества», т.е. каждого из индивидов», составляющих данное общество»[7].