Восточная Германия: История одной аннексии (2)

Пьер Римбер, Рейчел Кнэбель

Часть 1. Часть 2. Часть 3

Решение о социальном разрушении

Вместе с новой денежной единицей в ГДР стремительно перенесли рыночную экономическую модель. «Мы могли дать дойчмарку только в обмен на полное изменение экономической системы», – вспоминает Саррацин. Договор от 18 мая закреплял изменение режима. «Экономическая модель предусматривает рыночную социальную экономику в качестве общей системы обеих сторон. Такая модель предусматривала, прежде всего, частную собственность, конкуренцию, свободное ценообразование и свободное перемещение рабочей силы, капитала, имущества и услуг» (п.1). Поскольку «положения Конституции Германской Демократической Республики, до сих пор основанной на социалистических общественных и государственных принципах», противоречат принципу политического либерализма, свободному товарообмену, а также «собственности частных инвесторов на землю или средства производства, они больше не имеют силы» (п. 2).

1 июля 1990 г., некоторое время спустя после вступления договора в силу и, как результат, массового нашествия на банки, восточные немцы разочаровались. В то время как потребители неистово бросились на товары, произведённые на Западе, цены на восточные продукты и услуги подскочили на 300–400%, и предприятия потеряли всякую конкурентоспособность. Итак, эти предприятия потеряли не только внутренний рынок, захваченный западными торговыми группами, они также утратили клиентов на востоке, в частности в СССР, которые закупали от 60 до 80% восточногерманских товаров. По свидетельству самого экс-главы Бундесбанка Карла Отто Пола, страна тогда проглотила «лошадиную дозу лекарства, которую не могла бы вынести ни одна экономика»[1]. Но боннские переговорщики, убеждённые, как врач из мольеровской пьесы, в пользе кровопускания, отказывались применять какие-либо поддерживающие контрмеры (прогрессивное выравнивание обменного курса, поддержка производства на востоке страны, введение повышенного налога для западных производителей).

За одну ночь в ГДР провели либерализацию экономики, тогда как ФРГ переживала этот процесс в течение целого десятилетия после войны. В июле производство промышленной продукции упало на 43,7% по сравнению с предыдущим годом, на 51,9% в августе и почти на 70% в конце 1991 г., в то время как официальное количество безработных возросло с примерно 7 500 в январе 1990 г. до 1,4 млн. в январе 1992 г. – это почти вдвое, причём в числе безработных были работники в вынужденном отпуске, люди, находившиеся на переобучении и в предпенсионном возрасте. Ни одна страна Центральной и Восточной Европы, вышедшая из орбиты советского влияния, не переживала ещё таких ужасных пертурбаций…

Вместе с новой денежной единицей в ГДР стремительно перенесли рыночную экономическую модель. «Мы могли дать дойчмарку только в обмен на полное изменение экономической системы», – вспоминает Саррацин. Договор от 18 мая закреплял изменение режима. «Экономическая модель предусматривает рыночную социальную экономику в качестве общей системы обеих сторон. Такая модель предусматривала, прежде всего, частную собственность, конкуренцию, свободное ценообразование и свободное перемещение рабочей силы, капитала, имущества и услуг» (п.1). Поскольку «положения Конституции Германской Демократической Республики, до сих пор основанной на социалистических общественных и государственных принципах», противоречат принципу политического либерализма, свободному товарообмену, а также «собственности частных инвесторов на землю или средства производства, они больше не имеют силы» (п. 2).

1 июля 1990 г., некоторое время спустя после вступления договора в силу и, как результат, массового нашествия на банки, восточные немцы разочаровались. В то время как потребители неистово бросились на товары, произведённые на Западе, цены на восточные продукты и услуги подскочили на 300–400%, и предприятия потеряли всякую конкурентоспособность. Итак, эти предприятия потеряли не только внутренний рынок, захваченный западными торговыми группами, они также утратили клиентов на востоке, в частности в СССР, которые закупали от 60 до 80% восточногерманских товаров. По свидетельству самого экс-главы Бундесбанка Карла Отто Пола, страна тогда проглотила «лошадиную дозу лекарства, которую не могла бы вынести ни одна экономика»[2]. Но боннские переговорщики, убеждённые, как врач из мольеровской пьесы, в пользе кровопускания, отказывались применять какие-либо поддерживающие контрмеры (прогрессивное выравнивание обменного курса, поддержка производства на востоке страны, введение повышенного налога для западных производителей).

За одну ночь в ГДР провели либерализацию экономики, тогда как ФРГ переживала этот процесс в течение целого десятилетия после войны. В июле производство промышленной продукции упало на 43,7% по сравнению с предыдущим годом, на 51,9% в августе и почти на 70% в конце 1991 г., в то время как официальное количество безработных возросло с примерно 7 500 в январе 1990 г. до 1,4 млн. в январе 1992 г. – это почти вдвое, причём в числе безработных были работники в вынужденном отпуске, люди, находившиеся на переобучении и в предпенсионном возрасте. Ни одна страна Центральной и Восточной Европы, вышедшая из орбиты советского влияния, не переживала ещё таких ужасных пертурбаций…

Путь социального развала был выбран преднамеренно: десятки отчётов описывали его последствия. «Лучше уж единство с разрушенной экономикой, чем оставаться в советском блоке с полуразрушенной экономикой», – считал социал-демократ, теолог Рихард Шрёдер[3].Его молитвы были не просто услышаны. В сознании «осси», восточных и учреждения непосредственно работникам. Но победа консерваторов на выборах в Восточной Германии 18 марта смешала все карты. За две недели до вступления в силу договора о единой денежной системе, 1 июля, Народная палата – Парламент Восточной Германии – в срочном порядке принял «закон о приватизации и об организации народного достояния». Так закончился поиск компромисса между социализмом и капитализмом, который занимал умы экономистов-реформистов ГДР со времени падения Берлинской стены. «Шоковая терапия», выработанная за полвека до того, наступила.

«Treuhand» создали за несколько недель, и в первое время это ведомство работало в режиме импровизации. Поскольку телефонной связи между двумя частями Германии не существовало, для проведения совещаний служащие на востоке в назначенное время ходили в телефонные кабинки, чтобы звонить оттуда своим западным коллегам[4]. Но, несмотря на подобную кустарность, к услугам этого учреждения прибегали те, кто в ФРГ были профессионалами в области реструктуризации предприятий. Его первый глава Райнер Мария Гольке, бывший директор IBM, в августе 1990 г. уступил место Детлеву Карстену Роведдеру, президенту металлургической группы «Hoesch». Возглавлять наблюдательный совет выпало Йенсу Одевальду, приближённому канцлера Коля и президенту крупной западногерманской сети магазинов «Kaufhof», получившему выгодные торговые площади на Александрплац. С лета 1990 г. Бонн контролировал все операции: Министерство финансов установило возле руководства «Treuhand» бюро, в котором работали управленцы акционерных общество таких компаний, как KPMG, McKinsey, Roland Berger. Они проводили оценку предприятий, предназначенных к расформированию, бессрочной приватизации или ликвидации, без каких-либо чётких критериев[5].

Дробление предприятий

Серия абсурдных решений, а также связи между «Treuhand», консервативным правительством и владельцами западногерманских компаний породили убеждённость в том, что в задачи ведомства входила, в первую очередь, ликвидация конкурентного рынка, который теоретически мог занизить прибыли индустриальных групп ФРГ (кстати, этот факт ещё не был опровергнут). Задушенная и малоэффективная, восточногерманская экономика, всё же, имела некоторые выдающиеся предприятия. Например, 2 октября 1990 г., накануне воссоединения, руководство «Treuhand» решило закрыть в Дрездене завод по производству фотоаппаратов «Pentacon», на котором работали 5 700 рабочих и который экспортировал модели «Praktica» в различные страны Запада.

Среди немногих заслуг ГДР в области экологии было государственное общество по переработке и повторному использованию мусора, которое называлось «Sero». Несмотря на то, что муниципальные администрации требовали его переустройства и создания на его базе сети муниципальных предприятий, «Treuhand» отказалось от этого, предпочтя продать его по частям западным группам. Но самый вопиющий пример – это яростное стремление ведомства уничтожить весьма прибыльную авиакомпанию «Interflug», передав на безвозмездной основе право на эксплуатацию авиалиний и аэропорта компании-конкуренту из ФРГ «Lufthansa». Жителям шахтёрского городка Бишоффероде в Тюрингии сегодня бесполезно рассказывать о принципах свободной и сбалансированной конкуренции. В 1990 г. «Treuhand» объединило калийные шахты возле города под одним руководством, а потом уступило их западному конкуренту, компании «K + S», которая вскоре приняла решение об их закрытии. «Бишофферод – это пример того, как прибыльное предприятие закрылось по причине того, что оно составляло конкуренцию ФРГ, – говорит Дитмар Барч, депутат и руководитель партии «Левые», – Нужно было продемонстрировать, что с ГДР покончено, что в этой стране не было ничего ценного».

Уничтожение сотен тысяч рабочих мест сопровождалось волнами протеста. В марте 1991 г. 20 000 рабочих текстильной фабрики в саксонском городе Хемниц протестовали против увольнений, в Саксонии-Анхальт 25 000 работников химической промышленности захватили свои заводы, 60 000 человек собрал профсоюз «IG Metall». Как и протестантская церковь, бывшие представители оппозиции больше не выступали за политические свободы. 30 марта группа неизвестных подожгла офис «Treuhand» в Берлине, на следующий день был убит его директор Роведер. Вскоре его место заняла Бригит Брёэль, фанатичная приверженка приватизации, которая была выбрана консульским кабинетом Ролан Бергер.