Взлет и трагедия германской революции

А.В. Харламенко

Часть 1, часть 2, часть 3  

Памяти Карла Либкнехта, Розы Люксембург и их товарищей

Последние месяцы прошлого – начало нынешнего года отмечены вековым юбилеем героических и трагических событий Германской революции – высшего проявления классовой борьбы пролетариата одной из ведущих индустриальных стран, нации Карла Маркса и Фридриха Энгельса, Августа Бебеля и Вильгельма Либкнехта, Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

4-9 ноября 1918 г. матросы, солдаты и рабочие низвергли кайзеровскую империю, приведшую страну и народ к военному поражению и социально-экономической катастрофе.

30 декабря 1918 г. состоялся Учредительный съезд Коммунистической партии Германии. Важнейший его итог подвела Роза Люксембург: «Теперь мы снова вместе с Марксом». В контексте всемирной истории минувшего столетия рождение КПГ явилось важнейшей вехой становления международного коммунистического движения, прологом создания Третьего Интернационала.

В январе 1919 года отчаянная и геройская попытка авангарда германского пролетариата отстоять дело красного Ноября закончилась поражением. Следуя приказам правительства правых социал-демократов, чей министр обороны Густав Носке сам себя назвал «кровавой собакой», отряды контрреволюционной военщины обагрили улицы германской столицы кровью восставших рабочих и солдат. В трагический список расправ остервенелой реакции над поднявшим голову трудовым народом – вслед за парижским июнем 1848 и маем 1871 г., чикагским маем 1886 г., московским декабрем 1905 г., барселонским июлем 1909 г., чилийским декабрем 1907 г., мексиканским февралем 1913 г., дублинским апрелем 1916 г., финляндским маем и бакинским сентябрем 1918 г. – вписан берлинский январь 1919 г.

15 января предтечи нацизма увенчали свою победу подлым убийством вождей революционных пролетариев Германии – Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Если до того речь должна идти о вспышке гражданской войны, в которой обе стороны сражались с оружием в руках, то арестованные были обезоружены, и ответственность за их жизни всецело несли представители «закона и порядка». Даже согласно приказу «законных властей», по крайней мере официальному, пленников надлежало предать следствию и суду, а не умерщвлять без всякого разбирательства. Но когда и где торжествующая контра связывала себя юридическими формальностями?

Злодеяние террористов в офицерских погонах потрясло не только Германию – на что, несомненно, и было рассчитано, – но и всю передовую Европу, воспринявшую Ноябрь 1918 г. в духе настроений «штурма неба» – как решающую победу пролетарской революции, залог ее скорого всемирного торжества. Дорогой ценой пришлось – не в первый и не в последний раз – убедиться, сколь гибельна недооценка суровой истины: «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться».

1. Чем была для мира и что дала миру Германская революция

С тех скорбных дней ведет начало склонность к восприятию январской трагедии как конца Ноябрьской революции, знака ее полного поражения. Будучи субъективно понятной, такая установка не отвечает научно-теоретическим критериям марксизма. Не следует забывать, что в истории революций, как в любом процессе развития в природе и обществе, имеется не только восходящая, но и нисходящая фаза. Революция редко погибает от одного удара. Даже после жестоких поражений авангарда, еще не один год классовая борьба продолжает развертываться не по законам эволюции стабилизировавшегося эксплуататорского строя, а по законам революционного процесса, в который вступают все новые отряды передового класса, с переменным успехом контратакующие врага^[i].

После января 1919-го в историю Германии вписано еще немало красных страниц: Бременская, Баварская и ряд других советских республик января-апреля 1919 г.; новое восстание берлинских рабочих в марте 1919 г.; победа над реакционным путчем Каппа-Людендорфа в марте 1920 г.; сопротивление рабочих разоружению их отрядов буржуазным государством на протяжении целого года – до марта 1921 г.; создание рабочих правительств Саксонии и Тюрингии; борьба против франко-бельгийской оккупации Рура; Гамбургское восстание в октябре 1923 г. Есть все основания рассматривать эти события как этапы единого революционного процесса, охватывающего около пяти лет – с ноября 1918 по конец 1923 года.

Германская революция, вопреки поражению авангарда и гибели вождей, стоит в истории рядом с нашим Октябрем. На это могут возразить и возражают, ссылаясь на то, что Германии предстоял чудовищный реванш реакции, породивший нацизм, для разгрома которого понадобились колоссальные жертвы свободолюбивых народов, прежде всего советского. Но значит ли это, что основоположники марксизма ошибались, связывая возможность победы пролетарской революции с МЕЖДУНАРОДНЫМ революционным процессом и возлагая при этом особые надежды на германский рабочий класс, в их время наиболее организованный и политически опытный во всем капиталистическом мире? Что с январским поражением германский и международный пролетариат утратил ВСЕ завоевания Ноября 1918 года?

Сразу заявим свою позицию: нет, не значит. Такое иллюзорное представление порождается распространенной тенденцией отождествлять РЕВОЛЮЦИЮ как таковую с полной и необратимой ПОБЕДОЙ революции. Увы, в истории – точнее, как говорил еще Маркс, ПРЕДЫСТОРИИ человечества, движущейся посредством антагонистических противоречий, – дело обстоит намного сложнее и трагичнее. Не все революции одерживают победу, не все победы бывают полными и окончательными. Но отсюда не следует, что даже революции, оказавшиеся, так сказать, менее счастливыми, можно лихо и запросто сбрасывать со счетов истории. Революции, достойные так называться, – даже если их передовые отряды терпят трагическое поражение, – никогда не проходят для общества и истории бесследно.

Ноябрьской революции суждено было остаться в истории буржуазно-демократической, проведенной во многом пролетарскими средствами и методами. Она действительно утвердила в Германии – к сожалению, на короткое время – буржуазно-демократический строй. Только благодаря революции, осуществленной пролетариями в матросских куртках, солдатских шинелях и заводских спецовках, страна впервые стала республикой. Только «революцией снизу», изгнавшей вместе с императором-кайзером более 20 его вассалов в королевских, княжеских и герцогских коронах, было завершено национально-государственное объединение, начатое бисмарковской «революцией сверху». Только революционным путем Германия одной из первых в капиталистическом мире ввела действительно всеобщее избирательное право, формально провозглашаемое со времен Бисмарка, но лишь теперь распространенное на всех граждан без изъятия, будь то имущие или неимущие, штатские или военнослужащие, мужчины или женщины. Только красный Ноябрь сделал законом свободу слова, печати, собраний, объединения в партии и общественные организации. Только поднявшись на революцию, немецкий пролетариат добился 8-часового рабочего дня, свободы создания и деятельности профсоюзов, права на заключение коллективных договоров.

При всей важности этих демократических и социальных завоеваний, наиболее существенные результаты Германской революции относятся все же к сфере международной. Речь идет, прежде всего, об окончании Первой мировой империалистической войны, произошедшем 11 ноября – ровно через неделю после начала восстания моряков, солдат и рабочих против кайзеровского режима. То был революционный выход из безнадежной для страны империалистической войны, закономерно следующий за нашим, Октябрьским. Формально-хронологически ему на несколько дней предшествовал также революционный выход из войны других участниц блока «центральных держав»: Австро-Венгрии, Турции (вернее, тогда еще Османской империи) и Болгарии. Но совершенно ясно, что буржуазные революции в «союзных» странах – на конец войны скорее сателлитах Германии, де-факто оккупированных ее армией или поставленных в ее полное военно-административное и экономическое подчинение, – не могли бы произойти без революционной ситуации в самом кайзеровском рейхе.

Роль революций в окончании Первой мировой империалистической войны представляет сегодня интерес отнюдь не чисто исторический. Эта тема имеет прямое отношение к нападкам – звучавшим, к сожалению, на весьма высоком уровне – на Ленина, большевиков, Великий Октябрь, помешавших, мол, России оказаться в лагере держав-победительниц. Произвольно перенося опыт других войн – от наполеоновских до Второй мировой – на принципиально иную ситуацию, такие претензии исторически анахроничны. Не в ладах они и с элементарной логикой взаимосвязи событий. Напрашивается вопрос: откуда вы знаете, что, не будь Великого Октября и германского Ноября, Первая мировая война закончилась бы, как в состоявшемся варианте истории, – 11 ноября 1918-го?

С начала 30-х гг. известны мемуары У. Черчилля, в годы той войны занимавшего посты военного и морского министра Британской империи. Надо отдать должное редкой для буржуазного политика откровенности мемуариста. Сэр Уинстон не пытался скрывать ни того, что британское правительство вместе с союзниками рассчитывало продолжать войну минимум до середины 1919 г., ни того, что их стратегические планы основывались на массированном применении в густонаселенной Западной Европе новейших отравляющих веществ. Можно себе представить, что осталось бы после такой «войны до победного конца» от колыбели западноевропейской цивилизации!

Впрочем, уже Ф. Энгельс, не предполагавший, до чего дойдет использование продукции химических корпораций, всерьез опасался, катастрофического финала всемирного военного противоборства: «Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, – сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент»^[ii]. Тридцатилетняя война XVII века, даже при тогдашних средствах убийства и разрушения, сократила население Центральной Европы, по разным подсчетам, на треть или наполовину. А ведь к прогнозу Энгельса надо еще прибавить перспективу, тревожившую многих современников: еще до окончательного поражения Германии на ее сторону могла перейти империалистическая Япония (что произошло и в исторической действительности, немногими годами позже). В этом случае мировая человекобойня могла затянуться на неопределенное время и опустошить дотла не одну лишь Европу.

Если человечеству удалось выйти из Первой мировой войны без таких потерь, то это результат революций – в первую очередь нашей Октябрьской, а затем Ноябрьской в Германии. Октябрь и Ноябрь соседствуют не только в общегражданском, но и в революционном календаре. Чтобы германский народ мог подняться на свою революцию, был жизненно необходим российский Октябрь. Иначе немецкому пролетариату вряд ли удалось бы преодолеть настроение коллективного заложника империалистической «защиты отечества». Питалось это настроение отнюдь не только официозной и социал-шовинистской пропагандой, но в первую очередь самим империалистическим характером войны с обеих сторон. Лучшими «агитаторами» за кайзера, особенно в условиях надвигавшегося поражения, выступали державы Антанты, отвергавшие любые мирные предложения и явно намеренные ликвидировать Германию как единое суверенное государство, способное составить им экономическую и политическую конкуренцию. Только победа Октября показала, что революционному пролетариату по силам спасти родину от гибели даже в условиях военной катастрофы, что при революции и несправедливый мир типа Бреста – не конец, а начало пути вперед. Тем самым и немецким рабочим открывался путь избавления от безысходности «выбора» между Сциллой империалистической войны «до последнего европейца» и Харибдой чисто империалистического мира, также чреватого геноцидом побежденных. Уже одним этим более чем оправданы и российский Октябрь, и германский Ноябрь, невзирая ни на какие последующие поражения и разочарования. Это – первый результат планетарного значения, но далеко не единственный.

Следующим международным итогом красного Ноября явилось окончание САМОЙ МАСШТАБНОЙ империалистической интервенции в Советскую Россию. Когда говорят о начале в нашей стране Гражданской войны, о роли в ней иностранного империализма, чаще всего сосредоточивают внимание на интервенции держав Антанты. На деле она была наименее масштабным из ТРЕХ империалистических вторжений. Значительно большими силами осуществлялась на Дальнем Востоке и в Сибири японская интервенция. Самой же массированной и охватывавшей наибольшую территорию оккупации – от финских пределов до берегов Каспия – была интервенция империалистической Германии и ее сателлитов. Она же сыграла решающую роль в развертывании Гражданской войны на юге, где и находился центр общероссийской контрреволюции. Главные очаги «белого дела»: сепаратистский мятеж Краснова на Дону и, через его посредство, деятельность «патриотической» по лозунгам Добровольческой армии на Северном Кавказе, – с весны до глубокой осени 1918 г. обеспечивались германским оружием, подпитывались германскими финансами, пополнялись военными кадрами, сборным пунктом которых служил занятый германскими и австро-венгерскими оккупантами Киев. Если бы всему этому не был положен конец германским Ноябрем, нашему Октябрю было бы трудно устоять.

Еще одним международным результатом Ноябрьской революции надо считать появление на ряд лет возможности экономического сотрудничества между Советской страной и республиканской Германией. Эта политика, отчасти реализованная на практике, может быть кратко выражена словом «Рапалло» – по названию итальянского городка, где в начале 1922 г., как теперь сказали бы, «на полях» Генуэзской мирной конференции, были подписаны соответствующие соглашения. Взаимовыгодное сотрудничество, помогавшее обеим странам преодолевать послевоенную разруху, для Страны Советов сыграло также существенную роль в прорыве дипломатической и экономической блокады.

Все эти международные последствия германского Ноября можно без преувеличения назвать всемирно-историческими. Они вполне доказывают, что расчет основоположников марксизма, а затем – В.И. Ленина и большевистской партии, на европейскую, в первую очередь германскую, революцию отнюдь не был построен на песке. Как германский Ноябрь не стал бы возможен без нашего Октября, так и народам Советской России при всем героизме не удалось бы отстоять свою победу от превосходящих сил мирового империализма без самоотверженной борьбы пролетарских революционеров Германии и других стран.

Особо мы должны быть благодарны тем, кто помогал нашему народу подняться на вершину всемирно-исторического творчества.

Карл Либкнехт и Роза Люксембург еще в молодости возглавляли в Германии нелегальную работу по помощи российским революционерам. Они же, первыми в германской социал-демократии, бескомпромиссно отвергли империалистическую войну против России и других стран, расплатившись за самоотверженно-принципиальную позицию годами заключения. Они же встали во главе революционно-интернационалистской группы «Спартак», совершившей уникальный в истории подвиг, подняв рабочих германской ВОЕННОЙ индустрии, в разгар империалистической войны, на всеобщую забастовку в поддержку мирных предложений Советского правительства, против кайзеровской интервенции в красную Россию.

Ленин в принципиальном споре с оппонентами Октябрьского восстания, уверявшими партию: «В международном положении нет, собственно, ничего, обязывающего нас выступать немедленно», особо подчеркивал историческое значение пролога Германской революции – восстания военных моряков: «Подумайте только: немцы при дьявольски трудных условиях, имея ОДНОГО Либкнехта (да и то в каторге), без газет, без свободы собраний, без Советов, при невероятной враждебности всех классов населения, вплоть до последнего зажиточного крестьянина, идее интернационализма, при великолепной организованности империалистской крупной, средней и мелкой буржуазии, немцы, т.е. немецкие революционеры-интернационалисты, рабочие, одетые в матросские куртки, устроили восстание на флоте – с шансами разве один на сотню».

Как видим, еще за год до Ноябрьской революции Ленин ясно сознавал, что общее соотношение сил складывается не в пользу германского пролетариата. Но для него это был довод не за отказ российских коммунистов от интернационального долга, а за верность долгу солидарности с товарищами, особенно при более благоприятных, чем у них, обстоятельствах: «А мы, имея десятки газет, свободу собраний, имея БОЛЬШИНСТВО в Советах, мы, наилучше поставленные во всем мире пролетарские интернационалисты, мы откажемся от поддержки немецких революционеров нашим восстанием»^[iii]?

Теснейшие многолетние связи германских интернационалистов с российской революцией должны были, далеко не в последнюю очередь, побудить врага к садистской расправе с К. Либкнехтом и Р. Люксембург. Убивая их, предшественники нацизма метили и в нашу страну. В том кровавом январе на улицах Берлина был сделан первый шаг к гитлеровскому походу на советскую Москву, закономерно закончившемуся восстановлением исторической справедливости – возвращением красного флага, сорванного врагом в начале 1919-го, в освобожденный от фашизма Берлин.

2. Факторы поражения: взгляд сквозь столетие

Отдавая дань уважения Германской революции в дни ее столетнего юбилея, мы изменили бы исторической объективности, если бы обошли молчанием причины ее поражений. Почему Ноябрьская революция так быстро перешла от восходящего развития к нисходящему? В силу каких причин к пролетариату Германии приходится применить памятные еще Ленину слова древних о великом полководце Ганнибале: «Ты умеешь побеждать, но не умеешь пользоваться своей победой»?

Ничто не может снять вину с правых лидеров Социал-демократической партии Германии (СДПГ), использовавших имя, авторитет и силу организации самой массовой рабочей партии не для ликвидации политического и экономического господства монополистической олигархии, а для «приручения» революции и сведения ее итогов к приемлемым для монополий. Никакими миллионами евро из международного финансового фонда СДПГ, поныне носящего имя Фридриха Эберта, не умалить политическую ответственность и этого эксмонархиста, ставшего первым президентом не им провозглашенной республики, и будущего главы правительства Филиппа Шейдемана, не говоря уж о прямых палачах типа Носке. Немалая доля вины лежит и на центристско-соглашательском руководстве отошедшей от СДПГ «влево» Независимой социал-демократической партии (НСДПГ), прежде всего на ее ведущем идеологе К. Каутском, растратившем остатки авторитета не на подготовку и защиту революции, а на клеветнические выпады против большевиков и спартаковцев.

И все же одним оппортунизмом и предательством не объяснить поражение таких масштабов. Еще Энгельс по итогам предыдущей германской революции 1848-49 гг. справедливо подчеркивал: «И печальна же будущность политической партии, если весь ее капитал заключается в знании только того факта, что гражданин имярек не заслуживает доверия»^[iv]. Методология исторического материализма требует прежде всего выявлять глубинные ОБЪЕКТИВНЫЕ причины любого исторического события, тем более – столь значимого.

Прежде всего, надо подчеркнуть: Германской революции противостоял очень серьезный противник. Еще К. Маркс, давая критическую оценку Готской программе СДПГ – предшественнице последующего оппортунизма социал-демократии, – охарактеризовал кайзеровский режим как «обшитый парламентскими формами, смешанный с феодальными придатками и в то же время уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм»^[v]. Между 1870-ми годами, когда писались эти беспощадно точные слова, и концом второго десятилетия XX в. Германия совершила мощный рывок, первой в мире вступив в стадию государственно-монополистического капитализма. Но колоссальный технико-экономический прогресс не сопровождался не то что сломом, а даже серьезным реформированием социально-политической системы, недалеко ушедшей от абсолютизма старой Пруссии – одной из самых милитаристских стран в мировой истории, которая, по меткому выражению Наполеона, «вылупилась из пушечного ядра». Более того: на службу консервации допотопной «надстройки» была поставлена такая финансово-экономическая, военная и полицейско-карательная мощь, о которой не могли мечтать ни абсолютизм всей прежней Европы, ни российское самодержавие. Основу этой мощи составлял блок прусского юнкерства с военно-промышленными монополиями тяжелой индустрии Германии.

Незадолго до Ноябрьской революции В.И. Ленин отмечал, что история, движущаяся в противоречиях и посредством противоречий, создала к 1918 г. друг подле друга две «половины», которые могли бы вместе составить относительно цельный социализм. Одну являла Россия, выработавшая лучшую для своего времени политическую форму пролетарской революции – Советскую власть; другую – Германия, чей индустриальный комплекс технически уступал лишь североамериканскому, опережая и его по организационной стороне реального обобществления производства. Но чтобы в этой «половине» возможность социализма могла превратиться в действительность, «птенцу» революции, согласно образно выраженной мысли Владимира Ильича, предстояло пробить скорлупу, «сделанную, к сожалению, из лучшей стали и потому не разбивающуюся от усилий ВСЯКОГО… цыпленка»^[vi].

Имея перед собой столь мощного противника, передовые силы Германии были обременены рядом слабостей, уходящих корнями глубоко в историю. Немецкая нация слишком долго, до второй половины XIX в., оставалась территориально раздробленной, политически униженной, но в то же время была почти постоянно вовлечена в завоевательные авантюры, порабощение и даже истребление других народностей и наций. Давно известно: «Не может быть свободен народ, угнетающий другие народы». Отсюда берут начало глубоко реакционные черты, присущие не только господствующим классам Германии, но и массе «реакционного мещанства»^[vii], с полным основанием поставленного авторами «Манифеста Коммунистической партии» рядом с абсолютизмом и пережитками феодализма. Социальные условия старой Германии приводили к тому, что влияние «реакционного мещанства» накладывало отпечаток на психологический облик значительной части народа. Это влияние еще более усилилось, когда объединение страны совершилось под руководством прусского юнкерства, что обеспечило его государству в обыденном сознании масс огромный резерв слепого доверия и верноподданничества.

Немецкий народ не познал счастья победоносной революции, совершенной собственными руками. Энгельсу, горячему патриоту передовой демократической Германии, принадлежат суровые слова: «Насильственное столкновение, которое может ведь быть навязано народу, имело бы по крайней мере то преимущество, что вытравило бы дух холопства, проникший в национальное сознание из унижения Тридцатилетней войны»^[viii]. Однако, начиная с первой, по Энгельсу, раннебуржуазной революции – Крестьянской войны XVI в. – и, видимо, второй, пришедшейся на кульминацию Тридцатилетней войны в 1630-е гг.; продолжая откликами германского общества на Великую Французскую революцию и наполеоновские войны с 1793 по 1813 года, а затем «безумными» для обывателя 1848-49 годами и, наконец, революцией 1918-1923 г., передовым силам нации ни разу не удавалось одержать прочной победы. Отмеченный Энгельсом «дух холопства» сыграл в этом далеко не последнюю роль. Как еще назвать, скажем, верноподданническое сохранение Веймарской конституцией всего антуража свергнутой империи – «рейха» германских шовинистов, доведшего страну до национальной катастрофы? Если глава правительства РЕСПУБЛИКИ – то непременно РЕЙХСканцлер, нижняя палата парламента – РЕЙХСтаг, верхняя – РЕЙХСрат, армия, само собой разумеется, – РЕЙХСВЕР…