Взлет и трагедия германской революции(3)

А.В. Харламенко

Часть 1, часть 2, часть 3

На самом деле процесс размежевания большевиков с меньшевиками шел не однолинейно, заняв около 10 лет; во многих местах огромной страны совместные организации тех и других сохранялись и позже, вплоть до начала советского времени. И это несмотря на уникальные условия начала размежевания: в момент основания партии как таковой, к тому же пришедшегося на этап предреволюционного подъема в самодержавной империи, где элементарные условия политической легальности только еще предстояло завоевать.

С иными вызовами сталкиваются пролетарские революционеры в странах, где уже имеются и реформистские профсоюзы, и другие легальные организации, и связанные с ними партии, преимущественно рабочие по составу (в Германии 1918 г. таковы были СДПГ и НСДПГ). Давно сложившиеся крупные организации, даже при оппортунистическом руководстве, имеют перед немногочисленными леворадикальными – как объективно, так и в восприятии организованных трудящихся – реальные преимущества массовости, материальных ресурсов, признанного законом статуса, да и просто психологической привязанности и привычки. В таких условиях революционерам надо «семь раз отмерить», прежде чем организационно «отрезать», – иначе недолго замкнуться в своем кругу, оставив массы под контролем оппортунистических лидеров.

Прямым выводом из недавнего опыта представляется ленинское суждение, прямо адресованное германским коммунистам: «Немецкая "Независимая с.-д. партия" явно неоднородна внутри: наряду со старыми оппортунистическими вождями… в этой партии образовалось и замечательно быстро растет левое, пролетарское крыло… Бояться "компромисса" с этим крылом партии – прямо смешно. Напротив, обязательно для коммунистов искать и найти подходящую форму компромисса с ними, такого компромисса, который бы, с одной стороны, облегчал и ускорял необходимое полное слияние с этим крылом, а с другой стороны, ни в чем не стеснял коммунистов в их идейно-политической борьбе против оппортунистического правого крыла "независимцев"»^[1].

В итоге слияние КПГ и НСДПГ состоялось, положив начало самой массовой в те годы партии Коминтерна. Показательно, что столь выдающийся лидер, как Эрнст Тельман, пришел в объединенную партию из рядов НСДПГ. Однако объединение состоялось только в декабре 1920 г., когда революционный подъем в Европе уже сменялся спадом. Да и осознана эта задача была лишь после того, как авангард революции потерпел тяжелое поражение. В конце же 1918 – начале 1919 гг. спартаковцам представлялось, что их авторитет среди передовых рабочих позволит быстро отвоевать массы у оппортунистов.

При этом недоучитывался ряд принципиально важных моментов. Во-первых, влияние в массах, достаточное для организации стачек и демонстраций, еще недостаточно для решительного столкновения классов по основному вопросу о власти. Само понятие «массы» исторически подвижно, особенно во время революции, когда исход борьбы сплошь и рядом решают те, кто вчера находился еще вне политики (те же «беспартийные революционеры» из солдат), и с их уровнем сознания и настроениями надо считаться. Даже прежний авторитет левого крыла МАССОВОЙ организации может поколебаться в случае преждевременного выделения в НЕБОЛЬШУЮ партию, воспринимаемого обыденным сознанием как ослабление всего движения. Политический опыт XX века дает множество таких примеров.

Во-вторых, с учетом реального характера Германской революции, назревавшее столкновение по вопросу о власти не было обречено сразу вылиться в «последний и решительный бой» между диктатурой пролетариата в советской форме и диктатурой буржуазии в форме парламентской демократии. Соотношение социально-классовых сил в стране подводило скорее к противостоянию между этой, не изжитой большинством народа и даже большинством пролетариев, буржуазной демократией и крайней реакцией.

Именно такое противостояние произошло в дни капповского путча в марте 1920 г., когда пролетариат, де-факто объединившийся против мятежников, нанес им поражение посредством как всеобщей забастовки, так и вооруженных выступлений, создав в ряде мест боевые формирования. Даже боссу реформистских профсоюзов Легину пришлось признать: «Ни одно правительство не удержится в Германии 24 часа против воли рабочих». А глава правительства Ф. Шейдеман позже признавал: «Тогда существовала опасность, что под тяжестью этого напора по всей линии будет разгромлена не только власть военной силы в Берлине, повсюду встречавшая осуждение, но даже и рейхсвер, а на его месте возникнет нечто вроде республиканского военного ополчения, имеющего целью передать оружие исключительно в руки пролетариата»^[2].

Бросается в глаза сходство данной ситуации с корниловщиной в России августа 1917 года. В обоих случаях против блока буржуазии с социал-реформистами, успевшего подвергнуть репрессиям революционных рабочих и солдат, выступила крайняя реакция, предпринявшая опрометчивую попытку установления диктатуры. Но в России перед этим, в июле 1917 г., большевики не дали себя спровоцировать и превратить репрессии в разгром; поэтому они смогли, действуя против Корнилова параллельно с правительством Керенского, выйти политическими победителями. Если бы КПГ не позволила ранее разбить себя в неравных боях, пролетариат мог получить в 1920 г. шанс превратить тактическую победу в стратегическую. При этом сочетание парламента и Советов НА КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ могло выступить аналогом или формой Народного фронта как альтернативы диктатуре контрреволюции. Исторический опыт подтверждает, что в XX веке подобные пути развития революции были наиболее перспективными.

Конечно, сегодня мы видим и оборотную сторону этого. Социализму предстоит долго и трудно очищаться от стереотипов буржуазной и мелкобуржуазной демократии, что при неблагоприятном стечении обстоятельств чревато тяжелым поражением. Но это еще не означает, что широкому антиимпериалистическому фронту, по крайней мере в условиях минувшего века, имелась реальная альтернатива «слева». Опыт многих революций, начиная с Ноября 1918 г., свидетельствует скорее об обратном.

6. Международные аспекты революции и контрреволюции

Исходу Германской революции, несомненно, способствовала и еще одна группа факторов, которые становятся понятны во всем объеме только сейчас. Эти факторы, как и важнейшие результаты революционного процесса, носят международный характер.

Ко II Интернационалу восходит бытующее до сих пор представление, будто социалистическую революцию ждут трудности и опасности лишь в отсталых странах, где созрели не все предпосылки социализма; в развитых же странах, если революцию и нелегко начать, то в дальнейшем победа обеспечена уже одним высоким уровнем производительных сил.

При этом упускалось из виду – и до сих пор часто не учитывается, – что именно развитые страны особенно уязвимы в неблагоприятной международной ситуации. Высокоспециализированная экономика этих стран, глубоко интегрированная в мировую, наиболее сильно и быстро страдает от экономической блокады и других форм «экономической войны», используя термин наших дней. Парадоксально, но страна, менее развитая экономически, – особенно столь огромная, как Россия начала минувшего века, – может противостоять внешнему давлению дольше и успешнее, чем страна более развитая, но территориально небольшая, густонаселенная, при этом бедная жизненно необходимыми ресурсами: продовольственными, сырьевыми, энергетическими.

Эту тяжелую для революций XX и начала XXI века закономерность впервые в широком масштабе подтвердил опыт Германии. Уже в Первой мировой войне мощь ее была сломлена, как и предвидел Энгельс, не столько на полях сражений, сколько посредством голодной блокады. После Ноябрьской революции страны Антанты – самонадеянно считавшие триумфаторами одних себя, хотя они победили кайзеровский рейх в эти сроки и этой ценой, лишь совместно с германской и международной революцией, – могли, казалось, не наказывать народ, низвергнувший режим, который они сами объявляли единственным виновником мировой катастрофы. Произошло, однако, обратное: еще много месяцев после окончания войны, после ликвидации кайзеровского режима самим германским народом, державы Антанты продолжали подвергать страну голодной блокаде. Трудно точно исчислить жертвы этого поистине преступного деяния. В нем совпали сразу несколько факторов: и чисто буржуазная готовность любым путем задавить более сильного и динамичного конкурента, и присущее всякому шовинизму остервенелое сведение счетов с «неприятельской» нацией как таковой, и, не в последнюю очередь, контрреволюционная установка, продиктованная не только страхом перед «призраком коммунизма», но и жаждой наказать народ за то, что он вообще решился на революцию, хотя бы буржуазно-демократическую, хотя бы против режима, с которым сами эти державы вели долгую войну.

Самое активное участие в усмирении Германской революции принимал североамериканский империализм, вышедший из мировой войны не измотанным и истощенным, как его соперники, а колоссально усилившимся. Уже в дни Ноября 1918 г. официальный Вашингтон недвусмысленно заявил: державы-победительницы откажутся от перемирия с Германией и подвергнут ее оккупации в случае свержения в ней капиталистического строя. Федеральное резервное бюро САСШ предоставило германскому правительству крупный заем 30 апреля 1919 г., в момент наступления карателей на красную Баварию^[3].

Подобное сочетание «кнута» и «пряника», несомненно, служило дополнительным фактором раскола рядов германского рабочего класса, стимулировало классово-политическое ренегатство не только правого, но и центристского крыла социал-демократии в решающие 1918-1920 годы. Конечно, тому были внутренние причины – интересы и предрассудки «рабочей аристократии» и реформистской бюрократии, а также инфильтрованность рабочего движения полицией и спецслужбами (Ленин имел основания сравнивать это явление с российской зубатовщиной). Но и «костлявая рука голода», и угроза оккупации сыграли не последнюю роль в том, что привилегированной верхушке рабочего класса, в тогдашней Германии не столь уж многочисленной, удалось удержать под своим контролем большинство пролетариев. Добиваться поступательного развития революции в таких условиях могли только последовательные революционеры-интернационалисты, готовые идти до конца. Показательно, что свою организацию они назвали именем вождя восставших рабов, символизирующим не только геройскую доблесть и решимость любой ценой завоевать свободу, но и обреченность на гибель в неравной борьбе…

Но нельзя забывать и другой стороны исторической драмы. Оставаясь, к сожалению, меньшинством в своей стране, пролетарские революционеры Германии с честью выполнили интернациональный долг. Пример их подвига, вместе с примером Советской России, зажег пламя пролетарских выступлений в других странах. Ближайшей продолжательницей дела спартаковцев стала Советская Венгрия, намного дольше – около четырех месяцев – продержавшаяся против превосходящих сил врага; самой далекой – Аргентина, где телеграфное известие о берлинских боях подняло рабочие окраины Буэнос-Айреса на восстание, длившееся неделю.

Бесспорно, самый важный международный результат выступлений авангарда германского пролетариата связан с судьбами главной революционной силы – Советской России. Эти выступления отвлекли на себя силы германской контрреволюции, которые в противном случае были бы двинуты на восток Европы. Именно таковы были намерения как Антанты, которой для этого недоставало «благонадежных» войск, так и германской «партии войны». Правые социал-демократы даже обошли монархистов: будущий премьер Шейдеман, успевший побывать в последнем кайзеровском кабинете, выступил в самом начале революции, 5 ноября, инициатором разрыва дипломатических отношений с РСФСР. Правительство, где он был в числе главных фигур, в декабре 1918 г. направило державам Антанты официальную ноту с предложением совместного похода против Советской России. В ней недвусмысленно заявлялось: «Мы и наша армия видим в большевизме большую опасность и делаем все, чтобы эту опасность ликвидировать»^[4].

Осуществить эти планы удалось лишь в Латвии, где власть Советов была задушена «добровольческим» корпусом фон дер Гольца, направленным в Прибалтику по указанию официального Берлина. Это происходило в феврале-мае 1919 г. – в те месяцы, когда советские республики в разных землях Германии вели неравные бои. Подвигу и жертвам революционеров-интернационалистов мы в немалой мере обязаны тем, что на нашу страну смертоносная лавина германского милитаризма смогла обрушиться только через 22 года, когда силы и средства для нашей победы уже были созданы.

7. От контрреволюции к фашизму: уроки истории

Январская трагедия в Берлине и последующие «подвиги» контрреволюции в других германских землях, особенно в Баварии, стали поистине «крестильной купелью» для нацистского чудовища. Почти все будущие «фюреры» НСДАП принимали непосредственное участие в карательных экспедициях. Именно тогда был сколочен и повязан кровью костяк нацистской организации, налажены связи с верхушкой прусского милитаризма; тогда же «городу и миру» предстали флаги и повязки со свастикой. Закономерно, что и первый политический дебют нацистов – «пивной путч» – был разыгран в ноябре 1923 г., спустя месяц после последних боев Германской революции. И даже первый концлагерь «третьего рейха» был создан Гиммлером и его эсэсовскими подручными в Дахау – на месте боев карателей с защитниками Советской Баварии, – причем создан в 1933 году, когда о геноциде евреев ещё и речи не было. Первыми узниками Дахау стали коммунисты, вполне себе немцы по национальности.

Поражение пролетарского авангарда в начале 1919 г. обусловило и другую предпосылку успехов нацизма – более глубокий, чем где и когда-либо, раскол между главными силами рабочего движения: коммунистами и социал-демократами. Почти непреодолимую кровавую межу провела расправа над цветом берлинского пролетариата, санкционированная верхушкой СДПГ. Характерный факт: ни в одной из стран, где удавалось создать единый антифашистский фронт, – ни в Италии, ни в Австрии, ни во Франции, ни в Испании, ни в Греции, ни в Чили, ни в Бразилии – рабочие партии не разделяло столько крови, пролитой по вине социал-предателей.

Об этом наследии января 1919 г. забывают те, кто упрекает лишь германских коммунистов и Коминтерн в характеристике социал-демократии как «социал-фашизма». Будучи действительно односторонней и даже несправедливой в отношении рабочих-эсдеков и руководства ВСЕЙ международной социал-демократии, эта характеристика не была таким уж преувеличением в применении к правым лидерам СДПГ. Если в Австрии, Испании и Чили социалисты наряду с коммунистами создавали вооруженные отряды для отпора фашистам, то СДПГ и не подумала так поступить, а отличилась только одним: запретом Рот-Фронта, отдав улицу штурмовикам наци. Трудно поверить, но и спустя сто лет лидеры нынешней СДПГ отказываются признать ответственность своих предшественников за гибель К. Либкнехта и Р. Люксембург, пытаясь как-то обелить даже «кровавую собаку» Густава Носке¹.

Поражение революционных сил обеспечило нацизму и массовую социально-психологическую базу. Крайнее извращение и опошление идей демократии и социализма соглашателями и социал-предателями хорошо унавозило почву для воинствующе-антидемократической идеологии гитлеровского «национал-социализма». А месть Антанты германскому народу – не за деяния кайзеровских милитаристов, а за наиболее серьезную в его истории попытку революционного обновления, – более всего обусловила ту общенациональную ненависть, которую вызвал Версальский мир, заключенный с нею буржуазным правительством. Правонационалистические силы, как всегда и везде, постарались подменить идею социального освобождения миражом реванша, тяжелые для народа последствия поражения РЕВОЛЮЦИИ перенести на поражение «своего» ГОСУДАРСТВА в империалистической войне. Всем этим смогли, успешно для себя и катастрофически для нации, воспользоваться нацисты.

Именно в аспекте предпосылок фашистской угрозы опыт Германской революции наиболее актуален для сегодняшнего и завтрашнего дня. Новая волна развития капитализма в конце XX – начале XXI века сформировала в Латинской Америке, Азии, Северной и Южной Африке целую группу молодых индустриальных «стран-кентавров». Подобно Германии столетней давности, эти страны соединяют в себе черты индустриально развитого государственно-монополистического капитализма с чертами капитализма среднеразвитого, периферийно-зависимого. В большинстве их мы видим то же сочетание развитой индустрии, многочисленного рабочего класса, массового рабочего движения, обладающего немалым опытом организации и борьбы, хоть и в рамках куцей легальности, – с крайней отсталостью деревни и провинции, нерешенностью большинства буржуазно-демократических задач, военно-бюрокра-тическим засильем и нередко террором, лишь слегка прикрываемыми фиговым листком урезанного парламентаризма. Как правило, налицо и другие черты, подобные германским начала прошлого века: тяжкий груз поражений народных масс и общая слабость революционно-демократических традиций; буржуазно-реформистское опошление демократических и социалистических идей, ведущее к их дискредитации в массовом сознании; развращение нации разжиганием религиозной розни, шовинизма в отношении угнетенных народов и гегемонистских амбиций «своего» государства на международной арене.

Такого рода социальная ситуация обеспечивает реакции поистине огромные резервы. Они не слишком бросаются в глаза при обычном течении политических дел, не всегда заметны на рутинных буржуазных выборах, но при первом же серьезном политическом кризисе заявляют о себе неизбежно. В подобных условиях закономерно возникновение фашизма. Где есть весь этот комплекс предпосылок или большая его часть – там с большой вероятностью предстоит столкнуться с фашистским чудовищем, и к этому надо быть готовыми, чтобы не оказаться снова застигнутыми врасплох.

Жизнь сурово напоминает: ни численность пролетариата, ни его профсоюзная и партийная организованность, ни долголетний опыт использования старой политической системы, ни даже овладение в ее рамках частью власти – все это само по себе не гарантирует устойчивой победы и отнюдь не достаточно для успешного противостояния фашистской угрозе. Пример трагически яркий, но далеко не единственный, дает сегодняшняя Бразилия.

Постараемся же взять из прошлого «огонь, но не пепел».

Склоняя головы перед подвигом героев и мучеников Революции, оберегая их честь и достоинство от любого глумления, осознанно извлекая уроки из их побед и поражений, – возьмем с собой память о прошлом в ожидающий нас долгий и нелегкий путь в грядущее.