Уго Чавес: путь в революцию (3)

Часть 1. Часть 2.Часть 3. Часть 4

А.В. Харламеко

В августе 1991 г. – вновь зловещая метка истории – Чавес окончил курсы старшего командного состава, но получил назначение опять в провинцию, да еще на провиантскую службу. По провинциям разослали и его друзей по выпуску имени Боливара. Подсылали провокаторов, воровали оружие, чтобы обвинить в связях с партизанами. «Мы даже начали думать, – вспоминал Уго, – что имелся план ликвидации офицеров-боливарианцев»[1]. Друзья предупредили: не пользуйся парашютом, на котором обозначено твое имя. И все же без ЧП не обошлось – от последствий того прыжка Чавес страдал до конца жизни.

Чавес становится Чавесом

Правительство теряло почву под ногами. Многие из военных не простили Пересу вовлечения армии в репрессии против народа. К тому же в соответствии с «вашингтонским консенсусом», навязанным Латинской Америке, режим готовил приватизацию госсектора. Последней каплей стала продиктованная транснациональным капиталом уступка части нефтеносного шельфа Колумбии, не имевшей государственной монополии на углеводороды. Распродажа национального достояния возмутила патриотов.

В декабре 1991 г. – опять перекличка исторических судеб – Каракас полнился слухами о смене власти. Бурлили студенческие городки. На стенах появлялись надписи: «Переворот теперь же!» К казармам подбрасывали зерно – в Латинской Америке это издавна значит: «Военные, довольно вам быть трусливыми курами!» Батальон перебросили в столицу, а Чавеса оставили «охранять казармы». В феврале предстояла отправка на колумбийскую границу. Ждать нельзя – дождешься только расправы. Защищать диссертацию Чавесу не придется.

Восстание готовили не только MBR-200, но и гражданские революционеры. Отношения между союзниками были не из легких. Офицеры-националисты не доверяли левым, контакты с ними Чавесу приходилось скрывать не только от врага, но и от «своих». Кое-кто из «левых» заранее требовал себе места в правительстве, интриговал против Чавеса вплоть до планов его физического устранения. Уго, имевший в контрразведке своих людей, подозревал полицейскую провокацию, и не без оснований: со временем и правые и «левые» псевдолидеры окажутся в одной компании, по другую сторону баррикад. С наиболее серьезной организацией – Causa-R – удалось договориться о совместных действиях, вооружении ее отрядов и совместном формировании правительства. Восстание наметили на начало февраля, когда президент будет лететь домой с давосского форума. Вместо дворца Мирафлорес его ждал арест и суд за преступления перед народом.

Вечером 3 февраля 1992 г. офицеры из MBR-200 подняли свои подразделения в ружье. В выступлении участвовало 133 офицера и до тысячи солдат (Чавес называл цифру 10 тысяч[2] – возможно, включая гражданских). Колонны автобусов с восставшими двинулись к столице. Но революционеров, как много раз в истории, подвела измена. Охрану аэропорта и президентского дворца усилили заранее. Чутье подсказало Уго: на пути к месту встречи с бойцами Causa-R может ждать засада, маршрут надо сменить. В ночь на 4-е он овладел зданием Военно-исторического музея в центре столицы. Боевая группа атаковала президентский дворец. Перес уже берет в руки автомат – если не повезет, придется сыграть в доблестную смерть Альенде. Но сил у восставших мало – приходится отходить. Передать в эфир обращение Чавеса не удалось: не подошла кассета, времени на перезапись не было. Радиосвязь вывела из строя контрразведка. Пересу удалось изложить стране свою телеверсию. Президент потребовал от «путчистов» немедленной сдачи под угрозой удара с воздуха. Хотя восставшие контролировали ряд провинциальных городов, Чавес, уяснив соотношение сил, решил сложить оружие.

Отказ от кровопролития стоил Уго дружбы многих, даже ближайших, товарищей. Но, думается, правы были не те, кто упрекал его в малодушии и чуть ли не предательстве. «Оборона есть смерть вооруженного восстания» – эту истину 90-е годы возвели в степень. Если не удалось сразу овладеть инициативой, поражение неминуемо. Бомбардировщики над Каракасом были бы не только венесуэльские. Весь «цивилизованный мир» пришел бы «на помощь законной власти», и восстание, даже поддержанное народом, захлебнулось бы в крови. Надолго, если не навсегда, родина Боливара и вся Латинская Америка лишились бы суверенитета, не говоря уж о перспективе «левого поворота». Да и весь мир ждала бы судьба еще худшая, чем та, что узнали мы в минувшие годы. Не зря собравшиеся у Переса олигархи требовали бомбить «путчиста» немедленно, – классовое чутье их не обмануло.

Но мало того, что Чавес не дал учинить расправу над собой, товарищами и народом. Он проявил редкостную способность превращать свое поражение в победу, а успех врага – в пиррову победу и скорое поражение. Ему предложили по телевидению призвать товарищей в провинции сложить оружие. Перес требовал: транслировать только в записи – пусть PR-специалисты изобразят «сломленного, деморализованного путчиста». Чавес поставил непременным условием: только прямой эфир, и пусть сначала ему вернут форму и знаки различия. С телеэкрана в дом каждого венесуэльца вошел простой мужественный сын родной страны, прозвучали полные достоинства слова: «Соратники, к сожалению, пока что цели, которые мы запланировали, в столице не были достигнуты… Потом будут другие обстоятельства, и тогда страна окончательно направит свой курс к лучшей судьбе»[3]. «Пока что» прозвучало похоронным звоном не по неудавшемуся восстанию, а по Четвертой республике.

После двух недель оторванности от мира в подвалах контрразведки к Чавесу допустили армейского капеллана. Во время причастия тот шепнул: «Ты, наверное, еще не знаешь, что стал народным героем»[4].

В результате восстания Венесуэла навсегда перестала быть прежней. Уже 5 февраля Конгресс отказал президенту во введении осадного положения. «Попытку переворота» парламентарии осудили, но Чавеса взял под защиту «сам» экс-президент Р. Кальдера: правительство вводит страну в заблуждение – восставшие не покушались на жизнь президента, они стремились спасти страну, укрепить демократический строй. Старый мастер политической интриги спешно покидал тонущий корабль, чтобы иметь шанс на предстоящих выборах.

Чавесу и его товарищам предстояла тюрьма – почти неизбежный этап в жизни революционера. Вначале их держали в форте Сан-Карлос. Из-за глухих стен узникам не было слышно, как прямо у тюрьмы им пели славу знаменитые певцы, но столица слышала, страна знала. В те дни внук Майсанты принес Чавесу священный оберег предка.

Под предлогом опасности освобождения заключенных товарищами (из Сан-Карлоса более 20 лет назад совершили легендарный побег коммунисты), но прежде всего боясь их растущей с каждым днем популярности, власти перевели пленников подальше – в тюрьму Яре. Вокруг устроили минные поля, охрану снабдили даже зенитками. Товарищи на воле забили тревогу: Перес, в прошлом министр внутренних дел, умел устранять неугодных. Призыв к демонстрациям протеста заставил власти отвести боливарианцам отдельный блок с нормальными условиями. Как ни меняли охрану, она попадала под влияние арестованных и разрешала связь с волей. Ветеран левого движения Хосе Висенте Ранхель сумел даже передать Чавесу видеокамеру и получить обратно кассету с интервью.

Как не раз в истории Латинской Америки, тюрьма становится одним из центров подготовки нового выступления. Чавес с товарищами намечает его на июль-август 1993 г., даже передает на волю видеозапись обращения к народу. Но их организация в армии не единственная. 27 ноября группа старших офицеров совместно с гражданскими революционерами из «Красного знамени» и «Третьего пути» поднимает восстание на базе ВМФ в Пуэрто-Кабельо – там, где подобным восстанием началась гражданская война 60-х. Из телецентра базы летит в эфир обращение Чавеса. Отряд восставших атакует тюрьму Яре. Но власти и на этот раз извещены заранее. В бою погибает около трехсот военных, итог – новое поражение. Как и во всех подобных случаях, дело не в одном предательстве. Если в 1989 г. революционеры-военные не смогли поддержать восставший народ, то теперь народ не смог прийти на помощь им. Условия для победы еще не созрели.

Чавес отмежевался от организаторов ноябрьского выступления, действовавших несогласованно с его организацией и использовавших обращение без ведома автора. Враг не преминул воспользоваться ситуацией для клеветы. Чавес вспоминал: «Я чувствовал себя изгоем, впервые в своей жизни испытал всю полноту горьких переживаний. Никогда прежде я не чувствовал такого, даже 4 февраля после капитуляции. Я ощущал эту горькую боль потому, что товарищи сочли меня виновником поражения 27 ноября»[5]. Многие падают духом: если революционеры не могут договориться между собой – как они станут управлять страной? Уго не теряет оптимизма: Фиделю Кастро и его товарищам тоже не удалось взять Монкаду – проигранное сражение еще не означает поражения в войне. Внимательно изучает речь Фиделя перед батистовским судом «История меня оправдает». Работает над программным документом – «Синей книгой». Тюрьма стала университетом: там выступали с лекциями, проводили семинары и дискуссии, работали над статьями. Чавес много читал, писал стихи, рисовал акварелью и гуашью.

Тем временем обстановка в стране менялась. Переса отстранили от власти парламентским импичментом и отдали под суд за коррупцию (правда, он отделался домашним арестом на роскошной вилле). Его планы пустить с молотка госсектор были сорваны сопротивлением народа.

Революционеры не смогли выработать единую оценку новой ситуации. Одни, в том числе MBR-200, продолжали бойкотировать выборы – ведь избирательный путь в Венесуэле еще никогда не приводил к переменам, а чаще напоминал фарс. Другие все же выступили на выборах 1993 г., и с успехом: кандидат Causa-R в президенты лишь немного уступил многоопытному Кальдере. «Традиционные» партии с треском проиграли.

Налицо был «кризис «верхов», кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетенных классов»[6]. В стране впервые сложились условия для серьезной политической деятельности в конституционном «поле». Этому способствовала и международная обстановка. Вашингтон, опьяненный «победой» над СССР, в те годы не боялся революций и не нуждался в режимах пиночетовского типа, считая, что «демократия» в Латинской Америке больше отвечает его интересам. Куба, находившаяся в двойной блокаде, не могла оказывать вооруженной борьбе не только военной, но и политической поддержки. Прежняя ориентация в изменившихся условиях грозила революционерам изоляцией и – кроме таких исключительных случаев, как Колумбия, – поражением. Самым актуальным вопросом стал переход от конспиративных и вооруженных методов борьбы к легальным.

Тюрьма Яре стала центром паломничества политиков разных направлений. Всем было ясно – фигуры популярнее Чавеса в стране нет, все хотели привлечь его на свою сторону. Уго говорил со всеми. Кое-кто из старых друзей снова поспешил записать его в отступники. Но ему было ясно: без компромиссов не выйти на волю живым, тем более не сформировать политическую силу, способную переиграть противника в легальных условиях. А иных путей служения своему народу у него не оставалось. Как сказал он сам еще в 1992-м, в первом интервью газете коммунистов: «Мы готовы умереть за Венесуэлу. Но мы не будем умирать, мы будем жить им назло!»[7]

Навстречу победе

В 1994 г. «в целях национального примирения» Чавесу и его товарищам объявили амнистию. Последние тюремные дни в госпитале – властям надо продемонстрировать, что здоровью заключенных ничто не угрожает. Последние вкрадчивые разговоры посланцев из Мирафлореса: только дай обязательство выйти на свободу сторонником правительства – сделаем тебя преемником престарелого Кальдеры. Чавес говорит «нет». Его место не в кулуарах, а на улице, не с «хозяевами жизни», чье время прошло, а с народом. Компромисс компромиссу рознь – он войдет в Мирафлорес не слугой олигархов, а победителем.

На воле Чавес не сразу сориентировался в политической ситуации. Призвал было товарищей бойкотировать выборы губернаторов. Но Франсиско Ариас, один из руководителей выступления 4 февраля, с бойкотом не согласился – и стал губернатором нефтяного штата Сулия. Да и Чавесу было ясно: его освободили не только под давлением народа, но и потому, что господствующий класс намерен использовать бунтаря для «ремонта» буржуазной власти. Банкротство прежней политической системы не оставляет верхам иного выбора. Но выбора нет и у него: гордо отказаться – значит погибнуть без всякой пользы для дела. Уго дистанцируется от «радикалов», не желающих учитывать новые условия. Друзьям говорит, перефразируя слова Хосе Марти: «Надо проникнуть в чудовище, чтобы начать борьбу с ним изнутри»[8].

Приходится начинать долгую игру с матерыми дельцами, считающими всех столь же продажными, каковы сами. Посредник – адвокат и бизнесмен Луис Микелена, побывавший чуть не во всех партиях, – присмотрелся к Чавесу еще в тюрьме. Теперь он «сватает» его не только владельцам банков и СМИ, но и посольству США: «Чавес – единственная надежда для сохранения порядка и мира в Венесуэле, он будет гарантом стабильных поставок нефти»[9]. Аргентинец Н. Сересоле, фигура столь же скользкая, как Микелена, тоже вращался вокруг будущего президента. Позже он писал, если и не без преувеличения, то с профессиональным знанием дела: «Уго Чавес никогда бы не смог представить себя в качестве кандидата на выборы и тем более выиграть их, если бы до этого не было неких предварительных договоренностей, как в международном, так и национальном плане. Договоренности означают компромисс… Альтернативой была его физическая ликвидация»[10].

Важнейший противовес вынужденным компромиссам – интернациональная солидарность. Боливарианское движение должно быть общелатиноамериканским. И уже во второй половине 1994 г. Чавес отправляется в дальнюю поездку: Аргентина, Уругвай, Колумбия, Бразилия, Чили, Панама. Где-то приходится выступать в полупустом зале, откуда-то уезжать досрочно. Правые СМИ запугивают читателей «подрывными» планами «путчиста». Зато сбывается давняя мечта: приглашение на Кубу, лично от Фиделя! Пусть бесятся враги, пусть сомневаются попутчики, не потеряет ли друг Кубы голоса на выборах. Люди с улицы все поймут правильно!

Легендарный Главнокомандующий встретил гостя в аэропорту. Так он встречал только тех, в чье политическое будущее верил, а в прогнозах он почти не ошибался. Чавес вспоминал: «Встреча с Фиделем была для меня чем-то сказочным. Никогда не забуду этого свидания, нашей беседы… Фидель для меня – отец, товарищ, наставник по выбору безошибочной стратегии»[11].

Следующие два года были посвящены «развертыванию» конспиративной MBR-200 в широкое легальное движение. Было сформировано политическое руководство с участием военных и гражданских. Поворотным стал 1997 г. – год тридцатилетия героической гибели Че Гевары, год рождения международного альтерглобалистского движения. В апреле чрезвычайная ассамблея преобразовала MBR-200 в «Движение V Республики» (MVR). Новое название отвечало требованиям избирательного законодательства, запрещавшего партиям использовать имя Боливара и другие «символы Родины». Заодно можно было идейно отмежеваться от «IV Республики», как Чавес и его товарищи стали называть всю буржуазную государственность Венесуэлы после трех революционных республик времен Боливара.