Москва революционная

В. Басистова, Г. Алёхин

Часть 1, часть 2,
часть 3, часть 4 .

Москва и революция… До начала ХХ века эти слова сочетались плохо. Основные эпитеты тогдашней Москвы – «Первопрестольная», «Златоглавая» (множество церквей), «Белокаменная», в лучшем случае «Красная» – но только в значении «красивая», а не «революционная». Декабристы – это Питер и Украина; Герцен и Огарёв… отроческая клятва на Воробьёвых горах – да, но известны они стали по деятельности за границей (хотя Герцен[i] в 1842-1847 годах, а Огарёв в 1846-1850 годах[ii], и оба – ранее, в 1830-х годах) много работали по революционной пропаганде в Москве; кружок Петрашевского сложился в Петербурге, и выстрел Каракозова прозвучал в Петербурге, и основные подвиги Народной Воли в её героический период – это тоже в основном Петербург (и, опять же, юг, Украина, Одесса: В. Осинский, Д. Лизогуб и др.), и «Второе Первое марта» – А. Ульянов и его товарищи – тоже было в Петербурге… Ничего удивительного: ведь там находилось правительство, там решалась судьба страны.

А тогдашняя Москва обычно представляется городом персонажей из «Горя от ума» Грибоедова и пьес А. Островского: провинциальных дворян, купцов, попов, мещан, обывателей – глубоким политическим болотом. Однако свои бунтарские традиции имела и старая российская столица. Ещё в ХVII веке она была центром антифеодального движения; крупнейшими антифеодальными городскими восстаниями были московские восстания 1648 («соляной бунт») и 1662 («медный бунт») годов.

«Соляной бунт» был следствием непопулярной попытки властей заменить некоторые прямые налоги повышенным налогом на соль, что ударило прежде всего по широким слоям трудового населения и обострило противоречия между ними и освобождённой от налогов боярской и поповской аристократией. Убедившись в провале непопулярного финансового новшества, правительство отказалось от него, но взамен решило взыскать отменённые другие налоги сразу за три прошедших года (1646-1648). Ненависть к налогам выразилась в ненависти к царским фаворитам – воспитателю царя Б. Морозову, судье Земского приказа Л. Плещееву и главе Пушкарского приказа И. Траханиотову. В результате восстания царь вынужден был выдать народу на расправу Л. Плещеева и И. Траханиотова, а Б. Морозова отправить в ссылку; в ходе волнений был убит один из инициаторов соляного налога дьяк Н. Чистой и разгромлен двор богатейшего купца В. Шорина. Пик восстания пришёлся на 1-3 июня 1648 г., но волнения продолжались ещё около двух недель[iii].

Новое мощное восстание произошло в Москве спустя 14 лет, 25 июля 1662 года; оно было вызвано неудачной денежной реформой, которая привела к обесцениванию медного рубля (отсюда название – «медный бунт») и вызвала страшную дороговизну в стране. Восставшие были плохо вооружены; царь Алексей Михайлович переговорами затянул время, успел вызвать верные войска и жестоко подавил выступление трудящихся: сотни людей погибли под ударами алебард и палашей, многих утопили в Москве-реке[iv].

Широкие массы трудящихся Москву с большим сочувствием отнеслись к победам крестьянского войска под предводительством Степана Разина и готовы были встретить его хлебом-солью, за эти настроения некоторые передовые москвичи поплатились жизнью. Когда 6 июня 1671 г. Степана Тимофеевича и его брата Фрола четвертовали на Лобном месте Красной площади, народ скорбно безмолвствовал…

Одна из самых драматических страниц московской истории «бунташного» XVII века – стрелецкий бунт 1682 г. Но это выступление к истории революционной Москвы не относится, так как оно было направлено на поддержку более реакционной, чем Пётр, царевны Софьи.

В XVIII веке надо вспомнить хотя бы «чумной бунт» осенью 1771 года, в котором участвовало не менее десяти тысяч человек – яростную вспышку гнева брошенного властями на произвол судьбы – и чумы – изголодавшегося без подвоза продовольствия бедного люда; её удалось подавить, только расстреляв бунтовщиков из пушек. Когда два года спустя вспыхнуло пламя великой крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачёва, московские власти всерьёз (и не без оснований) обеспокоились тем, как бы в «Белокаменной» вновь не начались бунты, если крестьянское войско подойдёт к её стенам. Пугачёв не вошёл в Москву, его сюда привезли в 1775 г. в железной клетке, скованного цепями. Простой народ не восстал на его защиту. Но всё же настроение было, видимо, взрывоопасное, судя по тому, что четвертовать Пугачёва не посмели – палач сразу отрубил ему голову (в гуманность Екатерины II как-то не верится).

К движению декабристов (по сути, представителей российского «нового дворянства») Москва тоже имела непосредственное отношение, и не только потому, что П. Пестель и Н. Муравьёв здесь родились, а П. Каховский и М. Бестужев-Рюмин учились в учебных заведениях при Московском университете. Одна из первых декабристских организаций – «Союз благоденствия» – первоначально возникла в Москве в 1817 г. Когда же центры тайного общества переместились в Петербург и на юг, наряду с ними действовала и Московская управа нового общества во главе с М. Фонвизиным и Д. Якушкиным; тесные связи с рылеевской группой в Петербурге поддерживал москвич И. Пущин. В отличие от «северян» и «южан», большей частью продолжавших служить офицеров, москвичи были в основном отставными и не могли выступить организаторами военного переворота. Когда стало известно о разгроме восстания 14 декабря, на последнем собрании московских декабристов П. Муханов предложил убить Николая I и освободить пленных товарищей, но этот план был отвергнут как нереальный. А вскоре и московских декабристов ждали арест, суд, каторга… Малоизвестный эпизод: в 1827 г. в Москве было раскрыто тайное общество братьев Критских, имевшее целью ниспровержение монархии путём восстания и установление республиканского правления. Участников общества, естественно, репрессировали. Это всё буржуазные революционеры.

Надо отметить также, что свои связи в Москве имел и просветительский кружок фурьериста Петрашевского (конец 1840-х годов), который, хоть и был по существу «мирным», всё же был реальным вызовом николаевскому абсолютистскому режиму. Это уже социалисты-утописты.

Пореформенная Россия. Революционно-демократический (разночинский) период русского революционного движения, социалисты-утописты народнического типа. «Земля и воля». Собственно, организаций с таким названием было две. Первая, идейным вдохновителем которой был Н.Г. Чернышевский, существовала в начале 60-х годов; она имела, кроме Петербургского, и Московский филиал. Молодые энтузиасты готовили всероссийскую крестьянскую революцию; будучи интернационалистами, они активно сотрудничали с польским освободительным движением – под прекрасным лозунгом «За вашу и нашу свободу!», и, кстати, именно московские землевольцы в декабре 1864 г. спасли от царских полицейских ищеек бежавшего из пересыльной тюрьмы Ярослава Домбровского – замечательного польского революционера, который через 7 лет, в 1871 г., стал знаменитым генералом Парижской Коммуны. Несколько особняком среди деятелей первой половины 60-х годов стояла радикальная группа ишутинцев, «штаб-квартира» которой располагалась как раз в Москве; правда, самое громкое дело этой группы имело место в Петербурге, и совершил его 4 апреля 1866 г. уже упомянутый выше Д. Каракозов (двоюродный брат Н. Ишутина). После его покушения на Александра II начался разгул реакции, но покончить с революционными настроениями лучшей части российского общества полицейско-религиозно-журнальным мракобесам не удалось. 70-е годы – высший расцвет народничества. Сначала «хождение в народ» нескольких тысяч интеллигентов-разночинцев, затем, в 1876 г., создание новой организации «Земля и воля». Центром народничества был Петербург, но и в Москве были созданы народнические кружки. Здесь в разное время работали такие знаменитые впоследствии революционеры, как И. Мышкин, С. Перовская, П. Кропоткин. Когда в конце десятилетия «Земля и воля» раскололась на «Народную волю» и «Чёрный передел», в Москве образовались группы сторонников обеих этих организаций. Но самый яркий революционный эпизод той эпохи – конечно, знаменитый московский «процесс 50-ти», процесс Софьи Бардиной и Петра Алексеева, когда впервые на всю Россию прозвучал могучий голос представителя «миллионов рабочего люда».

Истинно героический период революционной Москвы начался с выходом на историческую арену рабочего класса.

В XIX в Москве бурно развивался капиталистический уклад. Оправившись после нашествия Наполеона, старая столица быстро приобретала черты уже не только дворянско-купеческого, но и промышленного города, и по структуре населения она становилась во многом капиталистическим городом. Уже в 1814 г. на предприятиях Москвы было сосредоточено более 16% всех рабочих России, но особенно этот процесс ускорился во второй половине столетия и в начале ХХ века. Соответственно росту промышленности росло население: с 275 тысяч человек в 1811 году до 378 тысяч человек в 1862 году и более чем до 1 миллиона в 1897 году. Москва превратилась в крупнейший центр лёгкой промышленности и главный узел российской железнодорожной сети: на грани веков здесь работало более 100 тысяч фабрично-заводских рабочих и порядка 38 тысяч железнодорожников. Крупная буржуазия составляла 2% экономически активного населения, пролетариат и полупролетарские слои – 55%. При этом политическими правами обладала лишь ничтожная часть жителей: городская дума, учреждённая в послереформенном 1863 г., избиралась на основе имущественного ценза, и право голоса имело первоначально 3,4% москвичей, а по положению 1892 года, еще более драконовскому (в духе политики Александра III), – уже только 0,5%. Топография города чётко отражала классовое деление: богатые буржуазные кварталы в центре и нищие рабочие окраины, городские трущобы Хитрова рынка, Дачёвки, Зарядья… Владельцами крупнейших московских предприятий, наряду с русскими капиталистами – Прохоровыми, Морозовыми, Мамонтовыми, Бахрушиными, Третьяковыми, Рябушинскими были и иностранцы: англичане – братья Бромлей, немцы – Лист, Вартце, Винтер, французы – Гужон и др. В конце XIX в. быстро росла концентрация производства: если в 1853 г. абсолютное большинство предприятий насчитывало до 50 рабочих, то к концу века возникло уже немало фабрик и заводов, количество рабочих на которых превышало тысячу человек, среди них бумагопрядильные фабрики Измайловской мануфактуры, ситценабивные – Товариществ Э. Цинделя, А. Гюбнера, Прохоровской трёхгорной мануфактуры, шерстоткацкие фабрики товарищества мануфактур И. Бутикова и др.; на фабрике Товарищества Даниловской мануфактуры было занято 3345 рабочих. Немало предприятий с числом рабочих от 500 до 1000 и более было в металлообрабатывающем производстве (заводы братьев Бромлей, Вейхельта, Гужона и т.д.).

А что же классовая борьба? В Москве и окрестностях неоднократно вспыхивали стачки рабочих мануфактур и фабрик. Много раз волновались рабочие Фряновской шёлковой мануфактуры Лазаревых. В 1842 г. забастовали ткачи Перовский мануфактуры. На Сетунской ситцепечатной мануфактуре произошло столкновение рабочих с администрацией. В 1850 г. забастовочное движение охватило строительство первых железных дорог, соединивших Москву с Петербургом и Нижним Новгородом. За два с лишним послереформенных десятилетия в забастовочном движении приняли участие рабочие уже многих предприятий Москвы. Наиболее крупными были стачки 500 рабочих суконной фабрики Носовых (1871 г.), 360 рабочих шёлковой фабрики Лазерсона (1875 г.), 360 рабочих чугунолитейного завода Бромлея, 600 рабочих самотканого отделения фабрики Шрадера, 400 рабочих фабрики Гилля в Измайлове (1879 г.). Борьба носила почти исключительно стихийный и экономический характер – из-за низкой заработной платы, понижения расценок, произвольно налагаемых штрафов, высоких цен в фабричной продуктовой лавке и т.д. Но уже в 70-х годах в рабочую среду стала проникать нелегальная литература.

Первоначально, конечно, это была литература в основном народнического характера. Передовые рабочие того периода примыкали к народническим группам – как В. Обнорский, С. Халтурин в Петербурге («Северный союз русских рабочих»), так и московский ткач Петр Алексеев, который с помощью рабочих-пропагандистов вёл агитацию среди текстильщиков 20 московских фабрик и своей громовой речью на «процессе 50-ти» предрёк революционное свержение самодержавия.

…Знаменитый «процесс 50-ти» состоялся весной 1877 г. Это был первый «большой» процесс (он непосредственно предшествовал «процессу 193-х») и первый политический процесс в России, когда революционеры превратили скамью подсудимых в трибуну для провозглашения революционной программы. Все участники «процесса 50-ти» либо принадлежали к так называемой «Всероссийской социально-революционной организации» («москвичей»), либо сотрудничали с ней; фактически на скамье подсудимых оказался полный состав руководящего ядра организации (Софья Бардина, Пётр Алексеев, Лидия Фигнер, сёстры Любатович и др.); они держались на процессе сплочённо и стойко. Они решили отрицать наличие организации, и, понимая, что суд будет сугубо пристрастным, приняли против него тактику активного бойкота и разоблачения. 11 подсудимых отказались от защиты и от каких бы то ни было показаний, заявив, что «считают самый суд одной комедией, так как приговор уже заранее готов». 9 марта, когда, после выступлений защитников, слово получили подсудимые, отказавшиеся от защиты. Первой выступила Софья Бардина, она произнесла первую в истории российских народнических процессов программную политическую речь, проникнутую верой в правоту и конечную победу революционного движения. Вслед за ней смело и убеждённо выступали Г.Ф. Зданович, М.Н. Чекоидзе, В.П. Александров, А.К. Цицианов, А.Е. Гамкрелидзе, рабочие Семён Агапов и Филат Егоров. Но истинно великим событием стала речь московского ткача Петра Алексеева. Он говорил о тяготах «первобытного положения» экономически закабалённой и политически бесправной рабочёй массы, несколько раз подчеркнув: «Мы крепостные!»; в его речи, с одной стороны, отразился народнический взгляд на рабочий класс как на часть «крестьянского народа» и подчёркивалась роль народнической интеллигенции как наставника и организатора рабочих; но, с другой стороны, это было первое публичное выступление нарождающегося российского пролетариата, показавшее, что передовые рабочие начинают осознавать историческое предназначение рабочего класса[v] (недаром он неоднократно подчёркивает, что главным угнетателем рабочих является капиталист). Особенно же потрясла всех концовка речи Алексеева: «… подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда...». Председатель (волнуется и, вскочив, кричит). Молчать, молчать! – Петр Алексеев (возвышая голос): «...и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!»[vi].

Отбыв больше 10 лет каторги и сосланный на поселение в Якутию, Пётр Алексеев, готовившийся к побегу, погиб в 1891 г. от рук грабителей. Но его речь, многократно переизданная, продолжала работать на революцию, вдохновляя новых героев на самоотверженное служение делу освобождения пролетариата. Известна высокая оценка, данная этой речи В.И. Лениным. В 1900 году Владимир Ильич писал в статье «Насущные задачи нашего движения»: «Перед нами стоит во всей своей силе неприятельская крепость, из которой осыпают нас тучи ядер и пуль, уносящие лучших борцов. Мы должны взять эту крепость, и мы возьмем ее, если все силы пробуждающегося пролетариата соединим со всеми силами русских революционеров в одну партию, к которой потянется всё, что есть в России живого и честного. И только тогда исполнится великое пророчество русского рабочего революционера Петра Алексеева…»[vii].

В начале 90-х годов в Москве возникают первые марксистские кружки (организаторы – В. Ванновский, Г. Круковский, А. Рязанов и др.). В 1894 г. они объединились в Московский «Рабочий союз», который активно участвовал в подготовке I съезда РСДРП, состоявшегося в Минске. 10 марта 1898 г. был образован Московский комитет РСДРП.

Начало ХХ века – период становления большевистской партии. В.И. Ленин после возвращения из сибирской ссылки в 1900 году, на пути в Псков, где он провёл первое совещание по организации газеты «Искра» и журнала «Заря», совершил важную поездку в Москву. В подмосковном Подольске он сначала встретился с социал-демократом братом Дмитрием, находившемся под надзором полиции, а затем в самой Москве 18-19 февраля 1900 года на квартире А.И. Ульяновой-Елизаровой – с приехавшим в Москву давним самарским товарищем И.Х. Лалаянцем, представителем Екатеринославского комитета социал-демократов и газеты «Южный рабочий», беседовал с ним о предполагавшемся созыве II Съезда РСДРП и плане издания общерусской газеты «Искра». Вообще сёстры Владимира Ильича и другие его родственники-социал-демократы в период до Великого Октября неоднократно приезжали и жили в Москве, вели здесь революционную работу. Кстати, благодаря их помощи в Москве были напечатаны некоторые работы Ленина, в частности «Материализм и эмпириокритицизм» (1909 г.).

Говоря о деятельности московских большевиков в годы, предшествующие Первой русской революции, необходимо прежде всего вспомнить грандиозную фигуру Н.Э. Баумана. Николай Эрнестович впервые приехал в Москву (уже будучи нелегалом) в декабре 1901 года. За плечами у 28-летнего революционера был большой опыт подпольной работы, которую он начал ещё в Петербургском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса» осенью 1896 – весной 1897 годов, где твёрдо отстаивал политическую линию «стариков» (Ленина, Бабушкина и других основателей «Союза», в это время уже находившихся в тюрьме); потом был арест, 22 месяца в одиночке Петропавловской крепости, ссылка на север, побег, эмиграция – в Швейцарию, к Ленину, где он стал одним из первых агентов «Искры» – организаторов партии нового типа. И вот теперь – Москва. Здесь в начале века сложилась крайне неблагоприятная для революционной социал-демократии обстановка: с одной стороны, вовсю расцвела «зубатовщина», полиция насаждала в пролетарской среде подконтрольные ей «рабочие общества»; с другой – «экономисты» и эсеры пытались превратить старую столицу в свой опорный пункт. Ситуация осложнялась недавними провалами среди сторонников ленинского направления – были арестованы М.И. Ульянова, М.Т. Елизаров, И.И. Скворцов-Степанов, В.Л. Шанцер (Марат), Никифоров и другие товарищи; узким местом была и крайняя нехватка денег. И всё же очень быстро Бауман сумел организовать ряд рабочих кружков на фабриках и заводах Лефортова, Сокольников, Замоскворечья, Пресни, и студенческих – среди учащихся Петровской сельскохозяйственной академии, Межевого института, позднее – Технического училища. Организовал он даже маленькую типографию в Измайловской больнице, выпускавшую листовки тиражом до 1200 экземпляров, создал и несколько новых подпольных явочных квартир. Имея главной целью распространение «Искры» и общероссийское партийное строительство, Бауман не мог, конечно, ограничиваться сугубо московскими делами. Обеспокоенный состоянием дел на юге России, где местные социал-демократы продолжали заниматься кустарничеством, он предложил провести съезд искровских организаций в Киеве. Съезд не состоялся из-за провала киевской организации, Бауман был арестован и доставлен в «Лукьяновку», откуда и совершил вместе с группой товарищей знаменитый побег. И снова – в эмиграцию. К Ленину. К 1903 г. «Искра» сыграла свою историческую роль. Местные социал-демократические кружки присоединились к ленинскому организационному плану. Готовился II съезд партии, он должен был стать для неё по-настоящему учредительным, решить важнейшие вопросы партийного строительства. Бауман был избран одним из двух делегатов от Москвы и прочёл на съезде большой аналитический доклад. Как известно, на II съезде произошёл раскол партии на большевиков (ленинцев) и меньшевиков, и не все агенты «Искры» поддержали позицию Ленина. Бауман был исключительно «твёрдым искровцем» – верным ленинским сторонником, он по всем вопросам голосовал вместе с Ильичом. Благодаря своему таланту агитатора он сгруппировал вокруг себя часть временно оказавшихся в эмиграции товарищей, не успевших разобраться в существе произошедшего раскола, и разъяснял им правильность ленинской линии, заражая их своей энергией и бодростью… Но за границей Николай Эрнестович пробыл недолго: вместе с Ф.В. Ленгником он в декабре 1903 г. по поручению Ленина приехал в Москву, чтобы создать там Северное бюро Центрального Комитета партии. Первейшая задача – «Завоевание местных комитетов для большинства», то есть разоблачение оппортунистических, раскольнических действий меньшевиков, налаживание новых и восстановление старых связей в широких слоях московских рабочих (организация конспиративных квартир, явок для проведения бесед, собраний); издание большевистской литературы, в особенности листовок и брошюр Ленина, разъяснявших рабочим смысл и значение раскола партии на II съезде. Громадную работу пришлось проделать Бауману по организации Северного бюро ЦК партии большевиков. Вместе со своими ближайшими товарищами и соратниками – Е. Стасовой, П. Красиковым, С. Черномордиком (П. Ларионовым), Ф. Ленгником, Р. Землячкой, С. Спандаряном – он создал в Москве прочный центр большевистского влияния, ленинского руководства рабочим движением на севере России. Северное бюро ЦК руководило работой большевиков не только Москвы, но и Петербургского, Тверского, Нижегородского, Северного и Рижского комитетов; оно стало главной опорой ленинцев в борьбе за партию. В это же время Николай Эрнестович был связным ЦК партии большевиков с Московским комитетом.

В Москве необходимо было срочно создать большевистскую типографию. Вскоре это удалось сделать; к марту 1904 г. вокруг неё уже группировалось человек 20 – наборщиков, связных, транспортёров. Но уже тогда появились первые признаки неблагополучия – Бауман чутьём опытного конспиратора уловил, что филёры вышли на след. Оставаться дальше в Москве было крайне опасно, но и прекратить работу тоже было нельзя… Меняли квартиры, меняли внешность, но кольцо вокруг сужалось… Наконец, ночью 19 июня, Бауман вместе с женой был арестован. Вновь перед ним открылись ворота тюрьмы… Но Москва не осталась без большевистских организаторов. С конца 1904 года здесь работали В. Шанцер (Марат) и Р. Землячка.

А через семь месяцев началась Первая русская революция.

Российская революция 1905 года, буржуазно-демократическая по своим задачам (на очереди стояло решение аграрного вопроса – уничтожение помещичьего землевладения, в политической области – переход от абсолютизма к республиканскому строю, завоевание политических свобод т.д.), в то же время качественно отличалась от буржуазных революций прошлого века. В новых условиях крупная буржуазия, уже ощущавшая, что могильщик дышит ей в затылок, была нереволюционна по определению. Поэтому В.И. Ленин в своей работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции» ставит вопрос о том, что гегемоном в будущей революции будет пролетариат и необходимо добиваться установления революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства при руководящей роли пролетариата. В этом смысле революцию 1905-1907 годов можно назвать народно-демократической, народно-освободительной. («Рабочие не ждут сделок, не просят подачек, они стремятся к тому, чтобы беспощадно раздавить реакционные силы, т.е. к революционно-демократической диктатуре пролетариата и крестьянства»[viii]).

Героический 1905 год… Кровавое воскресенье вызвало волну протестных забастовок по всей России: в январе-марте всего по стране бастовало 810 тысяч рабочих – в 2 раза больше, чем за все предыдущие 10 лет. В Москве в январе по официальным, явно заниженным, данным бастовало 40 тысяч рабочих, то есть треть промышленного пролетариата. В протестную борьбу включились студенты, которые оставили занятия и вышли на улицы со своими требованиями. Но всё же в Москве весной и летом ещё не было таких ярких событий, как восстание на броненосце «Потёмкин» (июнь), мощнейшая Иваново-Вознесенская стачка текстильщиков, продолжавшаяся 72 дня (май-июль), Лодзинское вооружённое восстание и восстание моряков в Либаве (июнь). Москва накапливала силы и готовилась к решающему бою. Прошедшая в июне нелегальная общегородская конференция большевиков, в соответствии с решениями III съезда РСДРП, приняла постановление об организации в районах боевых отрядов, снабжению их оружием и обучению рабочих владению им. Было принято также решение об усилении агитации, направленной на подготовку масс ко всеобщей политической стачке. Кстати, на конференции официально оформилась самостоятельная большевистская организация (меньшевики ещё раньше вышли из объединённой организации). За месяцы революционного подъёма численность партии резко возросла: к концу года в Москве было 123 партийных ячейки и кружка, насчитывавших более тысячи членов, а вместе с окружными организациями число большевиков достигало почти полутора тысяч.

В сентябре-октябре 1905 года центр революционных событий России перемещается в Москву. «Движение началось в Питере, обошло по окружности всю Россию. Мобилизовало Ригу, Польшу, Одессу, Кавказ, и теперь пожар перекинулся на самое "сердце России"»[ix], – писал Ленин. Это имело огромное значение для всей России, так как Москва, располагаясь в центре Европейской части страны и являясь крупнейшим железнодорожным узлом, оказывала непосредственное воздействие на всю хозяйственную жизнь, а, следовательно, и на настроение масс других, особенно прилегающих к ней регионов.