Уго Чавес: путь в революцию

Часть 1. Часть 2.Часть 3. Часть 4

А.В. Харламеко

Время неумолимо отдаляет нас от того дня, когда Команданте Боливарианской Революции, Президент Боливарианской Республики Венесуэла отошел в бессмертие. Именно так говорят миллионы венесуэльцев, их товарищи и друзья во всем мире. Горе тяжело, но борьба продолжается. Имя и дело Чавеса остаются оружием антиимпериалистической революции и на его родине, и далеко за ее пределами.

Закономерно, что его и наши враги будут лишь расширять кампанию, которую вели против Чавеса десятилетиями. Но методы их меняются в направлении, отмеченном еще В.И. Лениным: «Угнетающие классы при жизни великих революционеров платили им постоянными преследованиями, встречали их учение самой дикой злобой, самой бешеной ненавистью, самым бесшабашным походом лжи и клеветы. После их смерти делаются попытки превратить их в безвредные иконы…»[1]

Ленинское предостережение побуждает нас, при всем уважении к чувствам миллионов последователей Чавеса, настороженно отнестись к участившемуся сочетанию его имени, как и имен других революционеров, с этим словом – icono, пусть по-испански более многозначным, чем по-русски. Люди с большой буквы, отдавшие жизнь борьбе за лучшее будущее в земном мире (пусть даже кто-то из них и верил в мир потусторонний), не сказали бы спасибо тем, кто вольно или невольно, по любым мотивам, посмертно превращает их в предмет культа.

История и современность зовут к бдительности в отношении того, на чем, как и во времена В.И. Ленина, «сходятся сейчас буржуазия и оппортунисты внутри рабочего движения. Забывают, оттирают, искажают революционную сторону учения, его революционную душу. Выдвигают на первый план, прославляют то, что приемлемо или что кажется приемлемым для буржуазии»[2]. Применительно к Уго Чавесу это выражается, прежде всего, в попытках посмертно «обручить» его с реформизмом.

В колумбийской буржуазной газете «Эль Эспектадор» опубликована статья У. Оспины под симптоматичным названием «Чавес: демократическая революция». Автор, явно не без влияния переговоров о мире в Колумбии, начатых при активном участии Чавеса, акцентирует противоположность вооруженных методов политической борьбы «мирным», трактуя лишь первые как насильственные, вторые же – как «демократические», умалчивая об их объективной взаимосвязи в реальной истории. «Вот самое заметное различие между Уго Чавесом и вызывавшим его восхищение Симоном Боливаром: Чавесу, чтобы победить, не пришлось вести войну. Это же отличает Чавеса от Фиделя Кастро и Че Гевары: Чавесу посчастливилось принять вызов и предпринять преобразование общества, как требовали даже могущественные силы всего континента, прибегая только к инструментам демократии. Его единственное поражение – поражение военного переворота, который он попытался совершить в 1992 г., – в итоге обернулось еще одной победой, поскольку спасло его от прихода к власти, по причине своего нетерпения, травматическим путем насильственного разрыва системы институтов»[3]. Тщетная попытка сделать Чавеса приемлемым для «могущественных сил всего континента» приводит автора к утверждению о благотворности поражения, исключая даже постановку вопроса о реальном существовании «инструментов демократии» на различных этапах истории.

Подобное истолкование наследия Чавеса – явление международное, и Россия – не исключение. Так, обозреватель «Советской России» А.К. Фролов усматривает главную причину ненависти «либералов» (о господствующем классе, понятно, нет и речи) к Чавесу в том, что он перехватил у них любимое знамя – «демократию»: «Его победы были достигнуты не насилием, а свободным народным голосованием». Невольно вспоминается «свободное народное государство» Готской программы – объект жесткой критики марксизма. Согласно Фролову,  «главное историческое завоевание латиноамериканских левых, начиная с венесуэльской левой во главе с Чавесом, – неоднократная победа на свободных выборах». Намек понятен: пойдем тем же путем – тоже победим. Главное тут даже не в методах борьбы как таковых, а в подходе к ним. Ведь подобным же образом пытались подражать и российскому Октябрю, и партизанской тактике Китайской и Кубинской революций, а потом сетовали, как сегодня Фролов: то, что достигнуто другими, «никак пока не получается у оппозиции в России»[4].

Подобные представления питаются у одних политико-идеологической тенденциозностью, у других – незнанием реальной истории, в частности латиноамериканской. Те, кто не знает или не помнит Венесуэлу 20-летней, а то и 10-летней давности, могут поверить, что все сводилось к «свободному народному голосованию».

Наши идеологические противники научных доводов, как правило, не воспринимают. Но опору тенденциозности – незнание – мы можем если не устранить (для этого нужно коренное преобразование общества), то по крайней мере в своей среде свести к минимуму.

Тема настоящей статьи - путь, пройденный Чавесом и его товарищами к началу Боливарианской революции, предсказанной, подготовленной и возглавленной ими. Но начать придется с предельно сжатого очерка истории Венесуэлы. Насколько «мирно» и «демократически» жила страна до тех лет, когда в ее атмосферу ворвался ураган, имя которому Чавес? Была ли у его предшественников, да и у него до начала Боливарианской революции, возможность «победы на свободных выборах»? Существовало ли там до президентства Чавеса «свободное народное голосование»?

Родина

Венесуэла по территории почти вдвое больше Франции или Испании. Сегодня ее населяют 27 млн. человек.

Венесуэла вправе считаться исторически первой страной Америки. Здесь, в устье Ориноко, каравеллы Колумба в 1498 г. впервые достигли не островов, но нового континента, о чем известил мир год спустя Америго Веспуччи, вернувшись из плавания к этим берегам. Колумб дал стране имя «Венесуэла» («маленькая Венеция») под впечатлением свайных построек араваков и карибов. Жители саванн и отрогов Анд стойко сопротивлялись колонизаторам. Испанский король Карл I, он же властелин Священной Римской империи Карл V, отдал страну в уплату долгов немецким банкирам Вельзерам, однако против них восстали не только индейцы, но и успевшие здесь осесть испанцы, предки креолов. Начались и восстания черных рабов, создавших в саванне вольные общины «симарронов». С венесуэльского острова Маргарита бросил дерзкий вызов Филиппу II неистовый баск Лопе де Агирре, союзник индейского вождя Гуайкайпуро, назвавший себя «Князь свободы». Лишь к 1567 г. Испании удалось утвердиться в прибрежных районах. Здесь появились плантации какао, возделываемые черными рабами; их владельцы-креолы составили основу господствующего класса. Саванны, по-испански «льянос» (равнины), оставались краем непокоренных индейцев, симарронов и белокожих изгоев, давших начало метисам-льянеро – будущему ядру нации.

Венесуэльский народ богат революционными традициями. Уже в XVIII веке ремесленники подняли восстание «комунерос», а в годы Великой французской революции попытались утвердить «закон французов». Венесуэла дала Испанской Америке основоположников независимости: Франсиско де Миранду, прозванного Предтечей, и Симона Боливара–Освободителя. 5 июля 1811 г. в Каракасе была провозглашена суверенная республика, первая в Испанской Америке. Война за независимость приняла здесь характер социальной революции. Победа над колониализмом и рабовладением стоила жизни каждому четвертому венесуэльцу.

Боливар, выходец из среды плантаторов, сумел стать во главе восставшего народа. Он декретировал освобождение рабов, обещал бойцам повстанческой армии землю. Многие его мысли опередили свое время, и к ним почти через двести лет обратится Чавес. Освободитель выдвинул идею постоянно действующего представительного органа власти – конституционно-законодательной Народной ассамблеи. Справедливо полагая, что «невежественный народ – слепой инструмент собственного разрушения», подписал декрет об обязательном начальном образовании. Отводя важную политическую роль Освободительной армии, предостерегал: «Будь проклят солдат, стреляющий в свой народ». Первым предупредил о захватнических планах «великого северного соседа» и пытался создать союз латиноамериканских стран для защиты независимости. Все это будет востребовано Чавесом. Он даже отыщет у Боливара идею «социальной безопасности» и предположит, что Отец Родины, проживи он еще несколько лет, мог бы стать социалистом. Во всяком случае, исторический факт, что на позиции утопического социализма перешел наставник Боливара, публицист и педагог Симон Родригес, открывший первые в Америке школы для детей всех рас. Чавес часто вспоминал его слова: «Новое не может быть копией старого, оно должно быть другим, мы его изобретем или впадем в заблуждение».

Освободитель был предан и, по убеждению Чавеса, умерщвлен латифундистами, спешившими использовать революцию для своего обогащения и закабаления большинства. Но покорить венесуэльский народ было непросто.

В 1859-63 гг. бедняки поднялись за землю и свободу под знаменами повстанческого генерала Эсекьеля Саморы. Только предательское убийство вождя позволило снова украсть у народа победу. Но жертвы «Федеральной войны», в которой сложил голову каждый десятый венесуэлец, пали не напрасно: страна – одна из немногих в Латинской Америке – завоевала и отстояла федеративное устройство, обеспечившее народным массам большие, при прочих равных условиях, возможности сопротивления сверхэксплуатации.

В конце XIX в. было найдено главное богатство страны – нефть. Добывать ее начали не иностранные компании, а сами венесуэльцы. Империалистическим державам пришлось приложить немалые усилия, чтобы завладеть «черным золотом». В самом начале XX века, когда к власти пришел президент-патриот Сиприано Кастро, Британская и Германская империи при содействии США ввели блокаду побережья Венесуэлы под предлогом ее задолженности. С. Кастро в те годы сделал первую попытку союза с Россией. Но в 1908 г. США помогли захватить власть генералу Хуану Висенте Гомесу, а тот отдал нефть североамериканским корпорациям. Партизанские выступления против тирана почти не прекращались, но с помощью Вашингтона он продержался у власти 27 лет.

Коммунистическая партия Венесуэлы (PCV) была основана в 1930 г. в глубоком подполье (даже объявить о ее существовании стало возможным лишь спустя семь лет), но вскоре ослаблена расколом. Исключенные из партии троцкисты совместно с национал-реформистами создали партию «Демократическое действие» (Accion Democratica – AD), претендовавшую на руководство антидиктаторской борьбой.

23 января 1958 г. последняя военная тирания Переса Хименеса была свергнута восстанием с участием всей оппозиции, включая часть армии. Левые[5], в том числе коммунисты, были малочисленны, и революция оказалась под контролем буржуазии. Формально победила «демократия», на деле установилась «диктабланда» - «мягкая диктатура»[6]. Буржуазные партии подписали между собой «Пакт Пунто-Фихо»[7]: поделили все позиции в государственном аппарате и договорились о том, чтобы в президентском кресле чередовались их представители. Почти на сорок лет легальные возможности всех остальных партий были сведены к минимуму; даже из трех подписантов пакта шансы на власть были лишь у AD и «Независимого избирательного списка» (COPEI). Нефть осталась у прежних хозяев, земля у латифундистов. Коммунисты и радикальная молодежь, вышедшая из AD и создавшая Движение революционных левых (MIR), снова взяли в руки оружие. Один из лидеров парламентской оппозиции Фабрисио Охеда публично заявил о невозможности дальнейшей легальной борьбы, ушел в партизаны, был захвачен в плен и убит в тюрьме. «При диктатуре Пунто-Фихо убитых было больше, чем при диктатуре Переса Хименеса» (У. Чавес).

Гражданская война 1961-1968 гг. началась с восстаний военных, а затем приняла форму сельской и городской герильи, одной из самых серьезных в Латинской Америке. В борьбе участвовали крестьяне, студенты, жители бедняцких окраин городов. Режим опирался на экономическую, военную, разведывательную поддержку США. На помощь венесуэльской революции пришли кубинские добровольцы, многие из которых отдали жизнь за свободу братского народа. Трудно сказать, каков был бы исход вооруженной борьбы, если бы тогдашнее руководство PCV не вывело из нее партию в 1967 г. под влиянием правооппортунистического уклона в европейских социалистических странах. Этот односторонний акт был расценен в Гаване как предательство; отношения Кубы с СССР и его европейскими союзниками оправились от удара лишь через год, когда Фидель поддержал действия Варшавского Договора против экспорта контрреволюции в Чехословакию. Вчерашние «друзья» Москвы из лидеров PCV открыто встали на сторону так называемой «пражской весны»; партия была расколота, ее влияние на массы подорвано. Исключенные из PCV оппортунисты, образовавшие партию «Движение к социализму» (MAS)[8], станут в дальнейшем злейшими врагами Чавеса, коммунисты – верными союзниками.

И все же герилья в Венесуэле закончилась не истреблением партизан, а своего рода компромиссом. В обмен на прекращение вооруженной борьбы правительство президента от COPEI Рафаэля Кальдеры вынуждено было объявить амнистию. Бывшие партизаны конституировались в несколько левых партий, но ни одна из них не стала массовой. Тем не менее, выступления студентов и городской бедноты не прекращались. Правительству удалось взять под контроль Национальный университет только путем оккупации и длительного закрытия (1970). Даже рядом с президентским дворцом сохранялась непобежденная территория – бедняцкий квартал имени 23 января (дата свержения Переса Хименеса), где жандармы чувствовали себя как оккупанты в партизанском районе.

Рабочее движение властям удалось поставить под контроль профбоссов из AD. Это была не просто желтая профбюрократия, а настоящая мафия, не брезговавшая никакими средствами борьбы за доходные места. В 1984 г. от рук наёмных убийц пал коммунист Эми Кроэс, попытавшийся создать независимый профцентр.

Правящие круги и их агентура в рабочем движении смогли несколько упрочить свое господство потому, что страна всё-таки стала получать часть стоимости добывавшейся в ней нефти. В 1960 г. по предложению Венесуэлы была создана Организация стран-экспортёров нефти (ОПЕК). В 1975 г. правительство президента от AD Карлоса Андреса Переса смогло даже национализировать нефть и создать государственную компанию «Петролеос де Венесуэла». Государственный сектор стал рекордно большим в капиталистическом мире – 50-60% экономики; он охватил добычу нефти и газа, бокситов и железной руды, построенные на нефтедоллары предприятия металлургии и нефтехимии.

Идейной оболочкой госкапиталистических реформ служили оба главных течения буржуазного реформизма, организованных в международном масштабе. AD примкнула к Социнтерну, COPEI – к христианской демократии. И те и другие стремились приблизить политическую систему «диктабланды» к двухпартийной модели США или ФРГ, сделать ее образцом «демократии» для Латинской Америки.

Но социальная база реформизма в зависимой стране оставалась узкой. Плоды нефтяного бума достались хоть не 3%, как при Пересе Хименесе, но процентам 30: городской буржуазии и средним слоям с примыкавшей к ним немногочисленной рабочей аристократией. Две трети населения не получали почти ничего. Самыми бедными из жителей деревни и городских трущоб были индейцы. Считалось, что их около 1%, на деле, как выяснили только при Чавесе, – в десятки раз больше, просто одних записывали как метисов, другие вообще не имели документов и для статистики не существовали. Вскоре после свержения диктатуры была декретирована аграрная реформа, чтобы лишить партизан поддержки крестьянства, но серьезных преобразований в деревне не произошло. Зато разрешили переселяться в города и занимать земли на окраинах. Крестьяне стали массами уходить из нищей, терроризируемой жандармами деревни. На окраинах росли как грибы «ранчос» – скопления домишек из подручного материала. В столице образовались два города: город богатых – восточный Каракас и город бедноты – западный.

Коррумпированная бюрократия, в том числе руководство профсоюза нефтяников, превратили государственную нефтяную компанию в свою кормушку, значительная часть доходов от экспорта разворовывалась. Месторождения, разведанные в последние годы, находились уже не в государственной, а в частной собственности транснациональных корпораций. Правители Венесуэлы по уши залезли в долги транснациональным банкам, благо проценты были в 70-е годы невысокими: кто-то из них наивно думал, что так будет всегда, кто-то жил по принципу «после нас хоть потоп». В 80-е годы проценты были повышены в несколько раз, и выплаты по долгам стали поглощать 30 и более процентов доходов от экспорта.

Такой была Венесуэла до Чавеса, Венесуэла его юности и молодости. Насколько «демократическими» традициями она обладала, можно ли было надеяться осуществить перемены путем «свободных» выборов – судите сами.

Сын народа

Уго Рафаэль Чавес Фриас родился 28 июля 1954 года в местечке Сабанета в штате Баринас, на юго-востоке Венесуэлы, в семье Уго де лос Рейеса Чавеса и Элены Фриас, учителей начальной школы. Родители пользовались уважением односельчан, но жили более чем скромно: народное образование не было приоритетом для буржуазных правителей. Когда же семья стала многодетной (Уго - второй из шестерых сыновей, седьмой умер маленьким), нужда поселилась в доме прочно. По обычаю малоимущих венесуэльцев, с появлением младших братьев старшие, Адан и Уго, переселились в глинобитный, крытый пальмовыми листьями домик бабушки-индеанки Росы Инес. «Мама Роса» их и растила, и задолго до школы учила читать. Жили дружно и весело, хотя каждый грош был на счету. Мальчишки в самодельных сандалиях-альпаргатах продавали на улице приготовленные бабушкой сласти. «Приличную» обувь впервые пришлось надеть в 12 лет: в альпаргатах не допускали в школу.

«Рядом с Росой Инес, – вспоминал Чавес, – я узнал скромность, нищету, боль, голодные дни. Я узнал о несправедливости этого мира. Рядом с нею я научился работать и собирать урожай. Я понял, что такое солидарность… Мне приходилось от ее имени делить небольшие порции еды между подругами и друзьями, которые не имели ничего или почти ничего, как и мы сами… С бабушкой я научился принципам поведения и ценностям тех простых венесуэльцев, которые никогда ничего не имели и которые являются душой моей страны»[9]. С малых лет он учился не смотреть на богачей снизу вверх, не стыдиться бедности и темной кожи, а гордиться трудом, честностью и дружбой.