Понималась и необходимость создать возможность притока иностранного капитала. Однако решить задачу зарубежных заимствований не удалось по политическим причинам: их не дали. В 1925 г. в промышленности действовал только 91 концессионный договор. На этих предприятиях было занято менее 23 тыс. рабочих, а в казну поступило лишь около 7 млн. рублей[1]. Смешанные общества были столь же малорезультативны. Для того чтобы решить объективные проблемы народного хозяйства, нужно было искать иные пути.

С другой стороны, победа социалистических революций в ряде развитых стран решала проблемы. Их развитая экономика могла компенсировать фрагментарность российской. На это и делалась основная ставка. Фактом является то, что первые пять-шесть лет политика большевиков исходила из существования революционной ситуации в Европе. Потому ни разу не произносятся слова о строительстве социализма в одной стране. Даже Лениным, якобы открывшим закон о возможности такового. Для большевиков строить социализм в одной стране было крайне непатриотично. А вот помощь всеми силами революции в Германии диктовалась и целесообразностью, и любовью к родине.

Несостоявшаяся революция и наступившая "частичная стабилизация капитализма" стали тем рубежом, за которым пришлось резко менять стратегию строительства социализма. "Русский прорыв" был действительно начат, однако отнюдь не по причине разочарования в "самоубийственной теории". Социалистическая республика оказалась одинокой во враждебном мире. Опасность такого положения осознавалась партией. Потому она оказалась расколотой вариантами решения проблемы. Крайние позиции олицетворяли Сталин и Троцкий. Либо сначала превратить страну в прочную материальную базу мировой революции, либо сразу использовать те ресурсы, которые есть, для экспорта революции. Именно это было предметом размежевания. И тот, и другой путь были чреваты социальным взрывом внутри страны. Второй путь степень его вероятности повышал значительно, и грозил военным поражением и оккупацией. Но исход в любом варианте отнюдь не был очевиден.

Строить социализм в одной стране означает создавать автаркичную экономику, способную удовлетворять все потребности своего народа, а также создать и оснастить вооруженные силы, способные противостоять наиболее вероятным противникам. Потому путь автаркии, с одной стороны, это путь крайнего недопотребления масс, ибо оно, строго говоря, есть единственный источник накопления для создания на пустом месте десятков недостающих отраслей и дюжины тысяч промышленных предприятий за короткое время. Другие источники накопления: займы, ограбление колоний, военные контрибуции – были для СССР исключены. С другой стороны, путь автаркии, избранный по недомыслию или по необходимости неважно, неизбежно уменьшает эффективное использование национальных ресурсов и возможности научно-технического прогресса. Снижение жизненного уровня могло повлечь социальные катаклизмы.

Автаркия требует пройти по чрезвычайно острому лезвию между максимумом накопления и максимумом терпения народа. Силу и опасность крена в ту или иную сторону партия хорошо знала по "второму изданию гражданской войны" конца 1920-начала 1921 гг., и по "забастовке крестьян" 1923 года, когда чрезмерное повышение цен на промышленную продукцию заставило крестьян повернуть к натуральному хозяйству. Да и рабочие на тяготы своего бытия взирали совсем не безучастно.

Но Зюганов не вдумывается в эти факты. "Есть все основания говорить об особой сталинской модели экономики, – утверждает он. – Главной, чисто российской особенностью этой модели является опора на собственные силы, стремление к созданию самодостаточной экономики"[2]. Какие основания? Доказательство "стремления" у него одно – вырванная из контекста фраза Сталина на XIV съезде. Да, там Сталин сказал, что СССР должен развиваться "не как подсобное предприятие мирового капитализма, а как самостоятельная экономическая единица". Но страницей ранее столь же ясно звучит, что "наша строительная работа является тоже международной, интернациональной по своему значению, ибо наша страна есть база международной революции..." А чуть далее не менее внятно говорится, что если победит революция в Германии или во Франции, "тогда мы от политики превращения нашей страны в независимую экономическую единицу перейдем к политике включения нашей страны в общее русло социалистического развития"[3].

Самодостаточная экономика оказалась навязанным, наихудшим, но единственно возможным путём к социализму. Если что и ставить в заслугу партии и Сталину, то это способность провести страну этим маршрутом с наименьшими социальными издержками, хотя они были весьма велики. Патриотизм Сталина был вовсе не в том, чтобы отгородиться от мира редутами "самодостаточной экономики". Наоборот. Патриот Сталин считал, что победа любой революции в мире ослабит железную хватку автаркии и облегчит положение народа. Отсюда всевозможная помощь Коминтерну, участие в гражданской войне в Китае в 20-40-е годы, в Испании, и т.д. Примеров не счесть.

Внутрипартийная оппозиция тоже видела опасность, но не смогла предложить ничего, кроме истерики и шараханий. В начале 20-х она требовала чрезмерного повышения цен на промышленную продукцию для ускорения индустриализации, а в 1927-м, наоборот, требовала уплаты крестьянам "восстановительных цен", т.е. прямо противоположного. Она не верила в возможность такой политики, которая не вызвала бы социальный взрыв.

"После того как троцкистская оппозиция была окончательно разгромлена, национальная политика партии на "русском направлении" радикально изменилась", – говорит Зюганов[4]. Какие факты положены в основу вывода о радикальном изменении? Какие документы свидетельствуют об этом?

Итоговым документом 20-х была Программа Коминтерна 1928 г. Это незаслуженно забытый, но, пожалуй, один из главных документов сталинской эпохи. Что Сталин, как член президиума ИККИ, был активным участником её создания, доказывать не надо. От момента получения Сталиным "полноты власти" прошло много времени. Высылкой из страны была закреплена победа над троцкизмом. Уже выведен за правый уклон из состава Исполкома Коминтерна и из Политбюро Бухарин. Казалось бы, устранены все препятствия для решения "русского вопроса", вполне пришло время сформулировать "патриотическую" концепцию социализма в СССР, если таковая была в сталинских мечтах. И что же? Решением XVI съезда ВКП(б) в 1930г. партия (и Сталин) подтверждает, что именно документ Коминтерна должен быть положен в основу новой программы нашей партии[5].

Что в нём? "Конечная цель Коммунистического Интернационала – мировой коммунизм", – главная идея Программы[6]. Относительно роли СССР в мире говорится следующее: "СССР неизбежно становится базой мирового движения всех угнетенных классов, очагом международной революции… <...> Он играет исключительно огромную революционную роль, роль международного двигателя пролетарской революции, толкающего пролетариев всех стран к захвату власти, <...> роль прообраза тех братских взаимоотношений между национальностями всех стран в Союзе Советских социалистических республик мира и того экономического объединения трудящихся всех стран в едином мировом хозяйстве социализма, которые должен установить завоевавший государственную власть мировой пролетариат"[7].

При обсуждении этой Программы на VI конгрессе Коминтерна Д. Мануильский говорил: "Было бы лишним и недостойным нашей партии и оскорблением для конгресса доказывать документами ту азбучную для всякого коммуниста истину, что наша партия как до победы пролетарской революции в нашей стране, так и после ее победы всегда рассматривала ее как часть международной пролетарской революции, наше социалистическое строительство как закладку первых камней фундамента для победы социализма во всем мире"[8].

Путь к социализму, продолжал Мануильский, оказался гораздо более труден и суров, чем предполагалось по причине жестокой необходимости строить его в одной стране. "Мы вынуждены сейчас строить в обстановке капиталистического окружения, противостоящего нам, изолированный тип хозяйства, замыкаться в границах нашего внутреннего раздела труда, окапываться от капиталистического напора траншеей монополии внешней торговли..."

В адрес троцкистов Мануильский сказал: "Нужно поистине потерять всякое чувство революционера, чтобы в этом видеть национальную ограниченность". И продолжил: победа пролетариата в других странах "заставит нас перестраивать наше хозяйство на основе международного разделения труда. Долг интернационализма и нашей партии будет заключаться тогда не в том, чтобы создавать самостоятельные отрасли промышленности, освобождающие нас от зависимости от капиталистического рынка, а в том, чтобы высоко индустриализированные страны сочетать с нашей более отсталой страной на основе общего подъема производительных сил и международного разделения труда. Все это истины бесспорные, которые у политически зрелых людей не могут вызывать никаких возражений"[9].

Вольно ныне Зюганову приписывать Сталину фантазии "о естественности и органичности самобытного" пути. На самом деле Сталин никогда не выдавал за добродетель то, что было продиктовано форс-мажорными обстоятельствами. В словах Зюганова разительный разрыв с прежней нравственной и теоретической традицией партии, незнание её азбучных истин. Он, постоянно апеллирующий к Сталину, безбожно перевирает реальную историю и сталинские мотивы. Оскорбительное и недостойное тогда превращается в заслугу теперь. Поистине нужно потерять всякое чувство революционера…

Честно сказать, мысли Троцкого той поры гораздо ближе к коммунистической науке, чем фантазмы Зюганова. "Мировое разделение труда, – писал Троцкий в 1929 г., – зависимость советской индустрии от иностранной техники, зависимость производительных сил передовых стран Европы от азиатского сырья и проч., и проч., делают построение самостоятельного социалистического общества невозможным ни в одной из стран мира"[10]. Попытка опереться на особенности России, её пространство и естественные богатства, была бы для него (социалистического общества – В.Ц.) изначально несостоятельной, поскольку "судьба социализма в последнем счете зависит не только и не столько от национальных производительных сил, сколько от развития международной социалистической революции"; иное есть национальный мессианизм и ограниченность. "Завершение социалистической революции в национальных рамках немыслимо", – резюмировал он (там же, с. 411).

Троцкий крупно ошибался, ибо временное и преходящее – техническую и культурную отсталость, отнюдь не оптимальную для социализма социальную структуру общества и пр. – возвёл в абсолют. Здесь страх и неверие в то, что народ выдержит тяготы автаркии. Исторический пессимизм, неспособность предвидеть, недооценка ресурсов самой революции подвели его. Отсюда истерика. Но, не теория в том виновата, а человек, неспособный адекватно оценить возможности инструмента, находящегося в его руках. Зюганов же не только отрицает реалии прежней и нашей эпохи, но и ставит задачу уничтожить инструмент.

Страна есть и будет закована в цепи мировых связей. Мир не стал настолько добрее и чище, что исчезли её враги. Нам уже никогда не создать всех замещающих импорт производств. Нужно осознать эту реальность. Утрата большинства видов национальной безопасности стала решающим фактором, определяющим возможность социальных изменений. Зачем же возводить в абсолют "пользу" автаркии? Даже решая программную задачу КПРФ "воссоздать обновленный Союз советских народов", нужно ответить: кто пойдет с нами по "российскому пути"? И пойдет ли кто вообще? Советский народ в свое время ответил "да" на референдуме сохранению Союза, но то был народ советский… На какой базе теперь может быть построено единство действий?

Конечно, к концу 30-х, когда явственной стала угроза войны на два фронта с объединенными силами империализма, когда по разным причинам пошли на спад революционные настроения рабочего класса Европы, интернациональная риторика стала звучать глуше, а звуки на собственных великих стройках народного хозяйства громче. Однако советские летчики в небе Испании и Китая, а потом в Корее, и их товарищи на земле, на полях сражений Великой Войны за рубежами отчизны, уже не словами, а делами внушали врагу истины интернационализма. Образование мировой системы стран социализма, громадная помощь в становлении их экономик – это результат прямо противоположный тому, что получилось бы из стремления к "самодостаточной" экономике.

Истоки антимарксистской в сущности идеи о желательности социализма в одной стране скрываются в ядовитом смоге хрущевской "оттепели". Исключение теории мировой революции из марксизма, при желании сохранить при этом видимость преемственности теории от Маркса до Хрущева, потребовало некоего теоретического её "замещения". В первом издании "Истории КПСС" 1960 года, где были даны основные сюжеты "десталинизации" и прочерчены многие линии ревизии марксизма, сказано так: "Большевики были вооружены теорией В.И. Ленина о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую. Партия опиралась на учение В.И. Ленина о победе социализма в одной, отдельно взятой стране" (с. 207). А VII конференция, написано там же, якобы "подтвердила ленинское учение о возможности победы социализма в отдельно взятой стране. Резолюция …была направлена и против полуменьшевистской позиции Каменева... отказавшегося от социалистической революции, и против авантюристической, гибельной для победы революции политики Троцкого" (с. 209).

Это была ошеломляюще наглая ложь, ибо в документах прямо обратное. Ни в одной из резолюций VII Всероссийской конференции РСДРП(б) нет ни ползвука о социализме в одной стране. Сказано единственное: "Пролетариат России, действующий в одной из самых отсталых стран в Европе, среди массы мелкокрестьянского населения, не может задаваться целью немедленного осуществления социалистического преобразования. Но было бы величайшей ошибкой, а на практике даже полным переходом на сторону буржуазии, выводить отсюда …необходимость ограничить свою деятельность рамками приемлемого для мелкой буржуазии, или отказ от руководящей роли пролетариата в деле разъяснения народу неотложности ряда практически назревших шагов к социализму"[11]. Троцкий там вообще не упоминался, и в страну ещё не вернулся.

Обратим внимание и на то, что в "Кратком курсе" нет "ленинского учения о социализме в одной стране". Сталин не знал такого. Есть признание заслуги Ленина в деле создания "новой, законченной теории социалистической революции о возможности победы социализма в отдельных странах, об условиях его победы, о перспективах его победы…"[12]. Но из контекста ясно, что это та же теория перманентной революции иной эпохи. "Краткий курс" говорит о вопросе, возникшем после смерти Ленина: "Возможно ли вообще построить социалистическое хозяйство в СССР, а если возможно, то возможно ли его построить при затяжке революции в капиталистических странах и стабилизации капитализма?" В книге признан факт, что победа социализма в СССР не может считаться окончательной, пока существует капиталистическое окружение. И присутствует вывод, что "не уничтожит опасности интервенции и поражение новой интервенции, если капиталистическое окружение всё ещё будет существовать. Из этого следует, что победа пролетарской революции в капиталистических странах является кровным интересом трудящихся СССР"[13]. Слова эти, напечатанные после победы в Великой Войне, при закладке фундамента мировой системы социализма, дорогого стоят. Они и есть ответ сторонникам социализма в одной стране.

Ложь учебника 1960 г. была освящена третьей программой КПСС. От великой теории осталась шелуха слов, выхолощенных или наполненных противоположным смыслом. Партия заявила, что социализм есть то, что есть, и он уже победил полностью и окончательно. Неизбежным следствием возведения в абсолют этой идеологемы явилась утрата всех прежних представлений о мире, лежащем за порогом капитализма. Но ложь утвердилась на десятилетия, лишая поколения коммунистов марксистской методологии. Это "учение" породило коллизии, которые не следует недооценивать. Партия начала пропагандировать доктрину, обладающую внутренне присущим свойством оказывать подрывное действие. И продолжает её пропагандировать усилиями творцов "русского прорыва".

Куда же ломится лидер КПРФ со товарищи через непреодолимую чащобу фактов, оставляя в ней остатки коммунистических одежд и клочья здравого смысла? Ради чего громоздятся монбланы лжи и подлогов? Это – русский социализм, путь к которому якобы лежит через решение русского вопроса. А Сталина очень хочется сделать в том предтечей и первопроходцем, ибо крайне нужен авторитет, освящающий надуманный, ложный курс.

Определен вопрос (на заседании "круглого стола" в марте 2007 г.) Зюгановым так: "Русский вопрос есть вопрос о положении русских в российском обществе". Замечательно умно и философично заметить, что пока есть русские, есть и "вопрос". Остальные эрудиты "круглого стола" вполне согласны с этим. Один сообщает, что "русский вопрос возник не вчера и даже не позавчера. …Он проявлялся издревле. В домонгольский период это был преимущественно протест против греческого засилья в высших кругах православной церкви" (С. Васильцов). Другой призывает: "Не надо забывать… проблему, возникшую …во времена Ивана III, – борьбу с так называемой ересью жидовствующих" (С. Обухов). Третий предлагает: "Нам нужно четко различать: есть русские по национальности, культуре и духу, а есть – только по национальности. Ведь нельзя назвать русскими ни Черномырдина, ни Горбачева с Ельциным. Ибо по культуре духовной – это не русские люди… Но есть русские только по культуре, и с этим надо считаться, не отказывать им в русскости их духа" (Ю. Белов). И нимало не смущается выводом четвертого коллеги об "исходном кровном родстве всех русских антропологических групп, о кровном единстве русского народа" и фактом, что "контакты с представителями монголоидных антропологических типов – не изменили существенным образом исходных (базовых) европеоидных признаков". (Когда и где он измерял исходные признаки?) Но вступает пятый и говорит, что "русским несвойственны, чужды все эти болезненно упертые рассуждения по поводу собственной или чужой "чистоты кровей", в которых буквально заходится "цивилизованный Запад" (П. Бенедиктов). Их примиряет лидер словами, что "говоря о русскости, естественно, нужно иметь в виду и менталитет, и этногенез. В этом суть диалектического, марксистского подхода (!?) к национальным проблемам". Так и идет разговор, то сбиваясь на фантазии об усилиях Сталина остановить некий "троцкистско-бухаринский процесс уничтожения фундамента русской и всей российской культуры – русской письменности", то на вещи мелкие, вроде полемики Сталина с Демьяном Бедным.

Что это, как не квазиученое шутовство в костюмах средневековых попов? Троцкий на этом фоне выглядит титаном мысли. Скажем прямо: по сравнению с этой галиматьей мысль Троцкого звучит свежо и злободневно. "Испуганная поражениями мысль рутинеров, центристов и дилетантов стремится разрушить авторитет революционной традиции и, под видом поисков нового слова, возвращается далеко вспять. <…> "Истинно-русский социализм" есть идеологическая реакция, где "сухой и черствой классовой борьбе противопоставляются священные принципы надежды, веры и любви". "Ни намёка на марксистский анализ. Ни одной серьезной попытки объяснить причину поражений. Ни одного свежего слова о будущем. <…> Мысль этих людей слишком ленива, чтоб отрекаться от марксизма: они его проституируют", – говорит Троцкий в статье "Сталинизм и большевизм". Да, статья заострена против Сталина, которого он обвиняет в национальной ограниченности. Но процитированное направлено против сторонников "русского социализма", примитивность мысли которых "представляет общий знаменатель всех других форм реакции, прежде всего той, которая выражается в огульном отказе от большевизма". И в этом он прав.

"Я очень рад, – подвёл итог сему "мозговому штурму" Зюганов, – что мы смогли …так многомерно обсудить тему предстоящего пленума. Ясно, что русский вопрос – это не только очень интересная и важная проблема, но и сложная и отчасти конфликтная. Но уверен: мы друг друга убедили, что сочетание классового и национального подходов – это верный путь. Мне хотелось бы, чтобы материал нашего обсуждения прочитали все, кто реально хочет разобраться в том, что происходит в стране и обществе".

Порадовался бы и я, если бы смог понять, в чем они друг друга убедили и о каком классовом вели речь, если о классах полслова не было? Порадовался бы, если бы не возникла лютая …гм…зависть к тем, кто реалии ныне происходящего в стране и обществе способен объяснять ересью жидовствующих, "представлявшей смесь иудейства с христианским рационализмом", коей "были поражены не только двор и родня великого князя, но и высший клир, включая митрополита-отступника Зосиму" (С. Обухов). Если бы не мучительное недоумение, почему способ победы над "этой сильнейшей попыткой противников православия изменить весь ход истории Русской церкви и Российского государства", "предотвративший национальную катастрофу", не вошел в решения пленума ныне. То-то было бы подспорье в предвыборной агитации. Не позволяет радоваться и голос шестого эрудита: "подход к русскому вопросу невозможен без анализа места самой проблемы в столетней истории нашей партии" (Б. Комоцкий)? И он прав, как тот мальчик из толпы, сказавший правду о новом платье короля.

Но Зюганов не был бы Зюгановым, если бы заметил свой наряд. Действительно, можно ли поверить, что "впервые более чем за 100-летнюю историю наша партия ставит в таком широком аспекте русский вопрос"? Может ли то быть, чтобы русского вопроса не было во времена, скажем, Ленина, когда русских было не 82%, как сейчас, а 64%? Нет, не может. Ведь признает же он на пленуме, что тогда "Россия действительно была тюрьмой народов. Однако русский народ в ней был не тюремщиком, а заключенным, как и прочие народы, связанные с ним единством исторической судьбы". Когда "заключенный" получил свободу, тогда и был вопрос поставлен и решен впервые. Признает же лидер КПРФ, что национальной непримиримости не стало "именно потому, что были социализм и Советская власть, разрешившие коренные социальные проблемы и попутно снявшие национальные вопросы. А как только капиталистическая реставрация возродила социальные противоречия, попутно возродилась и национальная неприязнь".

---