Несомненно, что делегатами XXII съезда, дружно голосовавшими за новую порочную парадигму, в основном были прекрасные люди, проверенные огнём войны и титаническим трудом восстановления. Но это не помешало им принять чудовищные по отдалённым последствиям решения. Программа КПСС, косыгинские реформы, из неё вытекавшие, и пр., конечно же, отражали интересы трудящихся. Но в этот раз партия не поднялась до осмысления коренных интересов класса, как было прежде, а опустилась до выражения в политике интересов частичных, временных, преходящих. Партия проигнорировала многократную противоречивость интересов класса. Да и способом перехода была выбрана не борьба с отчуждением в процессе труда, а чисто идеологические средства: «воспитание нового человека» с помощью «морального кодекса» и «школ коммунистического труда». Не в том была беда, что упор был сделан на идеологию, а в её содержании. Проповедь «братской любви» вместо революционного действия и в этот раз оказалась несостоятельной. Товарные отношения действительно привели к «отмиранию», но …социализма.

В смене мировоззренческой парадигмы можно и нужно видеть преступление оппортунизма. Любой оппортунизм исходит из следствий, а не из причин, из частей, а не из целого, не из самой сути дела. Он отстаивает частный интерес не как средство подготовки к окончательной борьбе, исход которой зависит от сближения психологического сознания с внесённым научным, а как нечто само по себе ведущее к цели. Любой оппортунизм путает фактическое психологическое состояние сознания пролетариев с классовым сознанием пролетариата.

Короткий пример. Некий рабочий в «Правде»,[1] откликаясь на более раннюю публикацию «Сверхурочные – для одних, безработица – для других», пишет: «По Трудовому кодексу допускается 120 сверхурочных часов в год, а мы их вырабатываем за три месяца. Я предложил не «вечеровать», пока не повысят зарплату. Но на участке одна бригада не поддержала, поэтому постепенно все, кроме двоих-троих, снова стали оставаться сверхурочно. Через неделю состоялась профсоюзная конференция, на которой начальник заявил, что зарплата у нас и так высокая… А если не будем работать сверхурочно, то … нам в затылок дышат конкуренты, которые получат работу. Так закончилось это противостояние. По закону о буржуазной конкуренции».

Хорошо, что рабочий поднял проблему, но плохо, что понял ее частично, как «закон о буржуазной конкуренции». Хорошо, что «Правда» опубликовала этот крик души. Плохо, что не поднялась выше уровня рабочего, что и в этот раз не увидела действительной проблемы – противоречий внутри рабочего класса, а за ними еще более фундаментальных.

Когда-то молодой «капиталист» Ф. Энгельс делал из аналогичных фактов вывод: «Конкуренция есть наиболее полное выражение господствующей в современном гражданском обществе войны всех против всех. <...> Эта конкуренция рабочих между собой является для них наихудшей стороной современных отношений; это самое сильное оружие буржуазии против пролетариата. Отсюда стремление рабочих уничтожить эту конкуренцию при помощи союзов, отсюда яростные нападки буржуазии на эти союзы и ее торжество при каждом нанесенном им ударе»[2]. «Капиталист» Энгельс хотел дать рабочему классу понимание механизма капиталистического общества, чтобы облегчить и усилить его борьбу. Ему важно было показать, что внутриклассовая борьба рабочих есть главная сила, стабилизирующая капитализм. Коммунисты из «Правды» нашего времени уже не видит в этом ничего, кроме частного случая и повода для сострадания. И не откликаются публикациями о «враждебном противостоянии друг другу» индивидов внутри рабочего класса.

Когда вульгарные марксисты отказываются видеть диалектическое противоречие в мировоззрении класса, «они перерезают тот нерв, который связывает пролетарскую теорию в одно целое с пролетарской деятельностью. Они отбрасывают теорию к «научному» рассмотрению симптомов общественного развития и превращают практику в бесхребетный и бесцельный дрейф под влиянием отдельных результатов процесса, которым они – методологически – отказываются интеллектуально овладеть. Классовое сознание, возникающее из этой позиции, обязательно обнаруживает ту же самую внутреннюю структуру, что и классовое сознание буржуазии. Но если потом тут силою развития на поверхность сознания выталкиваются всё те же диалектические противоречия, то последствия этого для пролетариата являются еще более гибельными, чем для буржуазии». Сказавший это Лукач не был одиноким пророком. Коммунисты 20-х в массе понимали то, что было забыто в 60-е. И остаётся в забвении до сих пор.

Конечно, классовое сознание существует. Только это не вещь, которую можно найти и «пощупать». Оно сродни понятиям «стоимость» и «абстрактный труд». Если эти последние проявляются только в обмене, то «сознание» пролетариата наличествует лишь в противостоянии с другими классами, существует лишь в виде отношений, в виде тенденции. По сути своей оно не способно ни обрести совершенно ясную форму вообще, ни сознательно повлиять на исторические события. Однако, и в этом вся сложность,, даже не имея психологической действительности, оно, тем не менее, не является простой фикцией. Бесконечно трудный, наполненный не только победами, но и неудачами ход пролетарской революции, ее постоянный возврат к исходному пункту, ее постоянная самокритика, о которой говорит Маркс в знаменитом фрагменте из «18 брюмера», находит свое объяснение именно в двойственной реальности классового сознания. Напомним эту мысль: «…Пролетарские революции … постоянно критикуют сами себя, то и дело останавливаются в своём движении,… сваливают своего противника с ног как бы только для того, чтобы тот из земли впитал свежие силы и снова встал во весь рост против них еще более могущественный … и снова отступают перед неопределённой громадностью своих собственных целей»[3].

С завоеванием политической власти пролетариатом борьба между его непосредственным интересом и объективной тенденцией прогресса перемещается в само сознание пролетариата, вместо того чтобы, как это было при господстве прежних классов, разворачиваться по ту сторону сознания как естественно-исторический процесс. С победой пролетариата как класса с полной силой проявляется «противостояние пролетариев друг другу». Коммунисты однажды остановилась перед «неопределённой громадностью» этого факта. Они утратили понимание, что после завоевания власти классом организационной формой классового сознания становится сама партия. Этим многократно усложняется её объективная роль и её бытие в обществе. Предметом её борьбы становятся инстинкты класса, рожденные отчужденным трудом.

Если она не справляется с задачей, то пролетариат однажды начинает воспринимать партию как нечто ирреальное, как некий враждебный «истинным» (непосредственным, профессиональным или обособленно-национальным) интересам рабочих принцип, чуждый их «подлинному» (психологически данному) классовому сознанию. Разделение духовного и материального труда внутри класса «может разрастись даже до некоторой противоположности и вражды между обеими частями»[4]. Отдельные части пролетариата именно в этот момент капитулируют перед буржуазией. Недаром демагогические вопли о 6-й статье Конституции СССР были восприняты массами трудящихся.

Важно понять, почему партия без малейшего сопротивления приняла смену концепций. Конечно, нужно помнить, что она была дважды выбита на полях Великой Войны, что тем самым прервалась интеллектуальная связь времен и поколений. Не был оправданным и рост партийных рядов до размеров населения большого государства. Можно найти и другие причины, скажем, непонимание диалектики сущности и существования коммунистической партии, что превратило её не в исследовательскую корпорацию, а в административно-хозяйственную структуру. И даже в «хор псаломщиков, отряд аллилуйщиков», как говорил Сталин[5]. Основную причину нужно искать в экономических основах жизни, которые унаследованы от прежней эпохи и ещё не были полностью изменены. Мы постоянно твердим о предательстве и оппортунизме вождей. Правильно, конечно. Но вряд ли будет плодотворен поиск, если мы будем цепляться за их частные ошибочные решения и личное недомыслие. «Все соглашаются, что оппортунизм – не случайность, не грех, не оплошность, не измена отдельных лиц, а социальный продукт целой исторической эпохи, – говорил Ленин. – Но не все вдумываются в значение этой истины»[6]. Истина в том, что эпоха, рождающая оппортунизм, не кончается завоеванием политической власти пролетариатом. Десятки лет социализма модифицировали оппортунизм. На место оппортунизма как «либеральной рабочей политики» (Ленин)[7] пришел оппортунизм иной природы, условно назовём – советский. Его «свежие силы» выращивались не на заморских грядках Гарварда, поднимались к высотам власти не как «агенты влияния», а как наши, если не лучшие, то и не худшие из наличных кадров. По деловым и боевым качествам руководителей партструктур выбирали одни, по принципу «только не меня» многие другие. Но в отличие от партии Ленина, как правило, практически не выбирали за мировоззренческие позиции. И это означает, что оппортунизм рождался не только в горних высях номенклатуры, но и в низах партии, ежедневно и в массовом масштабе. Его почвой стали (или продолжали оставаться?) «господствующие мысли господствующего класса», от которых партия не отгорожена никакой китайской стеной.

Несомненно, важно знать, какие угрозы исходят из-за стены. Но ещё важнее видеть угрозы внутри партийных стен. Оппортунизм часто начинается с отказа видеть факт в угоду иллюзии. Иллюзия о самостоятельном, вне партии, существовании классового сознания не поднимает её до адекватности понимания объективного прогресса общества, а принижает до уровня психологической данности и конкретного интереса пролетариев. Борьба за социализм является не только борьбой с внешним врагом, с буржуазией, но также борьбой пролетариата с самим собой, с опустошительным и унизительным воздействием отчужденного труда на его сознание. Пока не было объективно-экономической  возможности  практически  убедиться в иллюзорности пролетарского классового сознания, надежду на его существование еще можно было рассматривать как заблуждение. Но в ситуации построенного социализма надежда приняла характер сознательного обмана (при этом неважно – сознавалось ли это психологически). Следуя за иллюзией, партия не стала, как хотелось классикам марксизма, «сознательным выражением бессознательного процесса». Она стала его частью. Следствием стали привилегии, коррупция и пр. «прелести» жизни позднесоветской партийной элиты.

Мы снова стоит перед «неопределенной громадностью целей». Весь смысл нашего объединения в политическую партию в том, чтобы партия помогала каждому своему члену подняться до уровня сознательной социалистичности, до уровня уже существующей науки. Социалистическое сознание партии должно стать системой знаний и умений, быстро мобилизуемой общественной силой, способной организовывать действия в рамках смыслов общественного целого, предложить антитезу индивидуального обособления в каждом текущем конфликте. Пробуждать классовое сознание пролетариата можно только имея его в себе. Это и есть главное Дело партии.

Накануне 1917-го ленинская партия была весьма невелика численно, но в её активе были научные ответы на все главные вопросы эпохи. Она знала, о чём думают массы рабочих, крестьян и пр., и это её не радовало. Ибо это были мысли господствующего класса. Но знала и главное: что массы вынуждены будут делать, будучи «фактическим разложением старого миропорядка». Учение Маркса дало им путеводную нить: чтобы победить буржуя нужно сначала, хотя бы на исторический миг, победить его в голове рабочего и крестьянина. Большевики сумели это и потому возглавили революцию. Сможем ли мы, если ищем конкретику пролетарского сознания на стороне, а не в себе? Если однажды забыли, и не хотим вспоминать, что борьба против буржуазии – это лишь «начало переворота, более трудного, более существенного, более коренного, более решающего, чем свержение буржуазии, ибо это – победа над собственной косностью, распущенностью, мелкобуржуазным эгоизмом, над этими привычками, которые проклятый капитализм оставил в наследство рабочему и крестьянину». «Когда эта победа, – подчеркнул Ленин в статье «Великий почин», – будет закреплена, тогда и только тогда … возврат назад, к капитализму станет невозможным, коммунизм сделается действительно непобедимым».