Размышления по поводу текущего экономического кризиса (1)

Генри Хоубен[i]

Часть 1. Часть 2.

Призрак преследует западноевропейскую буржуазию, призрак кризиса 1929 года. Даже если те события никогда не повторятся в точности, но по масштабу рецессии и по размерам социальных, политических и военных последствий кризис, разразившийся с 2007 года имеет все шансы превзойти кризис 30-х годов.

Правительства различных стран пытаются успокоить людей, объясняя, что они уже имеют опыт, что уж сегодня-то они не позволят ситуации выйти из-под контроля. Они проводят крупномасштабные интервенции, выбрасывают на рынок ликвидные ценные бумаги, понижают ставки, чтобы поощрить кредитование и инвестиции в рисковые предприятия, находящиеся в трудном положении... Но понимают ли они на самом деле, что происходит? Правильно ли они оценивают масштабы упадка, охватившего весь мир?

Главная теория, выдвинутая на лондонской встрече «Большой двадцатки» 2 апреля нынешнего года состоит в том, что проблемы произошли из-за крайностей на финансовом рынке. Смысл их заключения предельно ясен: «Большие просчёты в финансовом секторе, в финансовом регулировании и контроле были основными причинами кризиса. Доверие не будет восстановлено до тех пор, пока мы не восстановим веру в нашу финансовую систему»[ii]. А президент Франции Н. Саркози добавил: «Сейчас так случилось, что недостатки управления вызвали финансовый кризис, очень похожий на кризис, который вызвал тот экономический кризис» [iii].

Но каким именно образом ограниченный сектор экономики, такой как субстандартные кредиты, сумма которых оценивается в 1,3 млрд. долл., вверг всю планету в столь глубокий кризис? Почему, если виной всему нарушения в этих специфических финансовых институтах, не отсекли эту гнилую ветвь прежде, чем она заразила всё дерево? Французский аналитик и защитник свободного рынка, Марк Тоэти, заметил по поводу этой рецессии, вызванной неплатежами на рынке кредитных обязательств: «Это типичный пример кризиса, который мы не в состоянии объяснить. Мы поражаемся, как побочное явление – пусть даже достаточно важное для некоторых домашних хозяйств, но ограниченное лишь американским континентом и рынком недвижимости – смогло затем распространиться как лесной пожар. Как мог из-за него вспыхнуть кризис, самый худший за последние 80 лет?»[iv]

Наша статья оспаривает эти утверждения. Мы считаем, что нынешняя рецессия – то, почему она началась на американском рынке недвижимости и то, каким образом она перешла на финансовые рынки – может быть понята, только если рассмотреть её в общем контексте развития капиталистической «продуктивной» экономики и экономической модели, принятой после решений 1979-81 годов в США. Это объясняет, почему так важно понимать историческую перспективу и учитывать процессы накопления, вызвавшие текущие проблемы. Марксистский анализ – ключ к пониманию.

1. Краткосрочный кризис и системный кризис

Традиционно наличие кризиса считается установленным, если имеется последовательное, в течение двух кварталов подряд, ухудшение роста показателя ВВП. В США, в Национальном бюро по экономическим исследованиям исходят из декларирования вхождения страны в рецессию и выхода из неё. Таким образом, они признали, что США находятся в кризисе с декабря 2007 года.

Но это определяет кризис, так сказать, с поверхностной точки зрения. Нам, как марксистам, важнее определить неисправности и нарушения в работе экономической «машины», причины ее резкой остановки и возможности для её повторного запуска. Показатель ВВП может быть хорошим индикатором, но необходимы более серьёзные фундаментальные исследования. На рис. 1 приведены графики, позволяющие нам увидеть проблемы и замедления роста, происходившие в экономике развитых стран в период после Второй мировой войны.

Следует выделить два отличающихся периода: «до» и «после» 1973-1974 годов. Различия значительны для Японии, менее значительны для Европы и ещё менее – для США.

Действительно, период после 1974 года отличается четырьмя моментами, которых не было ранее:

а) показатель ВВП (пересчитанный по паритету покупательной способности) падал ниже отметки 0% несколько раз, тогда как до 1974г. подобное произошло лишь раз или два и только в США (в 1954г. и в 1958г.);

б) произошло замедление глобального роста (экономического развития); в Японии он понизился с годового уровня 9,3% (за период с 1950 по 1973 годы) до 2,6% (за период с 1974 по 2003 годы); в Европе – с 4,7% до 2,1% (за те же периоды); даже в США он понизился с 3,9% до 3%; в мировом масштабе понижение произошло с 4,9% до 3,3% (за те же периоды времени);

в) годовые изменения скачкообразны и регулярно опускаются ниже отметки 0% по сравнению с явным, более устойчивым прогрессом особенно в 1960-е годы; таким образом, наиболее значительные изменения произошли в 1974 году, когда в США показатель роста упал с 5,7% (в предшествующем году) сразу до 0,3%, в Европе падение произошло с 5,4% до 1,9%, в Японии производство упало с 8% до 1,2%, а глобальное падение составило более 3 % – с 6,6% до 2,3%; согласно другим источникам (Мировой банк[v]) мы можем определить, что глобальный показатель ВВП рос от 4,1% до 6,7% в промежутке между 1960 и 1973 годами; в 1974 году он упал до 1,5%, затем – даже ниже 1% в 1975 году. С тех пор годовой рост никогда не превышал отметки 5% и показал значительное снижение в 1982 году с прогрессом в каких-то 0,2%. Всё это ознаменовало переход в новую «эру».

г) другие индикаторы показывают наличие таких проблем, которые мы не в состоянии преодолеть; безработица остаётся очень высокой в большинстве развитых капиталистических стран; государственный дефицит остаётся значительным, так же как и уровень государственного долга; вообще говоря, долг – частный, корпоративный или институциональный – имеет тенденцию к более быстрому росту, чем ВВП, остановки и задержки в развитии экономики более часты. Учитывая вышеприведённое, французский журнал, специализирующийся на экономических обзорах – «Alternatives еconomiques», – насчитал 24 больших финансовых кризиса за период после 1975 года.

Все сказанное выше позволяет нам сделать вывод о том, что, начиная, по крайней мере, с 1974 года в мировой экономике сложилась новая ситуация. Экономический рост более не гарантирован. Мы входим в период стагнации или медленного роста, а резкие изменения годовых показателей вблизи отметки 0% очень красноречиво демонстрируют нам экономику, которую власти отчаянно пытаются поднять без особой надежды на успех. То есть, мы уверенно интерпретируем этот период как структурный кризис. Капитализм не может выйти из рецессии.

2. Почему возникают структурные кризисы?

Когда Маркс анализирует экономические кризисы, он отмечет их цикличность. А это и есть та форма, которую они принимали на протяжении ХІХ-го столетия.

Уже в то время они выявляли противоречивые стороны капитализма. С одной стороны, они вскрывали его сбои. Груз бед общества, причиной которых является капиталистическая система, открывает ее неэффективное и в то же время несправедливое и часто бесчеловечное лицо. С другой стороны, по наблюдению Маркса, кризисы – необходимый этап нормального функционирования капитализма. В самом деле, именно кризис уничтожает, правда, жестоким и насильственным способом, разрывы, которые существуют между производством и потреблением, между различными отраслями промышленности, между сферой производства и сферой обращения. Евгений Варга, официальный экономист Третьего Интернационала, подчеркнул противоречивую природу кризиса: «циклические кризисы перепроизводства вызывают интенсивную вспышку всех противоречий капитализма, но в то же время, они суть его временный итог».

Капиталистический кризис выступает в форме перепроизводства, т.е. кратковременного избытка продукции или используемой производственной мощности по отношению к возможности продажи. В этом смысле он отличается от докапиталистических кризисов, которые были преимущественно следствием явлений, создававших недопроизводство. И это перепроизводство в мире, большинство населения которого недоедает, недополучает питьевую воду, жилища, одежду и т. д., просто ужасает.

Важно понимать, что перепроизводство фактически состоит из двух механизмов, действующих одновременно: относительного перенакопления и относительного недопотребления. С одной стороны, в поисках наивысшей возможной прибыли капиталисты вкладывают много средств и выходят за пределы возможностей покупателей. Таким образом, они увеличивают производственную мощность, движимые как желанием лидировать, так и конкуренцией. Они способны производить все больше и больше и надеются получать большую прибыль. С другой стороны, они ограничивают выплаты наемным работникам благодаря средствам поднятия производительности и другим средствам увеличения эксплуатации рабочего. Что касается их самих, то они настолько увеличивают долю своего дохода, расходуемую на инвестиции, что это наносит ущерб расходам на потребление. Возможность поглощения избытка товаров и услуг, таким образом, сокращается, не из-за снижения зарплаты или другого подобного ограничения дохода, а из-за того, что фонд потребления не растет так же быстро, как т?, чем капиталисты снабжают (или могут снабжать) своих клиентов.

Говоря словами Карла Маркса, «Конечной причиной всех действительных кризисов остается всегда бедность и ограниченность потребления масс, противодействующая стремлению капиталистического производства развивать производительные силы таким образом, как если бы границей их развития была лишь абсолютная потребительная способность общества». Поскольку эту цитату иногда понимают неправильно, уточним, что Маркс не сосредоточивает внимание на недостаточном потреблении или обнищании рабочих, так как оно зависит от того, что капиталисты выбрасывают на рынок.

И это также позволяет нам отбросить решение, которое часто предлагается в прогрессивных кругах и профсоюзах для преодоления кризиса – увеличение зарплат, в особенности потому, что рабочие потребляют большую часть своего дохода. Но Маркс, после того, как он настаивает на том, что до начала кризиса зарплаты увеличивались, причем это не смогло остановить приход кризиса, объясняет, что случилось, если бы правитель-ство развитой капиталистической страны решило использовать этот метод: компании увидят в этом новый спрос, с которым они должны считаться (вместо своих конкурентов) и увеличат производственную мощность как если бы они больше не были ограничены доходом или возможностями потребления. Высокая зарплата, конечно, желательна для рабочего, так как она обеспечивает его благосостояние, особенно в странах, где доля зарплаты в ВВП в общем резко снижена. Но это не решение экономического кризиса.

В 19-м веке компании принимали решения, необходимые для того, чтобы удостовериться, что процесс урегулирования будет успешным. Вот как их можно подытожить:

– снижение цен продаваемых товаров для того, чтобы привлечь покупателей;

– уменьшение масштабов производства и подавление ненужных отделений для того, чтобы уменьшить издержки компании;

– сокращения персонала и снижение номинальных зарплат (а если это снижение превышает снижение цен товаров, что возможно благодаря существованию все более высокой безработицы, снижается также зарплата, вычисляемая без учета налогов);

– избавление от конкурентов, не имеющих средств на вышеприведенную линию поведения, что также позволяет переложить бремя кризисных эффектов на плечи других.

Обычно этих мер достаточно. Уничтожение менее здоровых компаний освобождает долю рынка и позволяет другим быть прибыльными и снова процветать. «Творческое разрушение», по известному выражению Йозефа Шумпетера!

Однако с 20-х годов 20-го века эти меры не приводят к выходу из кризисов. Наоборот, капиталистические страны погружаются в депрессию, которая заканчивается только крупным и радикальным разрушением (войнами, революциями...). Почему? Что случилось? Какие элементы изменились и позволили нам понять затруднения капиталистической системы?

Айзек Джошуа, который изучал кризис в 30-х годах, настаивает на приходе истинного общества зарплаты. Раньше рабочий жил на продукт, создаваемый им или его семьей. Показатель самопотребления для сельскохозяйственной продукции составлял 75% в 1820 и 50% в 1870 году. Но это расшаталось в 1920-х. В 1880 году, более половины активного населения работало в сельском хозяйстве. В 1930-м – немногим более одной пятой[vi]. Снабжение рабочих жизненно важным продовольствием зависело почти исключительно от рынка. Они приобрели большее значение в мировом потреблении. В 1929 году зарплата рабочих исчислялась в 65% ВНП. Выход из кризиса за счет рабочих, – что естественно делают компании, – угрожает системе, нанося ущерб одному из источников восстановления национального спроса. Поэтому восстановление осложнено. Айзек Джошуа обратил внимание на то, что 1929 год стал началом эры кризисов зарплаты, а также крупных кризисов[vii].

Однако, два других элемента, которые привлекли наше внимание, по-видимому, тоже играют роль: тот факт, что конкуренции больше не существует между меньшими компаниями, а сохраняется она только между компаниями-гигантами, монополиями; во-вторых, господство финансового капитала, т.е. к этому времени главным образом контроль банков над промышленностью, что можно заметить в частности по беспрецедентному развитию кредита[viii].

Переход от эры свободной конкуренции к эре монополий – чрезвычайно важная ступень в анализе современного капитализма. Очень большая, вдобавок международная компания, способна сопротивляться «естественным» силам рынка конкурировать со своими соперниками во всех аспектах и не только в сфере экономики и получать поддержку каждого своего шага от «своего» правительства.

Встретившись с кризисом, она учредила финансовую «подушку безопасности», что дает ей возможность сопротивляться самым существенным эффектам падения продаж и первой уничтожать меньших, более слабых конкурентов, пока не останутся только гигантские компании. Вот как AOL-Time Warner может позволить себе декларировать убыток в 99 миллиардов в 2002 году и не быть вынужденной исчезнуть[ix]. Сравнив с этой величиной ВВП африканских стран, находим, что эквивалентен ей только ВВП Южной Африки.

И, если этого недостаточно, могут вмешиваться государственные учреждения, именно потому, что они «слишком велики, чтобы потерпеть неудачу» или «слишком взаимосвязаны, чтобы потерпеть неудачу». Несмотря на принцип невмешательства в конкуренцию, о котором снова и снова заявляют ведущие капиталистические страны, правительственная помощь играет все большую роль в надеждах на предотвращение банкротств.

Как результат, традиционные средства выхода из кризиса отвергаются. Цены поддерживаются из-за олигополий, которые не втянуты в конкурентную борьбу или предпочитают полагаться на другие подходы, а не на это соперничество (качество, образ торговой марки, исследования и т.д.). Меньшие компании исчезают, и все же этого недостаточно для того, чтобы стабилизировать рынок. Так, с 1980-х гг., автомобильная промышленность прошла путь от примерно сорока крупных производителей, более или менее независимых, до примерно дюжины[x]. А уровень излишка производственной мощности в 2007 году, перед кризисом, составлял 20% всего установленного оборудования. Мы должны были бы пресечь деятельность нескольких международных производителей автомобилей для того, чтобы снизить уровень производства до такой степени, чтобы он соответствовал платежеспособному спросу. Но может ли правительство позволить этому случиться? Может ли итальянское правительство оставить «Фиат», закрыв глаза на то, что одно из самых могущественных семейств полуострова, Аньелли, руководит этой компанией и доля группы «Фиат» в ВВП Италии достигает 3%? То же самое относится к Франции и Германии. А разве Барак Обама, новый американский президент, не заявил, что автомобильная промышленность – символ США и что он не даст ей просто исчезнуть?

Как результат, вместо нормально функционирующего механизма с жестокой наладкой, которая могла бы оживить машину, мы имеем дело с агонизирующей системой, которая не может найти осязаемый путь из этого кризиса. Спад превращается в депрессию. Необходимо большее уничтожение производительных сил, но оно занимает длительное время, поскольку вовлекаются далеко не только семейные предприятия или даже компании.

После общества зарплаты и появления монополий развитие кредита, несомненно, есть тот третий фактор, который может объяснить переход к структурным кризисам. Кредит есть денежный продукт, то есть вклад денежной суммы в данное время, которая должна быть возмещена из дохода, извлеченного из будущего продукта (или деятельности). Однако, как капитал он уже брошен в денежной форме в экономический кругооборот. В результате капитал позволяет людям покупать избыток продуктов, и позволяет продолжаться производству, которое иначе могло остановиться.