Сегодня, на переломе десятых годов 21-го столетия, когда на планете разворачиваются во всей полноте катаклизмы мирового экономического кризиса, и ни у кого уже нет сомнения в его разрушительном воздействии на мировую систему капиталистического производства, любопытно вспомнить, что обещали нам, в России, сторонники рыночных преобразований у истоков поворота к капитализму. Вот одно из гнезд таких, может быть наиболее квалифицированных «прорабов» приватизации, свитое в престижном, моем родном МГТУ им. Баумана, выпустило тогда, в 1993 году пособие [1], где утверждалось (стр. 443): «Экономический кризис оказывает противоречивое влияние на ход реформ. С одной стороны, он подталкивает их к ускорению, поскольку лишь рыночные механизмы способны стабилизировать положение и создать новые импульсы для экономического роста. С другой, – дезорганизация хозяйственной жизни создает стимулы для оперативного административного вмешательства с целью хоть как-то поддержать функционирование экономики и жизнеобеспечение населения».

Именно такой стабилизацией нам представляли ситуацию в стране в годы правления Путина, после развала экономики в ельцинские годы. Чего только не было, так это поддержания жизнеобеспечения путем административного вмешательства, но зато какое вмешательство началось с началом последующего кризиса, когда беспомощность рыночных механизмов явилась в полной красе, какая демонстрация социальной направленности политики явилась миру! А это предусматривалось рыночниками еще на берегу, перед тем как пуститься по волнам свободного предпринимательства (там же, стр. 452): «…процесс экономических преобразований неизбежно сопровождается ростом социальной напряженности. Поэтому власти, проводящие реформы, должны осуществлять гибкое социальное маневрирование, стремиться там, где это возможно, идти на компромиссы и использовать все средства для предотвращения социального взрыва. Однако подобные компромиссы не должны затрагивать принципиальные вопросы, от которых зависит общий успех политики стабилизации и ускоренного движения к рынку».

Словом, нельзя сказать, что не ведали, что творят. Ведали, но только недостаточно грамотно. Утверждая слепую веру в могущество рыночных механизмов, забыли о могуществе кризиса. А он не долго заставлял себя ждать. Ратуя за монетаристские методы влияния на производство, полагаясь на макроэкономические методы, на внедрение стохастических, вероятностных моделей хозяйства, когда господствует опора на мониторинги экономической погоды при господстве коммерческой тайны и свободного предпринимательства, буржуазные реформаторы вели страну к неизбежному финалу – участию не столько в мировом разделении труда, сколько в мировом разделении тягот глобального кризиса. Оказалось, теории игр не пригодны для ориентации в экономических процессах, а рыночники определенно заигрались, и дождались момента истины.

Первый момент истины

Сегодня капиталистическая экономика являет собой груду развалин, которую судорожно пытаются оживить, упорядочить, выработать некие финансовые механизмы, вдохнуть новые жизненные силы. Кто мог еще совсем недавно предполагать, что самая могучая буржуазия в мире, американская, – будет, заискивая, зависеть от Китая «заткнувшись» по поводу «прав человека». А визит президента Обамы именно это и продемонстрировал. А к этому дело шло уже давно. Еще в середине 90-х годов прошлого века уже громыхали отдаленные раскаты – кризис прошелся по так называемым «молодым тиграм» Юго-восточной Азии, по Аргентине, Бразилии, Мексике, вызвал дефолт 98-го года в Росси, и с периферии перекинулся в главные капиталистические страны. 2000-2001 год прошли под знаком кризиса.

Всю весну и лето 2002 года западные экономисты обнадёживали – вот-вот начнётся оживление в бизнесе, на носу повышение учётной ставки. И всё разочаровывались: надежды не сбываются. Грешили на последствия террористических актов в Нью-Йорке 11 сентября. Да, конечно, авиакомпании стали терять пассажиров, авиапромышленность – заказы, рабочие – работу. Но автомобили Фиата – не летают, а они тоже не раскупаются. Французские и немецкие авто – то же самое. Цены акций на биржах падают, а тут вскрывается подноготная – крупнейшие фирмы США в сговоре с аудиторскими конторами завышают сведения о своих доходах, чтобы обнадёжить высокими дивидендами, поддержать спрос и цену на свои акции на биржах. На биржах последовал обвал курсов. Каким концом всё это задевает монополистов медиабизнеса (издательства, телекомпании и т.п.) – трудно сказать, но и в США, и в Германии, и во Франции проходит эпидемия банкротств и в этой сфере. Ну, казалось, достигли дна, – оттолкнуться, и начнётся всплытие! Конец стагнации (застою в экономике) и пойдёт «разогрев». Ну?! Что медлит резервная система!? Поднимайте учётную ставку, и все поймут, что пора брать кредиты для продолжения бизнеса, пока кредит не подорожал ещё больше!

И вдруг – гром с ясного неба. В США снизили ещё ниже и так самую низкую за последние десятилетия учётную ставку.

Оказывается – нет застоя! Есть движение! Но не в ту сторону!! "Риск возникновения неуправляемой инфляции слишком велик!” – прорывается нешуточная тревога.

В Европе учётная ставка, т.е. процент, под который банк даёт деньги в кредит, составляет порядка 3-4%, в США он стал 1,25%, а в Японии он вообще 0,1% – почти даром – бери – не хочу.

Почему такое внимание западные экономисты уделяют этому параметру, цене кредита? Дело в том, что у истоков нынешнего, модного уже почти целый век, направления макроэкономического вмешательства в стихию рынка со стороны буржуазного государства (т.е. инструмента диктатуры класса капиталистов), стоял замеченный ещё Лениным экономист Кейнс. Кстати, мнивший себя последователем Маркса. И вся соль его рецепта лечения рыночной экономики от кризисов состояла в идее интервенции государства в области кредита. Государство создаёт своего рода демпфер – устройство, смягчающее скачки производства – резервную банковскую систему. Эта банковская система волевым порядком назначает процент – учётную ставку, под который выдаётся кредит. Когда экономика выходит из кризиса – оживляется деловая активность, идёт «разогрев» на базе обновления основного капитала, на базе прибережённых на этот случай научно-технических новшеств; здесь надо оградить экономику от несерьёзных, рискованных предпринимателей – будущих банкротов. Надо затруднить им получение кредитов, повысить процент. В экономике будет циркулировать меньше денег, т.е. деньги станут дороже, инфляция уменьшится. Ажиотажный разогрев будет притушен, безработица будет сокращаться не так интенсивно. Затем пик экономического цикла будет пройден и производство станет испытывать трудности сбыта, продажи сократятся и бизнес станет испытывать потребность в живых деньгах. Начнётся эпидемия взимания долгов по обязательствам, (начнёт раскрываться вся фиктивность, раздутость рынка вторичных денег), и резервная система снижает учётную ставку, спасая от банкротств, поддерживая производство, уменьшая темп нарастания безработицы. Одновременно растёт количество живых денег в обращении, растёт инфляция.

И задача системы – держать эти показатели, процент безработицы и процент инфляции, в узких привычных пределах – порядка от 4% до 13 %. Безработица выросла до 7%, а инфляция всего 4% – система снижает ставку, инфляция возросла до 8%, безработица снизилась до 5%. Значит, крути баранку в обратную сторону. И, правду сказать, поначалу, в 30-е годы, этот рецепт помогал, хотя чистоту эффекта смазывали воздействия гонки вооружений и последствия войны. Однако в семидесятые годы накопление эффектов внутренних рыночных процессов стало нарушать обнадёживающую картину поддержания равновесия – баланса инфляции и безработицы. Парадоксально, но факт – инфляция и безработица стали изменяться в одном направлении, расти одновременно.

Вот тогда возникла идея отказаться от вмешательства кооператива буржуев – государства – в их "личный” бизнес. Тэтчеризм и рейганизм сделали ставку на «локомотивы» экономики. Пусть снова поработает закон джунглей, пусть сильные, которых для "справедливости” зажимали антитрестовскими и антимонопольными законами, порезвятся на свободе, как "санитары леса” – пусть съедят нежизнеспособных. Поработает естественный отбор, даст новую породу фирм, вольёт новую кровь в жилы капиталистической экономики. Как известно, и эта модель не сработала, от тэтчеризма отказались.

И вот на грани тысячелетия обнаруживается, что не помогает и возврат к макроэкономическому управлению на новой "научной” основе. Взяв на вооружение теорию очередей Канторовича, теорию оптимизации решений, теорию игр, теорию экономического моделирования, вооружившись средствами электронного бизнес-мониторинга и тому подобными новшествами, преодолеть противоречие между общественным характером производства и частным характером присвоения не удаётся. Каждая фирма принимает производственные решения в условиях неопределённости, не зная решений остальных субъектов производства, и сама скрывает свою коммерческую тайну. Этот коренной порок системы частной собственности на средства производства в пределах капиталистического строя непреодолим. Это принципиально, что и подтвердил дальнейший ход экономических событий.

По ком звонит колокол

В 2003-2004 годах казалось, что удалось избежать масштабной стагнации, что реализуется восходящая ветвь экономического цикла, учетные ставки подрастали и, казалось, до очередного спада далеко, что, есть время для спокойного развития. Но уже в конце 2006 года оживились опасения за экономическое здоровье мира. Обнаружились симптомы, встревожившие мир капитала.

Уже и в средства массовой информации проникло беспокойство за устойчивость мировой экономики – доллар трясет, он медленно, но неуклонно падает, за год его падение составило 11%. Пресса гадает – началось уже? Или это сами капитаны крупного капитала США предпринимают спасительный маневр, чтобы оживить свою экономику, победить в конкурентной борьбе. Если доллар дешевеет относительно евро, то американских товаров, оцениваемых в долларах, европейский покупатель на свои деньги может купить больше. Это своего рода распродажа, увеличение экспорта, а значит увеличение производства, рост экономики. В конкурентной борьбе дело обычное, похожее на демпинговую политику, когда, продавая ниже себестоимости, изгоняют с рынка конкурентов с тем, чтобы, став монополистами, на монопольной цене вернуть потерянное с лихвой.

Однако, дело и не совсем обычное, и беспокойство за мировую экономику было не случайно, если оглянуться на историю вопроса. Вспоминается рекламный клип российских банков, в котором обесцененные в сравнении с рублем зеленные доллары несло ветром по тротуарам как опавшие листья. Опасность ощущалась уже давно, хотя бы и на уровне подсознания. И у сравнительно серьезных аналитиков мрачных прогнозов хватало – уж больно велики были диспропорции в экономической системе лидера мирового капитализма, в США. Это и небывалый рост различного рода долгов, и пробуксовка ставших, казалось бы, привычными методов смягчения регулярных экономических кризисов, разработанных еще в двадцатые годы двадцатого века упомянутым выше английским экономистом Кейнсом. На них он ссылался в своем глубочайшем анализе тенденций мирового экономического и политического развития, изложенном на II конгрессе Коминтерна [2]. Там же Ленин отмечал, упоминая реформистские иллюзии курса президента Вильсона, что «Кейнс разоблачил наглядно, как Вильсон оказался дурачком, и все эти иллюзии разлетелись в прах при первом же соприкосновении с деловой, деляческой, купцовской политикой капитала…».

Характерно замечание о роли политэкономического анализа, сделанное Лениным по этому поводу там же: «…я не думаю, чтобы хоть одно коммунистическое или вообще революционное воззвание могло по своей силе сравниться с теми страницами у Кейнса, где он рисует Вильсона и "вильсонизм” на практике». Позже, в проекте инструкции советской делегации на конференцию в Генуе, Ленин, относя Кейнса к мелкобуржуазной демократии, ставил задачу «выделить это крыло буржуазного лагеря», объявить допустимым и желательным «соглашение не только торговое, но и политическое (как один из немногих шансов мирной эволюции капитализма к новому строю, чему мы, как коммунисты, не очень верим, но помочь испытать согласны и считаем своим долгом, как представители одной державы, перед лицом враждебного ей большинства других)» [3]. И Ленин не ошибся в прогнозе – этот шанс Кейнса был испытан, и неверие в этот шанс оказалось вполне обоснованным. Рецепт Кейнса заключался в регулировании буржуазным государством экономической ситуации путем воздействия на нее через резервную финансовую систему. На этот шаг пришлось пойти президенту Рузвельту после мирового экономического кризиса 1932 года, продемонстрировавшего исчерпанность рыночного регулирования экономики, которую прогнозировал Ленин в упомянутом выше анализе. Как уже упоминалось резервная система – государственный банк – назначал цену кредита, предоставляемого им, так называемую учетную ставку, в зависимости от этапа экономического цикла. Воздействуя, таким образом, на баланс инфляции и безработицы, держа их в пределах четырех – тринадцати процентов, не затрагивая частной собственности на средства производства, первое время удавалось восстановить рыночное регулирование капиталистической экономики. Курс Рузвельта, осуществившего идею Кейнса, реформисты превозносили, как осуществление мирного пути преобразования капитализма в социализм. А правое крыло буржуазии поначалу проклинало своего спасителя Рузвельта, как ставленника «красных». Кризисы смягчились, демпфировались, но не исчезли, напрасные растраты общественного труда, выражавшиеся в массовых банкротствах, накапливали диспропорции в экономике. И к семидесятым годам чаши весов "инфляция – безработица” уже не только колебались, но и пошли совместно вверх, за пределы коридора 4-13%.

Помните? «Как коммунисты, мы не очень-то верим» в успех мирной эволюции капитализма. И этот прогноз Ленина оправдался.

В семидесятые- восьмидесятые годы признаки отказа механизма упреждающего регулирования стали явными. Отказ от обмена долларов на золото, а затем и глубина очередного кризиса, затронувшего и отрасли с передовой информационной технологией, вытолкнувшего в очереди за благотворительной похлебкой у полевых кухонь Армии спасения массу высококвалифицированных программистов, рассеяли еще один, уже новый, миф. Миф о том, что одними только средствами технического прогресса, средствами науки и техники управления – кибернетики, – не затрагивая отношений частной собственности на средства производства, капитализм способен излечить свои пороки.

Как реакция на разворачивавшийся кризис всей системы родилась реакционная идея правого крыла буржуазии (об этом детально рассказано в статье Анри Габо) [4] – возродить на новом уровне, уровне транснациональных монополий, практику ухода государства из экономики. Тэтчеризм (по имени "железной леди”) исходил из того, что рынок себя не исчерпал. Что в борьбе монополий, в этой схватке колоссальных экономических тиранозавров, победят сильнейшие. И они-то и вытянут, как локомотивы, всю капиталистическую экономику, включая и сектор мелкого и среднего бизнеса. Всем памятны перепевы этой теории на страницах нашей перестроечной прессы. Особенность состояла только в том, что ельцинская Россия еще ложилась на этот курс, в то время, когда на Западе он уже заканчивался очередным провалом. У нас, помнится, в 1991 лидер городской московской организации КПСС в прямом эфире на телеэкране проводил прием. Рядовая партии спросила его: на чем основывают вожди надежду на благотворность рыночных реформ? И получила ответ: «В США рынок подтвердил свою благотворность! Почему у нас будет иначе?». О том, что в Латинской Америке, или Африке и Азии рынок отнюдь не был благотворным, перестройщики умалчивали.

А на Западе уже в девяностых годах вновь с трепетным волнением стали отслеживать результаты манипулирования учетной ставкой в США, вновь возродились надежды на госкапиталистические рычаги оздоровления экономики.

Подтвердилось и еще одно предвидение Ленина, высказанное в работе «Империализм, как высшая стадия капитализма». Объективная реальность с необходимостью заставляет капитализм переходить к методам государственного капитализма, являющегося последней ступенькой общества на пути к социализму и демонстрирующего готовность общества к социализму, демонстрирующего ненужность обществу особого класса собственников средств производства.

Здесь следует отметить, что невозможность для капитализма на этом этапе обойтись без перехода к этой ступени ощущается и в России. Разгромные для нашей экономики ельцинские реформы (в русле теорий Тэтчер и Рейгана и всей гарвардской школы экономистов), продолжаются еще и до сих пор в форме курса на приватизацию «естественных монополий». Но пробивает себе дорогу объективная потребность возврата к участию государства в экономике. Меры по введению учета алкогольной продукции, по возврату государству концессии на «Сахалин-2», по выкупу Сибнефти, по созданию авиационной корпорации ОАК и т.п., свидетельствуют о непоследовательном, внутренне противоречивом, вынужденном объективным ходом развития общества, частичном пересмотре экономического курса, в определенной мере обманном, маскирующем инерцию прежнего курса.. Эта инерция прежнего курса продолжается, и выражается в первую очередь в намерении вступить в ВТО (всемирную торговую организацию), где как раз и разыгрываются схватки экономических ископаемых тиранозавров – транснациональных корпораций. Расчет – на мощь российской экономики, основанную на нефтедолларах. И возможно – на ослабление партнеров, о котором предупреждают упомянутые выше тревожащие симптомы.

Опубликованная в журнале «Марксизм и современность» [5] статья «Лиссабонский процесс» Анри Габо, – сотрудника Института марксистских исследований при ЦК Партии Труда Бельгии, предоставляет нам убедительную информацию о симптомах потрясений 2006и последующих годов.. Оказывается, что «спекулянты, многонациональные корпорации, финансовые группы и т. д. играют на производных биржах, делая ставки, объем которых в шесть раз превышает реальные богатства, созданные в мире за год» ([5] стр. 72). Это и есть те накопившиеся за последние пятилетия диспропорции в экономике и финансах, несмотря на госкапиталистическое регулирование через резервную систему, это и есть стихия рыночной экономики, исчерпанность моделирования финансовой системой системы капиталистического производства и распределения в обществе. Это огромный фиктивный капитал, вторичные деньги, не имеющие обеспечения продукцией производства. Это – фетишизм товарно-денежных отношений, когда для частного собственника все эти акции, долговые обязательства, векселя и тому подобные бумаги представляются реальным богатством, но для общества в целом – таковым не являются. В конце концов, реальность себя проявит, момент взаимных расчетов наступит, и прозрение будет горьким.

Стоит выяснить, откуда возникает этот фиктивный капитал, надо понять природу биржи. Маркс и Энгельс в усилении роли биржи видели проявление роста общественного характера производства. Действительно, в обществе есть потребность и возможность производить общественный продукт, но при частной собственности на средства производства все эти возможности не реализуются полностью, поскольку не координируются из центра, охватывающего все производство и распределение, не охватываются планированием. Поэтому в дополнение к простейшему рыночному механизму, сложившемуся стихийно, рождается механизмом фондовой биржи, привлекающей в производство через продажу акций резервные общественные ресурсы, распыленные среди населения. Эти акции являются ценными бумагами, имеют хождение как вторичные деньги, ими расплачиваются за долги, их берут в обеспечение кредита, под обязательство расплатиться ими выдают векселя при получении кредита, и эти векселя сами начинают выступать в роли вторичных, и третичных, и т.д. денег. Вся эта пирамида взаимных обязательств образует фиктивный капитал. Реально в производство внесены какие-то деньги, обеспеченные в какой-то мере общественным продуктом (фирмы зачастую завышают реальную стоимость акций при их выпуске и этот обман поддерживают лживыми завышенными отчетами об успехах фирмы, как это было в недавнем скандале с крупной фирмой в США). Но вторичные деньги создают уже у нескольких их владельцев видимость обладания этими же единственными первичными деньгами, реально вложенными в производство. При банкротстве фирмы – без этих денег окажется не только акционер, но и та цепочка кредиторов, которая рассчитывала на возврат им долга. Так, фирма B, купив на x долларов акции фирмы A, считает их своим капиталом в x долларов, и приобретая в кредит сырье у фирмы C, под этот «капитал» дает свои долговые обязательства, которые фирма С, в свою очередь, считает своим капиталом в x долларов, и так далее. Получается, что эти x долларов несколько раз приводят в действие производительные силы, интенсифицируя рост производства в обществе. Но когда в этой цепочке случается сбой, то происходит цепная реакция взимания долгов и биржевой крах.