Ф.Н. Самойлов

Часть 1. Часть 2.

Однажды к губернатору пришли несколько человек, уполномоченных Советом рабочих депутатов для выяснения положения, создавшегося в связи с упорной неуступчивостью хозяев. Делегаты прождали губернатора долго в приемной, их никто даже не пригласил сесть.

Наконец вышел губернатор в сопровождении нескольких приближенных. Поздоровались и собрались уже приступить к деловому разговору, как вдруг раздался оглушительный раскат грома и сверкнула яркая, ослепительная молния. Губернатор и вся его свита усиленно закрестились.

– А мы, – рассказывал один из делегатов, – и глазом не моргнули, никто и не подумал креститься. Мы стоим спокойно, глядим, как они крестятся, а некоторые из нас даже не удержались от иронической улыбки. «Неужели вы не верите в бога?» – воскликнул губернатор, удивленный нашим поведением. Тогда бывший в числе делегатов тов. Косяков ответил ему, что нам, мол, бояться грозы нечего, видали всякие грозы, а вот если нам угрожает голод, то его побаиваемся – с ним мы очень хорошо знакомы и знаем, что он пострашнее всякой грозы и от него откреститься невозможно. Не отвечая Косякову, губернатор привел какую-то выдержку из басни Крылова. Тогда тов. Косяков ответил ему басней же Крылова «Свинья под дубом».

– После этого настроение начальства сильно изменилось в худшую для нас сторону, – передавал другой делегат. – Никаких частных разговоров, не имеющих прямого отношения к делу, уже больше не было. После краткого ответа губернатора, что он ничего сделать не может, что хозяева вправе уступать нам или не уступать, мы, как и всегда это случалось, ушли от начальства ни с чем.

На собраниях и в переговорах с властями особенно часто выступал рабочий Евлампий Дунаев. Он пользовался огромной популярностью среди бастующих. Говорил он простым языком, понятным широкой рабочей массе. К вопросам подходил умело и освещал их толково и понятно. Выглядел он как самый заурядный рабочий: худощавый, среднего роста, одетый всегда в синюю поношенную блузу или такого же цвета простую рубашку. Своей ясной и простой речью он внушал рабочим особое доверие; они чувствовали, что это свой человек. Власти считали Дунаева одним из видных главарей забастовки и принимали все меры к его аресту, но вследствие хорошей конспирации им это не удавалось. Однажды на общее собрание на Талке явился рабочий и рассказал, что его арестовали, приняв за Дунаева, и продержали несколько дней под арестом, пока не узнали, что Дунаев продолжает ежедневно выступать на собраниях бастующих.

* * *

17 мая хозяева через фабричную инспекцию прислали ответы на требования рабочих. Каждый хозяин отвечал отдельно, и ответов этих, заклеенных в конверты, набралось масса. В момент получения этих ответов происходило общее собрание бастующих; один из партийных работников, тов. Терентий, взяв всю эту кучу конвертов с хозяйскими ответами в охапку, поднялся на трибуну и, показывая их, сказал: «Вот сейчас мы наконец получили от хозяев ответ на наши требования. Посмотрим, что они, «кормильцы» и «благодетели» наши, нам пишут» – и объявил перерыв собрания.

Для рассмотрения хозяйских ответов на требования рабочих экстренно созвали пленум Совета. Ответы на все требования были отрицательные, если не считать согласие хозяев на отдельные ничтожные прибавки да удовлетворение ими отдельных мелких требований, касающихся бань и прачечных на фабриках О политических требованиях хозяева говорили, что направлены они не по адресу, что удовлетворение их не от них зависит...

После рассмотрения ответов хозяев было решено стачку продолжать, политические требования были посланы министру внутренних дел. Под ними подписались депутаты, точно указав свои профессии...

В конце мая к бастовавшим ивановцам примкнули рабочие Шуи (9048 человек), затем рабочие Тейкова (9127 человек). Забастовали фабрики в селе Юже (6127 человек), Гродзилове (1805 человек) и некоторые другие. В этот период в Ивановском районе насчитывалось около 70 тысяч бастующих. Все они держали связь с Ивановским Советом, получали от него советы и указания. Таким образом, Ивановский Совет фактически руководил стачечным движением всего района.

Техника в социал-демократической организации была налажена в этот момент недурно. Мне поручили снабжение типографии бумагой, краской и прочими материалами. Типография находилась на окраине города, по Большому Лежневскому тракту. Бумагу, краску и прочее я покупал в магазине Ильинского и при помощи нескольких товарищей обходными путями доставлял в типографию. В типографии ежедневно печатались бюллетени о ходе стачки, которые распространялись на общих собраниях; эти бюллетени имели большое агитационное значение...

Вопреки запрещению властей 23 мая на городской площади по постановлению Совета вновь состоялось собрание бастующих под лозунгом «Работы, хлеба!». Возвращаясь с площади на Талку, демонстранты выкинули красный флаг и пели «Смело, товарищи, в ногу...». Это была первая демонстрация с красным знаменем за все время стачки.

Владельцы предприятий исчезли из города. На фабриках остались только управляющие, директора и другая администрация, с которой рабочие и вступили в переговоры через своих депутатов. На одном из собраний на Талке по предложению Совета было решено отправиться на фабрики с требованием уплаты заработка за время стачки. Но когда рабочие депутаты явились на фабрики, администрация ответила им, что хозяев нет и никому по этому вопросу полномочий не оставлено. На многих фабриках произошли большие споры. В результате на другой же день губернатор издал приказ, в котором угрожал «принять меры против лиц, позволяющих себе угрозы и шум во время переговоров с фабричной администрацией по вопросу об уплате за время стачки».

Хозяева все же решили выдать рабочим некоторую сумму, правда очень маленькую, кажется, по одному рублю на человека. В течение стачки такие выдачи производились раза два или три.

Популярность стачки и авторитет Совета рабочих депутатов росли с каждым днем и распространялись далеко за пределы города. К нам в Совет поступали разнообразные просьбы и жалобы от рабочих ближайших городов и местечек о притеснениях со стороны хозяев. Важно отметить, что в Совет поступали жалобы и от крестьян на притеснения со стороны помещиков и различного сельского начальства. Так, например, шуйские крестьяне прислали ходоков с жалобой на незаконные действия лесничего. Другие десять ходоков крестьян просили дать указания, «как отобрать землю и земских начальников уничтожить». Обращались в Совет крестьяне Муромского и других уездов...

Нередко приезжали делегаты от рабочих из разных местностей губернии за советами и со всякого рода жалобами на хозяев. Их приглашали на заседания Совета, выслушивали, давали необходимые указания, советы, а иногда посылали с ними на место кого-нибудь из депутатов или партийных работников для организации стачки. В Совет рабочих депутатов приходили ходоки рабочих Шуи, Тейкова, Лежнева, Родников и других промышленных пунктов Ивановского района.

В буржуазных газетах («Русское слово», «Русские ведомости» и др.) много писалось тогда о событиях в «русском Манчестере», как они называли Иваново-Вознесенск. Газеты эти освещали стачку по-разному: одни, как «Русское слово» и «Русские ведомости», печатая длинные статьи о стачке, лебезили, «одобряли» выдержку, дисциплину и прочее, но не одобряли неумеренность таких требований, как требование Учредительного собрания и пр.; другие, как «Русский листок», ругались и всячески клеветали на бастующих...

Полиция продолжала внешне вести себя спокойно, но за руководителями стачки следила и исподтишка даже охотилась на них. Некоторые товарищи подверглись аресту еще в первые недели стачки, но были через некоторое время освобождены. Эти аресты озлобляли бастующих и неизменно способствовали еще большему росту классового сознания. Когда кто-нибудь из товарищей после двух- или трехнедельного ареста появлялся на трибуне, ему устраивалась восторженная встреча...

Совет поручил милиции наблюдать за порядком в городе и не допускать к работе штрейкбрехеров. В первые недели забастовки около фабрик по утрам расставлялись назначаемые Советом патрули милиции для проверки, не идет ли кто-нибудь на работу. В патруле по поручению Совета приходилось неоднократно бывать и мне. Рано утром, когда только всходило солнце, стоишь, бывало, на главной дороге, ведущей к фабрике, и смотришь, не покажется ли где штрейкбрехер. Но проходит час, другой – кругом все тихо и безлюдно. Стоят замолкшие корпуса-гиганты фабрик и заводов, расположенные по обоим берегам протекающей через город реки Уводи. Не дымят их громадные трубы, не слышно обычного шума и трескотни ткацких станков.

Много накопилось горечи в сердцах рабочих от всяческих обид и притеснений в течение десятков лет. Трудна борьба с неравными по силе врагами – капиталистами: приходится и голодать, и терпеть нужду во всем самом необходимом. Но не гнутся ивановские рабочие. Нет штрейкбрехеров, безлюдье кругом полное...

Однажды во время дежурства пришлось встретиться с полицмейстером города Иваново-Вознесенска Кожеловским, впоследствии стрелявшим в рабочих. Солнце было уже высоко, кругом обычная тишина и безлюдье. Патрульные стояли на берегу крутого оврага близ фабрики «Компании», когда по дороге из местечка Дмитриевки показался полицмейстер. Его фигуру все мы хорошо знали. Ехал он в пролетке с кучером и вооруженным охранником и направлялся к нам. Мы сделали вид, что не обращаем на него внимания. Не доезжая до нас нескольких десятков шагов, он сказал:

– Что? Сторожите, чтобы не дать желающим стать на работу? Силой заставляете бастовать? Напрасно смотрите: не пойдут фабрики! Не бойтесь, они теперь уже не завертятся! Скоро сами будете просить, чтобы их пустили, да нет уж, нет, не завертятся они! Долго не завертятся! Вот побастуйте теперь, побастуйте!

Мы ничего не ответили, делая вид, что это к нам не относится, и он уехал. Потом стало известно, что нас, рабочих, хозяева хотят «взять измором», искусственно затягивая стачку.

Время шло, а фабриканты молчали. Нужда среди бастующих росла и становилась все более невыносимой. Вначале, кроме нескольких сот рублей, собранных нами в первый день стачки, в кассе Совета ничего не было. Потом стали поступать деньги, собранные рабочими других городов и промышленных местечек. Организовали комиссию по выдаче пособий. За время стачки, насколько помню, поступило около 15 тысяч рублей. Количество нуждающихся росло, и так как всех удовлетворить было невозможно, комиссии приходилось строго отбирать особо нуждающихся в пособии. Пособия выдавались не деньгами, а чеками и талонами общества потребителей, и нуждающиеся получали пособия продуктами.

Кооператив «Единение – сила» сыграл большую положительную роль в стачке, оказывая продовольственную помощь бастующим; он был бельмом на глазу у полиции. Полиция решила помешать кооперативу; под предлогом, что бастующие рабочие, приходившие к лавочке кооператива за продуктами, якобы мешают производить торговлю, полиция направила к лавочке казаков, которые зверски избили рабочих.

«Университет» на Талке продолжал существовать. Результаты его политико-воспитательной работы сказывались все более заметно. Те самые рабочие, которые в начале стачки и слушать не хотели революционных призывов «Долой самодержавие!», «Да здравствует вооруженное восстание!» и т.д., теперь, после прохождения «первоначального курса политической грамоты», шумно аплодировали горячим политическим речам, направленным против царского самодержавия. Теперь рабочие с большим подъемом пели революционные песни.

Наиболее популярными песнями на Талке были «Нагайка», «Дубинушка», «Машинушка», «Трепов генерал»; их распевали бастующие рабочие. Вот слова «Нагайки» – песни, сложенной народом в 1905 году:

Нагайка, ты нагайка,
Тобою лишь одной
Романовская шайка
Сильна в стране родной!
На жалобы и стоны
Голодных темных масс
Один ответ у трона –
«Пороть нагайкой» нас.
Нагайкой не убита
Живая мысль у нас.
Уж скоро паразитам
Придет последний час.
Нагайки свист позорный
Забудем мы тогда,
Когда пойдем упорно
Под знаменем труда.

Однажды в связи с этой песней произошел интересный эпизод. Возвращавшаяся с собрания группа дружинников столкнулась с двумя казаками. В короткой схватке казаки были разоружены, у них были отобраны и нагайки. На следующем собрании Евлампий Дунаев запел песню «Нагайка», дирижируя настоящей казацкой нагайкой. Это вызвало общее веселье, остроты по адресу опростоволосившихся казаков и смех. В этот день «Нагайку» пели с особым воодушевлением.

Часто пели «Машинушку». Песня заканчивалась гневными пророческими словами:

Но страшись, грозный царь!
Мы не будем, как встарь,
Терпеливо сносить свое горе.
Точно в бурю волна,
Просыпаясь от сна,
Люд рабочий бушует, как море.
Твой роскошный дворец
Мы разрушим вконец!
И лишь пепел оставим от трона.
А порфиру твою

Мы отнимем в бою
И порежем себе на знамена!
Фабрикантов-купцов,
Твоих верных сынов,
Мы, как тучи, развеем по полю,
И на место вражды
Да суровой нужды
Установим мы братство и волю!

В этих боевых песнях революции рабочий люд черпал энергию, упорство и волю к борьбе, веру в неизбежную победу рабочего дела.

Политико-воспитательная работа парторганизации не ограничивалась дневными, открытыми митингами на берегу Талки. По вечерам, а иногда и поздно ночью устраивались для более узкого круга партийных и беспартийных активистов конспиративные собрания в лесу, у костра, где слушались доклады по политическим и общественным вопросам. На этих собраниях обычно присутствовали все партийные руководители, и в оживленном обмене мнениями незаметно проходила ночь.

Власти не могли не замечать этого. Они понимали, что на Талке в течение долгого времени ведется противоправительственная агитация. И они решили положить конец этому путем расправы со стачечниками.

2 июня было расклеено постановление губернатора, согласно которому собрания рабочих на Талке категорически воспрещались...

Власти сбросили маску «третьей стороны» в «споре» рабочих с фабрикантами и заводчиками и запрещением собраний пытались разбить нашу сплоченность и организованность.

Состоялось конспиративное собрание депутатов и партийных работников, на котором решили, несмотря на запрещение, все же собраться в обычное время на Талке. Об этом решении было устно передано бастующим. Перед собранием, утром 3 июня, дружинниками была произведена разведка леса, окружавшего место собрания бастующих; были обнаружены в разных местах в засаде большие группы казаков и драгун. Часов около 11 у опушки леса, близ лесной сторожки, на противоположной обычному месту собраний стороне Талки, собралось около трех тысяч рабочих. Все сидели на земле и ждали, когда подойдут остальные, чтобы открыть собрание. Люди продолжали прибывать.

Но вот со стороны станции показался большой отряд казаков с полицмейстером Кожеловским во главе. Собравшиеся продолжали спокойно сидеть, зорко наблюдая за движением казаков.

Казаки подъехали к небольшому мостику, перекинутому через Талку. После минутной остановки у моста они быстро двинулись через него. Переправившись через реку, казаки снова на минуту остановились. На попытку некоторых членов Совета повести переговоры полицмейстер ответил ругательствами и угрозами. Он три раза подряд крикнул: «Расходись! Расходись! Расходись!», в этот же момент скомандовал: «Казаки, вперед!» – и сам первый ринулся на толпу. За ним, пришпорив лошадей, с криком и гиканьем устремились казаки.

Люди уже были на ногах и стали отступать, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее и наконец лавиной бросились в лес по разным направлениям. Большая часть двинулась к линии железной дороги. Мы, депутаты, пробовали остановить этот стихийный поток, так как в лесу можно было не без успеха сопротивляться конным казакам. Но дикий вой, ругательства и гиканье пьяных казаков производили свое действие. По отступающим казаки дали несколько залпов из винтовок...

Я каким-то образом очутился в толпе тех, которые двигались к железнодорожным путям. С чувством огромного озлобления я вместе с другими товарищами принялся собирать камни на линии железной дороги, намереваясь организовать сопротивление шайке негодяев. Казаки продолжали стрелять по бегущим через железнодорожную насыпь, «снимая» их оттуда пулями; бегущих охватила паника, и я понял, что сделать ничего нельзя, что нужно уходить. Примкнул к группе товарищей, направлявшихся в лес, влево от железной дороги. Шли мы лесом долго, пока не добрались до сторожки, находившейся на довольно большом расстоянии от Талки.

В сторожке уже было несколько человек. Мы вошли, чтобы попросить напиться. Но находившийся в это время на дворе сторож вдруг вбежал в сторожку и схватил со стены револьвер. На сторожа в один момент набросились несколько человек и обезоружили его. Он смотрел на нас зверем. Мы вначале думали, что он принял нас за грабителей, и начали ему объяснять, кто мы, сказали, что ничего худого ему не желаем и не сделаем. Но он продолжал смотреть на нас враждебно, и мы пошли дальше. Шли опять долго лесом, пока не пришли в село Богородское. Там встретили нескольких товарищей и, немного отдохнув, направились в город... В этот же вечер разгромлено было несколько винных лавок, порвано много телефонных и телеграфных проводов. На улицах валялись вывороченные телеграфные столбы. Телеграфное и телефонное сообщение было прервано. Толпы озлобленных рабочих избивали попадавшихся им полицейских.

Было ясно, что для вооруженного выступления рабочих, доведенных до крайности зверским расстрелом, недоставало только оружия. В городе носились слухи о большом количестве убитых и раненых, и всюду слышались ругательства и угрозы по адресу виновников дикой расправы с бастующими...