<<в начало                                        Главы 1,2, 3, 4>>  

Великий социалистический трибун
К 155-летию рождения и 100-летию гибели Жана Жореса

А.В. Харламенко

5. По ком звонит колокол?

По-зимнему холодным ноябрьским утром 1912 года над старинным городом плыл звон колоколов. Последний перед войной международный форум социалистов открывался антивоенным митингом, которому власти отвели кафедральный собор. Жорес говорил о великой ответственности Интернационала: «Мы должны помешать конфликту распространиться, перерасти в пожар, пламя которого охватит всех трудящихся Европы». Призвав противопоставить войне «пролетарское действие», он предупредил: «Народы могут прийти к выводу, что своя революция будет им стоить меньше жертв, чем чужая война». В то же время он вновь подчеркнул: «Интернационал должен позаботиться о том, чтобы его призыв к миру был услышан повсюду, должен повсюду разворачивать легальные или революционные действия, которые предотвратят войну, или же потребовать к ответу ее зачинщиков».

Лидер французских социалистов стал одним из авторов Базельского манифеста, где подверждалось положение, одобренное по инициативе Ленина в Штутгарте: пролетариат должен использовать военный кризис для свержения капитализма. Манифест, изданный во Франции полумиллионным тиражом, одобрялся на многих рабочих митингах. Итоги базельского форума Жан воспринял как призыв Интернационала к революционной борьбе против войны. Он считал вполне вероятным, что война, навязанная народам, превратится в гражданскую: «Правительства Европы не могут безнаказанно развязать катастрофу. Война создаст революционную ситуацию во всех умах, во всех сердцах, во всем. Миллионы вооруженных людей, осужденных на взаимную бессмысленную войну, в конце концов поступят правильно, повернув оружие везде в Европе против европейского режима безумия и смерти».[63]

 Но, пока катастрофа не разразилась, Жорес считал долгом социалистов сделать все возможное для ее предотвращения.

Во Франции вопрос о мире выдвинулся в центр политической борьбы. О назревании кризиса свидетельствовала чехарда в верхах. В 1912 г. правительство радикалов сменил правый кабинет Р. Пуанкаре, с ходу попытавшийся перевести балканскую войну в мировую.

В январе 1913 г. этот деятель был избран президентом; предшественник, сдавая дела, угрюмо вымолвил: «Я уступаю место войне». Соучастниками «Пуанкаре-войны» стали социал-ренегаты.

В марте 1913 г. Мильеран, экс-социалист Мильеран, он же военный министр (!) в правительстве Бриана, внес законопроект об увеличении срока обязательной армейской службы до трех лет. Копируя германскую военную организацию, он вводил в войсках подобие прусской муштры, о чем давно мечтали реакционные генералы и правые националисты. «Юманите» немедленно заявила о начале широкой кампании против «закона о трех годах». Социалисты и ВКТ, преодолев вражду, действовали совместно. Общие митинги под красными знаменами собирали сотни тысяч человек. Под заявлением протеста за три месяца было собрано 700 тысяч подписей. Активная работа велась среди солдат.

При этом социалисты в полной мере учитывали интересы безопасности страны, выдвигая жоресовский проект армии нового типа, единой с народом. При его обсуждении в парламенте никто из военных не смог с профессиональной точки зрения обнаружить в речи лидера социалистов ни единого изъяна. Впоследствии генералы признавали, что Жорес точно предсказал ход военных действий на франко-германском фронте Первой мировой войны.

«Закон о трех годах» все же был принят. Но социалисты сделали его критику основой своей предвыборной кампании, добившись в апреле 1914 г. небывалого успеха: 1400 тыс. голосов, 103 депутатских места. Рабочее движение выросло в первостепенную политическую силу. Один из «премьеров на час» звал лидера социалистов в свой кабинет, обещая ему «полную свободу действий». Но Жорес не стал уподобляться Мильерану.

Выступления трибуна, принимавшие все более революционный характер, вызывали ярость даже у недавних союзников. Размежевание общества и накал страстей напоминали времена дрейфусиады. «Аксьон Франсэз» открыто сколачивала отряды боевиков под недвусмысленным названием «Королевские парни».

Лжепатриотическая пресса уже давно обзывала Жана, как несколько лет спустя Владимира Ильича, немецким шпионом (заодно призывая учиться патриотизму у… германских социал-демократов). Теперь же «патриоты» печатно призывали «всадить ему в голову кусок свинца». В парламенте Жан отвечал язвительно: «Люди, отличающиеся любовью к порядку, к доброте и к нашей щедрой цивилизации, охотно угрожают нам тюрьмой, расстрелом и гильотиной». В узком кругу признавал: «Не пройдет и шести месяцев, как начнется война. Я получаю столько писем с угрозами, что не удивился бы, если бы оказался ее первой жертвой».[64]

Вскоре после сараевских выстрелов президент республики Пуанкаре и премьер Вивиани поспешили в Петербург – подтолкнуть Россию к войне. Жорес выступил в парламенте против финансирования вояжа.

Через несколько дней вместе с Вайяном предложил конгрессу соцпартии резолюцию, дополнявшую базельские решения призывом к одновременной всеобщей забастовке во всех европейских странах. Резолюция была принята, но почти половина делегатов по предложению Геда голосовала против. Вчерашний вожак «левых» и завтрашний министр договорился до того, что «всеобщая стачка, даже международная и одновременная, была бы преступной изменой социализму».[65]

 Ультраправой прессе достаточно было отбросить последнее слово… Жан понимал, что и большинство партии, подчинившееся его авторитету, вряд ли готово на столь решительную меру. Настаивая на своем предложении, он рассчитывал на дальнейшее сближение с ВКТ, представлявшей рабочие массы; их активные действия могли изменить настроение социалистов. Скорее всего, Жорес знал о секретном правительственном плане ареста руководства соцпартии и профсоюзов в случае войны. Не потому ли он особо подчеркивал, что действовать надо до начала военных действий – потом будет поздно? Помнил он и о том, что на нескольких конгрессах Интернационала германские социал-демократы отклоняли вносимое им и Вайяном предложение о всеобщей политической стачке против угрозы войны. Неминуемо вставал вопрос: что если во Франции забастовка начнется, а кайзер, не встретив организованного противодействия германских рабочих, вторгнется в республику? Решений о совместных действиях Жорес ожидал от очередного конгресса Интернационала, который должен был собраться в Вене 23 августа. Оптимизм питали вести из Петербурга: Пуанкаре и Вивиани, искавших поддержку своих воинственных планов, рабочие встретили всеобщей забастовкой, краснознаменными демонстрациями и баррикадами. Жорес писал в «Юманите», что через голову франко-русской реакции народная Россия взывает к народной Франции: «Какое это предупреждение для европейских держав! Революция повсюду стучится в дверь. Почва колеблется под всеми режимами угнетения и привилегий, и, если произойдет военное потрясение, многие из них рухнут».[66]

О разрыве Австро-Венгрией дипломатических отношений с Сербией Жан узнал в пригороде Лиона, где участвовал в избирательной кампании. Вместо предвыборного выступления прозвучала страстная речь, разоблачавшая «тайну, в которой рождается война».

Небывало откровенно и резко он подчеркивал, что за угрожающую миру опасность ответственна буржуазия всех европейских держав, в том числе Франции. «Остается только одна возможность сохранения мира и спасения цивилизации; она состоит в том, чтобы пролетариат сплотил все свои силы, включающие множество братьев: французских, английских, немецких, итальянских, русских; в том, чтобы мы призвали эти тысячи людей объединиться, и единодушное биение наших сердец отдалило ужасный кошмар … Наш долг, долг всех вас – не упускать ни одной возможности наглядно показать, что вы – с международной социалистической партией, представляющей сейчас, в начале бури, единственную вестницу возможности мира или восстановления мира».[67]

Жорес спешит в Париж. На полпути поезд сходит с рельсов – случайность из-за предвоенной перегрузки дороги или умысел? На этот раз обошлось, но доехать удастся только завтра. Телеграммой он созывает всех депутатов партии на экстренное заседание, из редакции местной газеты по телефону диктует статью в «Юманите».

Рано утром 28-го приходит сообщение: войска Австро-Венгрии перешли сербскую границу. Жорес уже в Париже разъясняет депутатам: секретные статьи союзного договора обязывают Францию воевать на стороне России. Чтобы локализовать конфликт, надо добиться, чтобы правительство вовремя удержало союзника. Парламентская группа социалистов принимает резолюцию с протестом против секретных статей договора. Президент и премьер еще не вернулись из Петербурга, и Жан требует от и.о. премьера созвать экстренное заседание палаты.

Вечером лидеры партии выезжают в бельгийскую столицу. Утром, на заседании Исполнительного бюро Интернационала, инициатор его созыва, как всегда, излучает волю к борьбе: «Правители ведут народы к краю пропасти, но в последний момент они колеблются… Необходимо, чтобы это колебание мы использовали для поддержания мира».[68]

 Но немцы и австрийцы уклоняются от осуждения своих правительств и отвергают идею всеобщей забастовки. Решено лишь – опять по предложению Жана – созвать конгресс не 23-го, а уже 9 августа в Париже. Выступая на брюссельском антивоенном митинге, он еще раз высказывает надежду на благоразумие французских и посредничество британских правителей. Что это – наивность? Скорее, рассчитанный шаг опытного политика, избравшего для дипломатической инициативы именно Бельгию, чей нейтралитет гарантирован Лондоном. Почти теми же словами, что некогда Энгельс, Жорес предостерег правящие круги обеих сторон от иллюзорных упований на «войну до осеннего листопада»: «Когда тиф довершит дело, начатое снарядами, когда воцарится смерть и нищета, отрезвленные люди обратятся к немецким, французским, русским и итальянским правителям и спросят их, во имя чего нагромождены такие горы трупов? И тогда освобожденная от оков революция скажет им: «Ступайте прочь!» На обратном пути, в предпоследний день жизни Жореса, Гед задает ему вопрос, не раз разделявший революционеров XX века: - Почему вы так боитесь войны, она же приблизит революцию? - При условии, что мы будем бороться против войны, – таков ответ Жана.

В Париже полиция разгоняет антивоенные митинги, срывает плакаты. Обыватели штурмуют магазины. В парламенте о войне говорят как о факте. Передают слова военного министра: «Победа обеспечена. Когда я был в России, они мне все показали. Через месяц или шесть недель русские будут в Берлине». Жорес восклицает: «Какое легкомыслие!».[69]

Премьер Вивиани, некогда товарищ и почти друг, после разговора с германским послом принимает лидера оппозиции. Успокаивает, заверяет в миролюбии, просит не осложнять положение правительства.

Утром 31 июля выходит номер «Юманите» с последней статьей Жореса. Она озаглавлена «Хладнокровие». Жан призывает не терять голову. Настаивает на посредничестве Лондона. Неужели искушенному в политике автору неведомо, что британская дипломатия не посредничает, а провоцирует войну? Скорее, он рассчитывает, что в дипломатические дела вмешается другая реальная сила. Мысль, созвучная ключевым словам «Интернационала» – «своею собственной рукой», – ясно выражена в концовке статьи: «Опасность велика, но она не непреодолима, если мы сохраним ясность мысли, твердость воли, если сумеем проявить и героическое терпение, и героизм в борьбе. Ясное сознание долга дает нам силы его выполнить». За словами, достойными народного вождя эпохи Великой революции, следует указание: все социалисты Парижа должны в воскресенье 2 августа явиться на «собрание, посвященное международному положению и действиям, которых ждет от нас Интернационал». Встреча мыслилась не как разовая: «Такие собрания не позволят ни на минуту ослабнуть воле и мысли пролетариата и подготовят ту мощную – я уверен – демонстрацию, которая должна предшествовать открытию конгресса Интернационала. Самое главное – непрерывно действовать, настойчиво будить мысль и сознание рабочих масс. В этом наш истинный оплот. В этом и только в этом гарантия будущего».[70]

Судя по последнему выступлению Жореса в печати, за оставшуюся до конгресса неделю он предполагал провести целый каскад протестных выступлений. Они должны были постоянно наращивать давление на правительство, лишая его необходимой предпосылки начала войны – спокойного тыла, – и одновременно переломить настроение в социалистических партиях, в рабочих массах Франции, а затем и других стран. Несомненно, Жан рассчитывал также на свои обширные связи в политических партиях и среди военных – ведь ему не раз удавалось свергать правительства и президентов.

Прежде всего, требовалось хоть немного оттянуть катастрофу. И утром последнего дня своей жизни, последнего дня европейского мира, Жорес с другими лидерами партии опять отправляется к премьеру. Но тот отказывается их принять – у него посол кайзера. Министр иностранных дел тоже занят, оппозиционеров принимает заместитель. Жорес настаивает, чтобы Франция потребовала от России согласия на британское посредничество. Тем, кто не сделает для мира все возможное, трибун угрожает испытанным оружием – публичным обвинением. Чиновник спрашивает: «Что будет делать социалистическая партия, если обстановка будет еще более грозной?» Жорес говорит откровенно: «Мы будем продолжать нашу кампанию против войны». И получает не менее ясный ответ: «Но вас убьют на первом же углу». Выходя, произносит: «Все кончено!» Что он имеет в виду: международный мир, компромиссы с правительством или свою жизнь? В последний раз Жан едет в «Юманите». Неосторожно сообщает: «Сегодня ночью я напишу статью, в которой разоблачу всех виновников готовящегося преступления. Я должен выступить, как некогда Золя. Это будет новое «Я обвиняю»».[71]

Кто-то из коллег напоминает: пора пообедать. Другой, встревоженный репликой замминистра, советует сменить кафе – возле любимого всей редакцией «Круассана» замечены молодчики из «Аксьон франсэз». Но Жан настаивает: «Это наше место». Когда поздний обед подходит к концу, из-за занавески протягивается рука с револьвером. Почти в упор – выстрел, другой, третий… Почему Жорес, как многие известные истории жертвы индивидуального террора, не прислушался к предупреждению? Полагаю, к смертельной игре с судьбой могла подсознательно подвести невыносимая тяжесть выбора. Он не мог стать, как большинство лидеров II Интернационала, соучастником преступления против человечества. Не мог и отступить, дожидаясь более благоприятного соотношения внутренних и международных сил, – для такого маневра нужна сплоченная закаленная партия, иначе шовинизм захлестнет все.

Обладая уникальным авторитетом и поистине магнетическим влиянием на массы, он, пожалуй, мог выступить подобно Золя в «деле Дрейфуса», однако в пролетарском варианте – спутать карты поджигателей войны, подняв профсоюзы на политическую забастовку. Но что дальше? То, что едва удалось предотвратить пятнадцать лет назад: военное положение, аресты лидеров, террор националистов, разгром рабочих организаций? Или гражданская война? Готовы ли внуки коммунаров превзойти дедов в организованности и умении воевать с вышколенным врагом? А если буржуазия, забыв свой патриотизм, сдаст родину интервентам, как поступала в прошлом (и снова поступит спустя четверть века), – сможет ли европейский пролетариат поддержать товарищей? И достанет ли сил для победы? Не повторится ли кровавый парижский май 1871 г. – десятикратно в общефранцузском масштабе и стократно в международном? На эти вопросы летом 1914-го слишком трудно было ответить...

6. «Не умирают для политики»

1 августа сограждане читали на стенах два воззвания, подписанные премьером Вивиани. В первом сообщалось о всеобщей мобилизации. Второе с прискорбием извещало о подлом убийстве «республиканца-социалиста, который всегда боролся за благородное дело, а в эти трудные дни в интересах мира поддерживал (!) патриотическую акцию правительства».

Рабочему классу рекомендовалось «не усугублять публичные эмоции агитацией, которая привела бы к беспорядкам в столице».[72]

Два дня спустя для Франции начнется мировая война. Еще через сутки, во время прощания с Жаном, рабочие, ждавшие от лидеров социалистов и ВКТ принципиальной позиции, услышат о «национальном единстве» и прекращении классовой борьбы во имя защиты отечества. Позже станет известно: еще до гибели Жореса правительство отменило намеченный на случай войны арест нескольких тысяч видных социалистов и профлидеров. Выстрелы в кафе «Круассан» должны были показать всем, что ждет непокорных. Как констатирует современный нам историк, организаторы преступления справились и с этой задачей: «Его гибель уничтожила сопротивление поддержке войны, существовавшее среди французских левых в соцпартии и профсоюзах. Она позволила совершиться «Священному союзу», торжественно провозглашенному в палате депутатов воинственным президентом Р. Пуанкаре именно в день похорон Жореса».[73]

Как не раз бывало с покойными вождями трудящихся, которым господствующие классы при жизни «платили… постоянными преследованиями… самой дикой злобой, самой бешеной ненавистью, самым бесшабашным походом лжи и клеветы», с мертвого Жореса принялись писать «безвредные иконы».[74] Буржуазные газеты, еще вчера изливавшие на него потоки грязи, накануне похорон признали «абсолютную честность» убитого. Не только ренегаты со стажем вроде Мильерана и Вивиани, но и такие лидеры социалистов, как Ренодель, Гед, Самба, Тома, до рокового часа находившиеся рядом с Жоресом, вошли в империалистическое правительство. Того, кто уже не мог им ответить, они теперь перелицовывали по своему образу и подобию.

Продолжением убийства стал и процесс по делу его исполнителя. На месте преступления был задержан некто Виллен – сын судейского чиновника, «вечный студент», ожидавший призыва в армию. «Аксьон франсэз» поспешила отмежеваться от него. Как обычно бывает в делах о терактах против тех, кто неугоден хозяевам капиталистического мира, юстиция вопреки логике держалась версии «фанатика-одиночки». Если верить обвинительному заключению, Виллен бывал у националистов, но активной роли не играл; имел скромные доходы, но широко разъезжал по Европе; Жореса не слушал и не читал, но убил... вместо французского премьер-министра (!) или кайзера Вильгельма II (!!), которого пощадил как знатока искусства (!!!). Свидетели, бывшие с Жоресом в «Круассане», видели, как за ними с улицы наблюдала группа лиц, потом некто дал сигнал к стрельбе. Виллен еще накануне следил за квартирой Жореса, заранее обзавелся оружием и патронами, но роковые выстрелы были сделаны из другого револьвера, неизвестного происхождения. Расследовано не было ничего. Свидетели защиты живописали неуравновешенность Виллена, чья душевнобольная мать уронила его в детстве из окна (прямо как персонажа фильма «Праздник святого Йоргена»). А сам он, находясь в тюрьме в военное время, имел возможность письменно инструктировать свидетелей и даже угрожать властям (неужели от своего имени?): если его адвокаты «начнут нападать на прежние правительства (а в этом может возникнуть необходимость), то священное единение нации понесет тяжелый урон».[75]

Уважив просьбу Виллена, суд отложили, а его оставили в комфортабельной камере, пока сверстники, в том числе сын убитого, гибли на фронте. Закончилась мировая война, шовинисты упивались реваншем, в Германии были убиты К. Либкнехт и Р. Люксембург, в оккупированной Одессе французская контрразведка учинила бессудную расправу над своей соотечественницей Ж. Лябурб и другими интернационалистами.

Лишь тогда, в марте 1919 г., дело об убийстве Жореса довели до суда.

Классовый характер процесса бросался в глаза. Все присяжные были подобраны из средней буржуазии: ни одного интеллигента, не говоря уже о рабочем. Прокурор (!) настраивал жюри на снисхождение к обвиняемому. Председатель суда, пользуясь диктаторской властью, предоставленной еще действовавшим процессуальным кодексом Наполеона, пресекал любую попытку участников что-либо спросить или ответить по существу. П. Вайян-Кутюрье писал: «Того, кого мы так нежно любили и кого мы никогда не перестанем оплакивать, там не было. Нам был представлен какой-то новый Жорес, ущербный… жалко разукрашенный».[76]

Свидетели от соцпартии заверяли, что Жорес с началом войны непременно вошел бы в правительство и «объединял вокруг французского знамени всех граждан». Защита ловила их на слове, требуя оправдать обвиняемого во имя «национального согласия». (Одному из адвокатов Виллена впоследствии предстояло защищать белоэмигранта Горгулова, убившего президента Франции за развитие отношений с СССР.) Может, и не все присяжные приняли спектакль всерьез, не все прониклись враждебностью к жертве и симпатией к убийце. Но кто из обывателей рискнет бросить вызов властям, видя, как бывшие товарищи убитого отрекаются от дела, за которое тот отдал жизнь? Финал фарса достоин скрижалей империалистического «правового государства»: 14 присяжных из 15 вынесли оправдательный вердикт; с вдовы убитого, как проигравшей стороны, взыскали судебные издержки. Фашисты из «Аксьон франсэз», взявшие «не связанного» с ними Виллена на денежное содержание, назвали решение суда «вердиктом милости, мудрости и разума».

А со страниц «Юманите» раздавался голос всемирно известного писателя Анатоля Франса, друга погибшего: «Рабочие, Жорес жил для вас, он умер за вас! Чудовищный вердикт объявляет, что его убийство не есть преступление. Этот вердикт ставит вне закона и вас, и всех тех, кто защищает ваше дело. Рабочие, будьте бдительны!».[77]

300 тысяч пролетариев вышли на улицы протестовать против оправдания террориста. Земляки не пустили его в родной город. Кара настигла Виллена в пылающей Испании через семнадцать лет.

Еще меньше смогла открыто торжествовать над своей жертвой буржуазная Франция. В 1920г. большинство «Французской секции рабочего Интернационала» образовало Коммунистическую партию, заявив в учредительном манифесте о стремлении быть достойными Жореса. «Пуанкаре-война», одержавший пиррову победу, и «тигр» Клемансо, обломавший клыки о Советскую Россию, бесславно ушли. Их преемникам пришлось изменить официальное отношение к грозному противнику, павшему в бою, но не умершему для политики. Многие муниципалитеты назвали в его честь улицы и площади, а в Париже и Лионе – станции метро. В 1924 г. горняки Кармо, одетые в шахтерские спецовки, торжественно внесли Жореса в Пантеон, усыпальницу самых выдающихся людей Франции.

Закономерно, что грани его образа особенно широко открылись нашей стране, принявшей у его родины эстафету великих революций. В России и СССР переводились, особенно в первые советские годы, многие произведения Жореса. В 1961 г. вышел сборник его речей и статей «Против империалистической войны и колониализма». В 70-е гг. была вновь издана «Социалистическая история Французской революции».

Особо надо отметить два литературно-публицистических портрета, чьи авторы знали трибуна не понаслышке и не с пожелтевших страниц.

В первую (и вновь в третью) годовщину гибели Жореса очерк о нем опубликовал Л.Д. Троцкий[78]. Сосредоточившись на парламентских выступлениях Жореса и даже не упомянув о его тесной связи с рабочим движением, автор очерка приписывает его личности прямо-таки сверхчеловеческую мощь. «Самого гениального сына современной Франции», «самого большого человека третьей республики», «самую выдающуюся фигуру в политической жизни Франции» он ставит и на «одно из первых мест в европейском социализме». Но едва от полуницшеанских эпитетов и журналистских красот приходится переходить к политическим оценкам, сразу выявляется центристская позиция автора. Безапелляционно заявляя, будто «вся борьба пролетариата в эту эпоху была проникнута духом реформизма, приспособления к существующему строю», Троцкий дал герою очерка оценку, политически двойственную: «По существу своих воззрений Жорес был и оставался реформистом. Но он обладал удивительной способностью приспособления, – в том числе и к революционным тенденциям движения». Но если бы вся борьба пролетариата была проникнута реформизмом, откуда было бы взяться революционным тенденциям? В очерке отражена специфика мировоззрения и деятельности знаменитого трибуна: «В первоначальной жоресовской «умеренности» были уже огромные источники действенного социального гуманизма, который легко развернулся в социалистическом направлении. С другой стороны, его социализм никогда не принимал резко очерченного классового характера и никогда не порывал с гуманитарными и естественно-историческими предпосылками, глубоко заложенными во французскую политическую мысль эпохой Великой Революции».

Выявляя во взглядах Жореса реальные противоречия, Троцкий, однако, склонен превращать их в неразрешимые коллизии сродни кантовым антиномиям.

Вполне в духе Геда он пишет: «Социализм не был для него теоретическим выражением классовой борьбы пролетариата. Наоборот, пролетариат оставался в его глазах исторической силой на службе права, свободы и человечности». Между тем, Жорес, недвусмысленно разъяснявший «левым» свою позицию: «Борьба классов – это принцип, база, основной закон нашей партии»[79], – никогда бы не поставил здесь слово «наоборот». Для него каждый из упомянутых аспектов не исключал, а предполагал другой.

Пусть интуитивно, но он стремился соединять противоположности, без чего вообще не бывает серьезной политики, – и в этом он ближе не превозносящему его Троцкому, а подчас сурово критикующему Ленину.

Недиалектичность мышления автора очерка (по той же причине не принимавшего ленинской концепции гегемонии пролетариата в демократической революции) лишает убедительности и его попытку реконструировать нереализованную историческую перспективу: «Мировая война должна была поставить Жореса лицом к лицу с теми вопросами, которые раскололи европейский социализм на два непримиримых лагеря. Какую позицию занял бы он? Несомненно, патриотическую». Такая оценка, при господствовавшей тогда трактовке понятия «патриотизм», смыкалась с позицией правых социалистов. Но тут же делается реверанс влево, хотя в довольно уклончивых выражениях: «У нас есть полное право предполагать, что в грядущей революции великий трибун безошибочно определил бы свое место и развернул бы свои силы до конца».

По существу же вопрос остается открытым: «Бессмысленный кусок свинца освободил Жореса от величайшего политического испытания».

Иначе напишет о нем и о главной причине его гибели А.В. Луначарский, хорошо знавший Жореса: «Надо сказать, что он все время рос как революционер. Конечно, было бы преувеличением сказать, что к объявлению войны мы имели бы в Жоресе человека, совершенно подготовленного к роли революционного лидера французских и вообще западноевропейских рабочих, к роли партнера нашего великого Ленина.

Может быть, это и не так, но буржуазия правильно опасалась, что этот человек с гигантским ораторским талантом, огромным, полным всяких ухищрений и шахматных ходов политическим умом, человек, полюбившийся массе, может стать во время войны чрезвычайно опасным». Луначарский выражал уверенность в том, что «если не сразу, то постепенно, по мере развертывания ужасов войны, Жорес должен был прийти к каким-то чрезвычайно левым, радикальным позициям… Будь жив Жорес, его могучая рука подняла бы над Европой красное знамя… Он сошел в могилу как великий социалистический трибун»[80].

Спустя столетие судьба Жореса являет нам и иное сходство двух наших стран, совершивших великие революции. За грандиозным историческим приливом пока что с объективной закономерностью всегда следовал реакционный отлив. И для нас, все еще вынужденных разбирать развалины, многое в нынешнем безвременье напоминает французскую Третью республику – возведенную на руинах пролетарской революции ценою национального унижения и хронической угрозы войны, обреченную мучительно изживать позор предательства и коррупции, корчи националистического и клерикального мракобесия, обывательскую ностальгию по потерянной короне, убожество оппортунизма и бесплодие «левого» сектантства.

Пусть же нам придаст толику оптимизма судьба Человека, сумевшего в сумерках безвременья найти путь к передовому классу своей эпохи, встать в борьбе на его сторону, передать эстафету прошлых революций людям будущего, до конца сражаться против тех, кто убивает будущее.

 << в начало                                               ​Главы 1,2, 3, 4>>  

Литература

63. Молчанов Н.Н. – С. 370-372.

64. Молчанов Н.Н. – С. 377-378.

65. Молчанов Н.Н. – С. 382.

66. Молчанов Н.Н. – С. 380-81.

67. Цит. по: http://www.asturiasrepublicana.com/Jaures2.html

68. Цит. по: Строгович М.С. Судебный процесс над убийцей Жана Жореса. – М.:, 1971. – С. 19.

69. Молчанов Н.Н. – С. 387-388.

70. Молчанов Н.Н. – С. 389.

71. Молчанов Н.Н. – С. 390.

72. http://www.asturiasrepublicana.com/Jaures1.html

73. http://www.elperiodico.com/es/noticias/opinion/jean-jauresasesinatosin-crimen-3421174

74. Ленин В.И. Государство и революция / ПСС. – Т. 33. – С. 5.

75. Строгович М.С. – С. 55.

76. Строгович М.С. – С.40-41.

77. Строгович М.С. – С. 62.

78. http://www.komintern-online.com/trotm160.htm

79. Молчанов Н.Н. – С. 235.

80. Луначарский А.В. Воспоминания и впечатления. – М., 1968. – С. 71-72.