<<в начало                                         ​Главы 1,2, 5, 6>>  

Великий социалистический трибун
К 155-летию рождения и 100-летию гибели Жана Жореса

А.В. Харламенко

3. Раскол или единство?

Французская «политическая лаборатория» предвосхитила еще одну черту, ставшую характерной и для других романских стран, особенно Испании и Латинской Америки, а ныне вышедшую далеко за их пределы. Это – проблема единства рабочего движения в условиях, когда его дробление не носит принципиального характера, а большей частью связано с наслоениями пройденных этапов идейно-политической борьбы. Такого рода разобщенность не ведет к размежеванию революционного и оппортунистического направлений, а топит это размежевание в болоте сектантства, становясь не путем подъема «класса в себе» до «класса для себя», а дополнительным препятствием на этом пути.

В подобных случаях единство движения оказывается первоочередным условием его прогресса, что, конечно, не отменяет идейной борьбы за ту или иную основу объединения.

Жорес в этом вопросе проявил себя как политический новатор. И сегодня нельзя не признать горькой правды в его словах: «Подобно тому, как индивидуальная и корпоративная собственность должна превратиться в собственность общественную, и социализм стремится к тому, чтобы перестать быть личной собственностью отдельных групп. Прежде чем обобществить все другое, социализм сам должен быть обобществлен»[26].

Однако его призывы к объединению социалистов долгое время не находили понимания ни у правых, ни у «левых». Мильеран не видел нужды в единстве, заявляя, что «специфика французского социализма образуется элементами свободы, разнообразия и гибкости». Гед на словах допускал объединение, но под невыполнимым условием вхождения всех в его партию и подчинения ее сектантскому курсу.

Углубление раскола стало политической ценой вынужденного компромисса Жореса с буржуазной властью в условиях «казуса Мильерана». Гедисты и еще две левые группы заявили о выходе из общей фракции и 14 июля 1899 г. обнародовали манифест: «Социалистическая партия является классовой партией, и она не может, не рискуя самоубийством, превратиться в министериалистскую партию. Она не может делить власть с буржуазией, в руках которой государство является только орудием консерватизма и социального угнетения». Манифест исключал «какое-либо соглашение между теми, кто скомпрометировал честь и интересы социализма, и теми, кто решил их защищать»[27].

Повторяя общие тезисы, верные на все случаи жизни, лидеры Рабочей партии не смогли самокритично признать, что сами же, уклоняясь от насущных политических вопросов, не оставили Жоресу перед лицом реакции иного союзника, кроме буржуазного правительства, по его словам, «поддерживаемого нами лишь как меньшее зло».

Большинство рабочего движения Франции не приняло линии Геда. Видимо, преобладавшее настроение масс, не забывших разгром Коммуны, интуитивно уловил Жорес. В конце 1899 г. на конгрессе социалистов, где впервые звучал «Интернационал», он говорил: «Пролетариат должен организоваться в классовую партию, чтобы вырвать у класса собственников все привилегии. Но в этой борьбе вопрос о том, может ли социалистическая партия уклоняться от ответственности за власть, является вопросом тактики… Оставаясь безусловными революционерами по отношению к буржуазному государству, борьбу с ним надо вести не издалека, но проникая, насколько это возможно, в самое сердце вражеской крепости»[28]. В другой раз он выразил эту мысль, спустя годы подхваченную А. Грамши, еще образнее: «Все великие революции в мире осуществлялись потому, что новое общество задолго до своего полного развития проникло во все поры и расщелины старого общества и укрепилось в его почве всеми своими корнями»[29].

Попытки создания единой партии, предпринятые Жоресом на V конгрессе II Интернационала и двух конгрессах социалистов Франции, лишь углубили раскол.

Третий конгресс в 1901 г. провозгласил Французскую социалистическую партию, в ответ гедисты и бланкисты учредили Социалистическую партию Франции. Показательная деталь: Жорес предлагал создать народные университеты для рабочих, а «ортодокс» Гед блистал сомнительным остроумием: «Пытаться просветить умы при капиталистическом режиме – это все равно, что сделать негра белым». «Левые» опускались даже до травли Жореса в желтой прессе, не брезгуя ни газеткой, «бескорыстно» предоставленной миллионером-авантюристом, ни клеветническими выпадами клерикалов. Численность и влияние обеих партий снижались, в рабочем движении нарастало влияние анархо-синдикализма.

Идейно-психологическую основу союза демократических сил Жорес искал в освободительных традициях своего народа. Он обессмертил бы свое имя, даже если бы не создал ничего кроме пятитомной «Социалистической истории Французской революции». Именитые историки поражались, как политик, загруженный многими делами, смог за 4-5 лет выполнить работу, на которую профессионал потратил бы жизнь. Конечно, политический опыт и помогал Жоресу-исследователю, позволяя с полуслова понимать революционеров прошлого. Другим преимуществом он сам называл «чутье, развившееся даже у самых скромных среди нас благодаря грандиозным концепциям Маркса, прогрессу социализма и трудам французской и русской исторической школы»[30]. Первая марксистская работа о самом грандиозном событии XVIII века была написана в популярной форме и издавалась с 1900 г. небольшими книжечками для рабочих.

Исследование Жореса стало вехой подлинно исторического восприятия событий, олицетворявших даже для многих революционеров разгул насилия, осуждаемого с позиций абстрактной морали. Вокруг «ужасов» якобинской диктатуры целое столетие нагнеталась истерика, превзойденная только «антисталинистским» психозом XX века. Жан не пытался оправдывать все эксцессы: «Пролетарии, помните, что жестокость представляет собой остаток рабства». Но объективную необходимость революционного насилия, включая якобинский террор, он принимал безоговорочно: «Кратковременное насилие освободительного часа лишь устраняет медленное и темное насилие веков»[31]. Исследуя величайшую из буржуазных революций, автор внимательно прослеживал в ней истоки классовой борьбы пролетариата. Ленин назвал его произведение «полезнейшим»[32].

Жорес не успел написать фундаментальной работы о своем времени, хотя и мечтал «в точности определить, что именно представляет собой социализм в начале XX века, выяснить сущность, тактику и программу его». Вышел в свет лишь сборник статей о тактике. В предисловии автор выступает как приверженец научного социализма: «Слава Маркса в том, что он самым точным и решительным образом положил конец всему, что в рабочем движении было эмпирического, а в идее социализма – утопического». В то же время Жорес, как и Энгельс в последние годы жизни, полагал, что тактика «Манифеста Коммунистической партии» неприменима в промышленно развитой стране, где буржуазно-демократическая революция уже совершилась. Отвергая полуанархистские представления о восстании пролетариата как следствии безысходной нищеты, он видел залог социалистической революции в том, чтобы за нее сознательно выступило большинство народа. В условиях своего времени он не видел иного пути, кроме борьбы за реформы в союзе с буржуазными демократами, но в отличие от ревизионистов типа Бернштейна и Мильерана стремился не упускать из виду революционную цель. «В настоящее время, – писал он, – пролетариат подготовляет, распространяет, организует свою революцию открыто, на широком поле, предоставляемом ему демократическими законами и всеобщим избирательным правом»[33].

Политическая жизнь республиканской Франции, казалось, подтверждала эти установки. На выборах 1902 г. партия Жореса добилась успеха, применяя тактику блока с самой левой из буржуазных партий – Радикальной: кандидатура, получившая меньше голосов, во втором туре снималась в пользу союзника. Правительство сформировал радикал Э. Комб, земляк Жореса. Считая его честным и искренним демократом, Жан не видел необходимости участия социалистов в правительстве: непосредственной опасности для республики теперь не было. Отношения с новым кабинетом он стремился выстроить так, чтобы, не сливаясь с ним, «взять на себя роль силы, подталкивающей радикалов, пока они не выдохнутся»[34].

Проводимая Жоресом линия помогла нанести поражение ударному отряду реакции – клерикалам, достичь программной цели социалистов – отделения церкви от государства и школы от церкви. Правительство Комба закрыло сотни религиозных школ, ликвидировало десятки монашеских конгрегаций, подчас преодолевая вооруженное сопротивление фанатиков. Жорес неустанно разоблачал происки «черной партии». Враги объявили его главным врагом церкви, хотя к верованиям большинства народа он относился тактично, проводя четкую грань между чувствами простых людей и политическим клерикализмом. Премьер Комб долго не решался отменить наполеоновский конкордат с Ватиканом и, даже получив папскую ноту, посягавшую на суверенные права Франции, держал ее в тайне. Лишь когда Жорес заполучил и обнародовал взрывоопасный документ, правительству пришлось внести в парламент законопроект, отменявший субсидирование церкви из госбюджета.

Политическое влияние Жореса росло. Став неформальным лидером не только социалистов, но и левых радикалов, он одно время фактически возглавлял парламентское большинство и решал судьбу кабинета.

Радикалы охотно приняли бы его как лидера своей партии и главу правительства. Но он оставался верен делу рабочего класса. Этого нельзя сказать о многих парламентариях-социалистах, иным из которых предстояло ценой ренегатства выйти в премьер-министры.

Мильеран сообразил, что от Жореса ему не дождаться министерского кресла, и стал его злейшим врагом. Он демагогически обвинял правительство Комба в забвении ради борьбы с клерикализмом «дела социальной реформы». Исключенный из «своей» партии, он, как и подобает оппортунисту, не сложил депутатских полномочий. Бывший «спаситель республики» от националистов и клерикалов теперь заодно с ними голосовал за недоверие правительству. Другой будущий премьер, А. Бриан, с досадой говорил третьему, Р. Вивиани: «Жорес? Он не осмеливается оторваться, выступить против народа. Это его постоянная черта… Вот он уже согласился с вашим мнением, он даже обнаруживает в нем мудрость. Но стоит лишь какомунибудь человеку в рабочей блузе сказать ему что-то противоположное, как он немедленно отказывается от вас и соглашается с простым шахтером!»[35].

Без блока Жореса с радикальным правительством вряд ли родилась бы «Юманите» – будущий орган французских коммунистов. Первый номер вышел в апреле 1904 г. Газета подробно сообщала обо всех пролетарских выступлениях, призывала к солидарности с ними. Ни один акт репрессий против рабочих не оставался без разоблачения.

Но балансировать между поддержкой правительства и требованиями бастующих рабочих становилось все труднее. Французский вопрос стал основным на Амстердамском конгрессе II Интернационала в августе 1904 г. Как Жорес ни доказывал необходимость защиты демократических завоеваний Франции и бесплодность «левого» сектантства, Гед стоял на своем: «Вы хотите, чтобы ваш социализм возник из республики, тогда как мы считаем, что он явится следствием эволюции капитализма». Лидер «левых» провозгласил якобы марксистский принцип, никогда не выдвигавшийся основоположниками научного социализма: «Страна, которая первой достигнет полного развития капитализма, первой придет и к коммунистическому режиму»[36].

Вместо конкретного критического анализа, применительно к конкретным условиям Франции, плюсов и минусов «левоблокизма» Гед предложил взять за основу решение Дрезденского съезда германских социалдемократов, в общих выражениях осуждавшее ревизионизм Бернштейна. Резолюция, составленная в духе К. Каутского, на которого и ссылалась, по сути прикрывала левыми фразами политическую пассивность: «1) Партия слагает с себя всякую ответственность (?) за политические и экономические условия, проистекающие из капиталистического способа производства… поэтому она не может оправдывать таких средств, которые обусловлены поддержанием господствующего класса у власти; 2) социал-демократия… не может стремиться к участию в правительственной власти в пределах буржуазного общества». С другой стороны, всеобщая политическая забастовка – всего за год до ее успешного проведения пролетариатом России – объявлялась «практически невыполнимой» на основании буржуазно-обывательского представления, будто она «делает невозможным всякое существование, а, следовательно, и существование пролетариата»[37].

В ответной речи, которую переводила Роза Люксембург, Жорес едва ли не первым предостерег сильнейшую партию II Интернационала от зазнайства и перерождения: «Главный порок Дрезденской резолюции состоит в том, что она навязывает другим такие правила действия или скорее бездействия, которые характерны сейчас для германской социал-демократии. У вас нет ни революционного, ни парламентского действия… Ваш парламент – половина парламента, он не имеет власти… Вы скрыли от своего пролетариата, от международного пролетариата вашу беспомощность, неспособность действовать за непримиримостью теоретических формул.

… И поскольку у вас самих нет революционной традиции, то вы с недовольством смотрите на народы, у которых она есть».

Вопреки возражениям Жореса, конгресс принял «Дрезденскую резолюцию». Также было единогласно постановлено: «Необходимо, чтобы во всех странах перед лицом буржуазных партий существовала только одна социалистическая партия, как существует только один пролетариат… Социалисты обязаны приложить все усилия для осуществления социалистического единства на основе принципов, принятых международными конгрессами, в интересах пролетариата, перед которым они несут ответственность за роковые последствия раскола»[38].

Выполняя решение высшего форума Интернационала, две крупнейшие партии социалистов, возглавляемые Жоресом и Гедом, в апреле 1905 г. объединились во «Французскую секцию рабочего Интернационала». Это был шаг вперед: объединенная организация провозглашалась партией не реформ, а классовой борьбы и революции, коренной и непримиримой оппозиции классу буржуазии и его государству. Как подчеркивал Жорес, социальные проблемы страны, где 220 тысяч владели богатством в 105 миллиардов франков, а 15 миллионов – только рабочими руками, не поддавались решению без экспроприации экспроприаторов – мирной, если буржуазия согласится на компенсацию, или насильственной, если она не проявит благоразумия. Чувствуя растущий накал классовых противоречий, Жорес писал: «Если некоторые – как враги, так и друзья – думали, что мы стараемся остановиться лишь на программе простой демократии и отвлечь пролетариат от его коммунистических требований, то они ошиблись»[39]. «Независимые социалисты» оппортунистического толка – Мильеран, Бриан, Вивиани и им подобные – остались вне партии. Но ее идейная и организационная разнородность не была преодолена.

Вряд ли отвечало долгосрочным интересам пролетариата и принятое в Амстердаме решение о разрыве блока французских социалистов с радикалами. Жорес подчинился дисциплине Интернационала, хотя Комб предупреждал, что без поддержки социалистов будет вынужден уйти. В январе 1905 г. премьер подал в отставку, и хотя это не помешало отделению церкви от государства стать законом, исполнительная власть перешла к ставленникам Ротшильдов. После мощных шахтерских выступлений весны 1906 г. правительство возглавили радикалы, сильно сдвинувшиеся вправо; нашлось в нем место и ренегатам из «независимых социалистов». Постаревший «тигр» Клемансо, став министром внутренних дел, а затем премьером, показывал клыки всем, кто ждал от радикалов понимания и диалога: бастующим рабочим, бедствующим виноградарям, солдатам, отказавшимся стрелять в народ. Жорес не давал покоя бывшим союзникам, цитируя с парламентской трибуны их обещания и показывая, что при их правлении рабочим приходится тяжелее прежнего.

Но радикалы, добившиеся успеха на выборах, больше не нуждались в поддержке соцпартии.

Особую подлость проявили министериабельные «независимые социалисты»: министр образования Бриан издал приказ о разгроме профсоюза учителей, не отставал от него министр труда Вивиани. Жорес в парламенте буквально высек обоих, напомнив, что они сами еще недавно призывали трудящихся к забастовке и чуть ли не восстанию: «Они выступали с такими ясными призывами, толкали людей на такие конкретные действия, что теперь, когда они преследуют за такие действия, их можно обвинить в том, что они устроили западню для рабочего класса!»[40]. Но с тех была словно с гуся вода: обличения трибуна становились для ренегатов свидетельством благонадежности в глазах буржуазии.

Непревзойденный мастер парламентских баталий на горьком опыте убеждался, как мало они значат в политике, если партия остается внутренне слабой, рыхлой, способной главным образом на избирательные кампании. Численность социалистов за десять лет удвоилась, но вступали в основном мелкие торговцы, ремесленники, крестьяне. Рабочие уважали ум, честность и мужество «дядюшки Жана», как прозвали уже немолодого трибуна, прислушивались к его суждениям.

Но возглавляемая им партия отталкивала пролетариев своей засоренностью парламентскими карьеристами из мелкобуржуазной среды. Не предлагало реальной альтернативы и левое, точнее левосектантское, крыло партии, чье состояние точно характеризуют слова столь сурового критика «жоресизма», как Ленин: «Не умирало ли у всех на глазах направление Геда в образцово безжизненном, бездарном, не способном занять самостоятельную позицию ни по одному важному вопросу гедистском журнале «Социализм»?»[41].

Рабочее движение большей частью перешло под контроль анархо-синдикалистов. Они задавали тон в полумиллионной Всеобщей конфедерации труда (ВКТ), хотя их линия на «прямое действие» нередко приводила рабочих к поражениям. Ситуация усугублялась тем, что руководство ВКТ не доверяло социалистам, а конгрессы соцпартии по настоянию Геда принимали резолюции против сотрудничества с ВКТ.

В том, что раскол все же не привел рабочее движение Франции к развалу, что в дальнейшем большинству соцпартии удалось перейти на коммунистические позиции, а ВКТ – вырасти в настоящий классовый профцентр, крупная заслуга Жореса. Именно он предоставил профлидерам трибуну в «Юманите», неустанно призывал партию не отрываться от профсоюзов.

Если приходилось критиковать ошибки профлидеров, Жан всегда старался действовать взвешенно, тактично, с целью не разругаться, а прийти к единству действий. Главное же – во всех классовых конфликтах принимал сторону рабочих, даже если был не согласен с их тактикой. Все это помогло во многом преодолеть разрыв между социалистической партией и главной силой профсоюзного движения Франции.

Проблема единства трудящихся имела и иной аспект – национальный. Высокая степень политической централизации Франции способствовала отождествлению государства и нации; этническим меньшинствам отказывалось в самоуправлении и даже в признании родных языков. Особенно это относится к провансальской народности Лангедока. Жорес, свободно владевший одним из провансальских диалектов, не разделял децентрализаторских устремлений некоторых земляков, но защищал право провансальского, баскского, бретонского народов на автономию, изучение родных языков в школе. Во многом благодаря авторитету Жана его земляки, не утрачивая самобытности, в полной мере почувствовали себя частью французской нации. В том, что в Лангедоке сегодня нет ничего подобного «Ломбардской лиге», шотландскому или каталонскому сепаратизму, есть и заслуга Жореса.

Лидер социалистов стал столь видной фигурой французской политики, что правые истерически называли его диктатором Франции. Разумеется, влияние прославленного трибуна носило не принудительный, а идейно-политический и моральный характер. Он оставался, прежде всего, полномочным представителем рабочего движения.

4. Война войне

Подход Жореса к международным задачам рабочего движения, как и все в этом человеке, сочетал наследие прошлого и ростки будущего. В чем-то он продолжал традицию просветителей, якобинцев и социалистов-утопистов, полуосознанно пытаясь опереться на некие общие всему человеческому роду основы разума и морали, будто бы заложенные в «природе человека» и противопоставляемые мерзостям эксплуататорского строя. Отсюда упорные попытки достучаться до здравого смысла и чувства справедливости даже своих недругов. Людям XX века эти попытки зачастую представлялись наивными, но эпоха неолиберальной реакции наполняет актуальным содержанием слова Жореса: «Думаю, что угашение пламени энтузиазма в сердцах людей представляет опасность, а если мы также убьем силу идеала, которая воодушевляет поэта, и силу надежды, которая поднимает трудящихся, то мы рискуем получить общество без души, без мужества, без веры»[42].

Смысл названия своей долгожданной газеты – «Человечество» – Жорес связывал с конечной целью социалистического движения, как он ее понимал, следуя идее Маркса о переходе от предыстории человечества к подлинно человеческой истории. В редакционной статье в первом номере «Юманите» Жан подчеркивал, что в мире социальных и международных антагонизмов еще рано говорить о подлинном человечестве. Создать его под силу только социализму, и столь великая цель может быть достигнута под руководством рабочего класса. «Возвышенное усилие международного пролетариата состоит в примирении народов посредством универсальной социальной справедливости.

Тогда и только тогда человечество сможет задуматься о своем высшем единстве в живом разнообразии дружественных и свободных наций»[43].

Жорес проявлял пристальное внимание к проблеме, актуальной и поныне, – соотношению интернационализма, патриотизма и национализма. На его родине национально-патриотические чувства глубоко укоренились в сознании масс. Для нескольких поколений французов, со времен Великой революции, борьба за демократию и социальное освобождение связывалась с защитой независимости Отечества. Вся сознательная жизнь Жана прошла в обществе, постоянно ощущавшем угрозу агрессии Германской империи, которая не скрывала враждебности к соседней республике. Национальное чувство болезненно растравлялось и тем, что по условиям мира 1871 г. страна лишилась Эльзаса-Лотарингии – родины «Марсельезы», поливавшейся французской кровью на протяжении веков. На чувствах народа поочередно спекулировали Буланже, антидрейфусары и националистические группировки вроде «Аксьон франсэз» («Французского действия»), которым предстояло обагрить руки кровью народного трибуна, а позже, при гитлеровской оккупации, докатиться до коллаборационизма.

Современники Жореса, даже выдающиеся, были склонны воспринимать патриотизм и интернационализм как полярные противоположности, и очень редко эти противоположности мыслились как диалектические. Жан, идя не столько от теории, сколько от огромного политического опыта, упорно стремился снять это противоречие. С социалистической перспективой он связывал подлинные интересы родины, отечества, националистическую ограниченность считал одним из худших врагов родины, интернациональное сотрудничество пролетариев – необходимым условием ее прогрессивного развития. С другой стороны, интернационализм мог стать действенным, только глубоко укоренившись в истории, политике, культуре родины. Таков смысл по-жоресовски емкой формулы: «Интернационализм поверхностный уводит от родины, интернационализм глубокий приводит к ней; патриотизм поверхностный уводит от Интернационала, патриотизм глубокий приводит к нему»[44].

Из международных дел, наиболее значимых для судеб Франции, Жорес выделял отношения с Россией.

Обострение международных противоречий в конце XIX в. имело парадоксальное следствие: царская империя стала стратегическим союзником республики. Даже социалисты, согласившись на участие в буржуазном правительстве, вынуждены были приветствовать в Париже Николая II; Мильеран мог так поступать из чистого оппортунизма, но и Жорес не видел тогда иного противовеса кайзеровской угрозе.

К чести лидера социалистов, он принимал, за неимением лучшего, союз с имперской Россией лишь до тех пор, пока ее народы не начали брать свою судьбу в собственные руки. Сразу же после Кровавого воскресенья социалисты и радикалы отказали в доверии новому правительству, поспешившему заверить Николая II в своей поддержке.

Вот когда Жоресу пришлось пожалеть о падении кабинета Комба! Продержись левоцентристский блок еще буквально несколько дней, радикальному правительству пришлось бы решительно отмежеваться от царизма. В таком случае кредиторы Николая Кровавого – банковские монополии Франции – выступили бы против правительства; вызванный этим общенациональный кризис по революционному потенциалу, вероятно, превзошел бы «панаму» и «дело Дрейфуса» (тогда еще не законченное). Как близка была Франция к подобной ситуации, свидетельствует размах движения солидарности с народом России. Демонстрации охватили всю страну. «Юманите» собирала средства в фонд помощи. Манифест солидарности подписали по инициативе Жореса десятки деятелей культуры. Трибун посвятил российской революции множество выступлений и публикаций. 23 января 1905 г. «Юманите» вышла под огромным заголовком «Революция в Петербурге». Опубликованная в том же номере статья Жореса «Смерть царизма» сжигала все мосты: «Между царем и его народом отныне река крови. Удар, который нанес царизм русским рабочим, смертельно поразил его самого»[45]. В выступлении под недвусмысленным названием «Конец союза» лидер социалистов резко осуждал «помощь» французских банкиров и дипломатов царизму как соучастие в его преступлениях, а союз республики с Россией обусловливал победой ее народа. Он приветствовал декабрьское вооруженное восстание 1905 г. и глубоко скорбел о его поражении.

В отличие от большинства лидеров западноевропейской социал-демократии, Жорес был свободен от высокомерия по отношению к «отсталой» России. Он одним из первых осознал громадное международное значение опыта российского рабочего движения. Французских социалистов он призывал учиться у русских революционеров: «Им неведомо большинство наших слабостей, большинство наших срывов. Они не знают, что весьма часто мы были недостойны их уважения»[46]. О согражданах – врагах русской революции – Жан говорил, что это и враги своей родины. Именно в 1905 г. «Юманите» чуть не довели до банкротства, втихомолку суля Жоресу заем у Ротшильда или субсидии царского посольства, исправно поступавшие буржуазным газетам: ругайте нас как хотите, только молчите о кредитах! Но не на того напали – Жорес гневно выступил в парламенте против займа, предоставленного французскими банкирами Николаю Кровавому для подавления революции. Уже незадолго до гибели Жан принялся за изучение русского языка, отвечая товарищу на вопрос, зачем это нужно: «Россия, быть может, накануне того, чтобы сыграть выдающуюся роль в жизни Европы!»[47]. В последние годы жизни Жореса на первый план выдвинулась борьба против угрозы мировой военной катастрофы. Вопросы войны и мира давно волновали Жана. Он ясно понимал органическую связь военной угрозы с господством капитала. Еще в марте 1895 г., выступая в палате депутатов, он бросил в лицо противникам слова, памятные всем борцам против империалистических войн целое столетие: «Ваше общество, жестокое и хаотическое, даже когда оно желает мира, даже когда оно находится в состоянии кажущегося покоя, всегда таит в себе войну, как повисшая в небе туча таит в себе грозу!»[48] На Амстердамском конгрессе 1904 г. Жорес горячо спорил с лидерами германской социал-демократии, которые, осуждая его союз с радикалами для защиты республики от реакции, сами уже тогда допускали участие рабочей партии в буржуазном правительстве ради «защиты отечества». Будущий социал-шовинист Фольмар откровенно заявил: в случае войны «все немцы пойдут как один». За десять лет до краха II Интернационала прозвучало, но осталось неуслышанным предупреждение Жореса: «Неужели министериализм станет допустимым при условии его дополнения национализмом, неужели пролетариат может пожертвовать классовой борьбой ради сотрудничества в обороне той самой родины, которая управляется и особенно эксплуатируется буржуазным классом?»[49].

Летом 1905 г., когда из-за первого марокканского кризиса обострилась опасность нападения Германии на Францию, Жорес собирался приехать в Берлин, чтобы совместно с германскими социал-демократами выступить в защиту мира. Канцлеру пришлось лично просить знаменитого трибуна не пересекать границу.

Но непроизнесенная речь, опубликованная в социалистической прессе обеих стран, получила еще больший резонанс. Многие ее слова как будто адресованы и нам, людям следующего столетия: «Страшная тревога, нагрянувшая вдруг среди полного спокойствия, напоминает народам, пролетариям, насколько в современном обществе мир хрупок и непрочен. Она напоминает европейскому рабочему классу, всему мировому пролетариату о его долге международного единства и бдительности. Необходимо, чтобы он являлся силой устойчивой, неусыпно бдительной, способной контролировать события при их зарождении, выявлять в зародыше первые же конфликты, которые, развиваясь, могут вызвать войну».

Жорес не только протестовал против взаимоистребления народов и убийства пролетариями друг друга, но и обоснованно опасался, что последствиями военной катастрофы воспользуется крайняя реакция.

Вслед за Энгельсом он пророчески предупреждал: «Если случится европейская война, то может вспыхнуть революция, и правящие классы хорошо сделают, если подумают об этом. Но из нее могут также возникнуть на долгое время кризисы контрреволюции, бешеной реакции, ожесточенного национализма, удушающей диктатуры, чудовищного милитаризма, длинная цепь реакционных насилий и низкой ненависти, репрессий и рабства. Мы не желаем в этой кровавой игре судьбы подвергать риску уверенность в освобождении пролетариата»[50].

Стремясь склонить общественное мнение к миру, лидер социалистов обращал внимание современников еще на одно последствие грозившей войны, которое тогда мало кто видел: «Если Англия и Германия передерутся и ослабят друг друга, они назавтра окажутся лицом к лицу с окрепшим могуществом США, которые, воспользовавшись их распрей, расширят свои рынки сбыта, опутают мир своими сетями»[51].

Жорес сыграл видную роль на Штутгартском конгрессе II Интернационала (август 1907 г.), где вопрос мира и войны стоял как один из главных. Конгресс отверг якобы ортодоксальную, на деле же шовинистскую, позицию Геда: война – неизбежный спутник капитализма, поэтому до победы социализма нечего с ней бороться, а надо… защищать капиталистическое отечество. Был отклонен и прожект любителя полуанархистской фразы Г. Эрве (в будущем тоже социал-шовиниста) отвечать на любую войну забастовкой и восстанием. Принята была резолюция лидера германской социал-демократии А. Бебеля, доработанная при активном участии Жореса. Вопреки возражениям Бебеля, не считавшего возможным даже перед лицом войны нарушать «законность», в резолюцию вошли поправки В.И. Ленина и Р. Люксембург о необходимости использовать кризис, созданный войной, для победы над капитализмом. «Кроме того, Жорес предложил счастливый план: вместо указания средств борьбы (стачка, восстание) указать исторические примеры борьбы пролетариата против войны, начиная с демонстраций в Европе и кончая революцией в России… – констатировал Владимир Ильич. – Вышла резолюция… действительно богатая мыслями и точно указывающая задачи пролетариата. В этой резолюции строгость ортодоксального, т.е. единственно научного марксистского анализа соединилась с рекомендацией рабочим партиям самых решительных и революционных мер борьбы»[52]. Лидер французских социалистов назвал конгресс первостепенным историческим событием.

В августе 1910 г. Жорес вновь встретился с Лениным на следующем, Копенгагенском, конгрессе Интернационала. Штутгартская резолюция была подтверждена, но из-за противодействия немецкой и австрийской делегаций не удалось дополнить ее положением о всеобщей стачке как средстве борьбы против милитаризма.

На родине Жорес развернул широкую пропагандистскую кампанию. Не ограничиваясь партийной, парламентской и газетной трибуной, выступал в одном городе за другим. От имени Интернационала призывал пролетариат «действовать и парламентским и революционным путем, чтобы раздавить в зародыше очаги губительных войн». Попытки буржуазных либералов наложить на милитаризм правовые ограничения (международный арбитраж, Гаагская конвенция 1907 г. о нормах ведения войны) Жан охарактеризовал лаконичной формулой: «Лицемерное миролюбие правительств – это дань, воздаваемая глубокому стремлению к миру международного рабочего класса».[53] В то же время он предлагал использовать и буржуазный пацифизм на благо мира и революции: «Элементарный долг трудящихся всех стран – поймать на слове правительства и сказать им: если вы хотите международный арбитраж, то и мы тоже… Если же вы не хотите, то вы докажете тем самым, что вы правительство негодяев, правительство убийц. И тогда долг пролетариев – восстать против вас, взять то оружие, которое вы дали им в руки…».

Жорес внес в палату депутатов законопроект, прямо предупреждавший: «Любое правительство, которое вступит в войну, не использовав предварительно открыто и лояльно возможность разрешения конфликта с помощью арбитража, будет рассматриваться в качестве предателя Франции, врага отечества и его населения. Любой парламент, который одобрит такое действие, будет виновен в измене и подлежит роспуску. Конституционная и национальная обязанность граждан будет состоять в том, чтобы свергнуть такое правительство…»[54]

. Фактически это был прямой призыв к революции. Неудивительно, что буржуазное большинство палаты не допустило законопроект даже к обсуждению.

И при его жизни, и позже многие считали Жореса пленником иллюзий буржуазного пацифизма. Но и в этой части его взглядов многое, представлявшееся наивным, оказалось предвосхищением грядущей эпохи, поставившей перед передовым классом задачу борьбы против «общей гибели борющихся классов»[55], которой империализм угрожает человечеству.

Объективные причины усиления военной угрозы в эпоху империализма тогда еще были не вполне осознаны даже левой социал-демократией. Хотя В.И.Ленин работал над этой проблемой по крайней мере с 1913 г., его концепция империализма получила известность лишь в то время, когда Жореса уже не было в живых. В попытках защитить мир ему случалось допускать серьезные ошибки. Так, он не понял позиции большевиков в отношении русско-японской войны, что было расценено Лениным как «квази-социалистическая кампания в пользу мира вообще.[56]

 В 1908 г. в интервью немецкой либеральной газете он охарактеризовал создание англо-франко-российской Антанты как «гарантию мира».

Это, как подчеркивала в открытом письме Жоресу Р. Люксембург, противоречило его же солидарности с российскими революционерами, было неверно и по существу: «Если милитаризм – дитя капитализма, то и войны не могут быть уничтожены интригами правителей и дипломатов, и задача социалистов не будить иллюзий на этот счет, а, наоборот, постоянно разоблачать лицемерие и бессилие дипломатических «мирных шагов»».[57]

Жорес быстро исправил ошибку: во время очередной поездки царя в Европу он был одним из депутатов, которые по призыву Международного социалистического бюро «заявили перед всем миром о той ненависти, о том презрении, с которыми относится рабочий класс к Николаю-погромщику, к Николаю-вешателю…».[58]

Показательно, что в том же 1908 г. В.И. Ленин высоко оценил антимилитаристскую позицию Жореса. Когда немецкий оппортунист Фольмар стал отвергать антимилитаристскую пропаганду как опасную для партии, Владимир Ильич назвал справедливым «замечание Жореса, что германская с.-д., выдержавшая в своей молодости, в тяжелую годину исключительных законов против социалистов, тяжелую руку графа Бисмарка, теперь, несравненно выросши и окрепнув, могла бы не бояться преследований со стороны нынешних правителей».[59]

Отвергая шовинизм, Жорес не относился нигилистически к интересам национальной обороны. Первым из социалистов после Энгельса он специально изучал войну и армию. Итогом этой работы стал проект военной реформы, изложенный в книге «Новая армия» (1910). Обороноспособность страны он предлагал укрепить не путем милитаристской гонки, а путем изменения военной организации и принципов комплектования армии, упрочения ее связей с народом. Гарантию подлинной безопасности страны видел в социалистической организации общества.

Уже тогда Жорес сознавал, что социализм не обязательно победит одновременно во всей Европе и революционной стране, «несомненно, придется вступить в борьбу со всем остальным реакционным и капиталистическим миром».[60]

Не зря «Новая армия» была переведена и издана в красном Петрограде 1919 г. В самой Франции ее идеи увлекли передовых офицеров, а в годы Второй мировой войны воплотились в военной организации Сопротивления.

С началом эпохи империализма Жорес, в молодости отдавший дань иллюзиям о цивилизаторской роли европейцев в Азии и Африке, все решительнее обличал преступления колонизаторов. Он стремился «заставить Францию задуматься над тем, какие семена гнева, страдания и ненависти сеет она там и какую печальную жатву соберет она рано или поздно».[61] Выступая против кредитов на колониальные авантюры, Жан с полным основанием видел в них угрозу всеобщему миру. Десятки речей и сотни статей он посвятил Марокко – детонатору двух международных кризисов.

Жорес внес реальный вклад и в налаживание связей европейского рабочего движения с трудящимися Латинской Америки. По просьбе аргентинских социалистов он в июле-сентябре 1911 г. посетил их страну, Бразилию и Уругвай. Проездом побывал в Лиссабоне, где недавно произошла буржуазная революция; министр иностранных дел республиканского правительства счел необходимым встретиться с ним. Лекции Жореса (только в Аргентине – восемь) имели огромный успех. Буэнос-айресская газета «Ла Насьон» назвала его, наряду с Ллойд-Джорджем и Т. Рузвельтом, одним из влиятельнейших политиков мира, добавив: «Из них троих у него одного есть преимущество: он направляет политику Франции, оставаясь в оппозиции».[62]

По возвращении из-за океана Жорес принял активное участие в европейской кампании социалистов за мир. Однако лидеры II Интернационала спустили антивоенное движение на тормозах. Когда в 1912 г. Италия захватила Ливию, Жорес потребовал от Международного социалистического бюро расширить протесты.

Стареющий Бебель ответил, что вопрос «не представляет интереса». Лишь когда к ливийской войне добавилась балканская, призывы Жореса были услышаны. На самом массовом антивоенном митинге в Берлине он выступал дважды. Чувствуя приближение катастрофы, лидер французских социалистов настаивал на неотложности высшего форума Интернационала. Наконец удалось добиться решения о созыве чрезвычайного конгресса в швейцарском Базеле, близ границ Франции и Германии – противников в назревавшей войне.​

                 <<в начало                                        Главы 1,2, 5, 6>>  

Литература

26. Цит. по: См. Молчанов Н.Н. – С. 236.

27. См. Молчанов Н.Н. – С. 227.

28. См. Молчанов Н.Н. – С. 238.

29. См. Молчанов Н.Н. – С. 246.

30. См. Молчанов Н.Н. – С. 271.

31. См. Молчанов Н.Н. – С. 273-274.

32. Ленин В.И. Революционная демократическая диктатура пролетариата и крестьянства / ПСС. – Т. 10. – С. 28.

33. См. Молчанов Н.Н. – С. 275-276.

34. См. Молчанов Н.Н. – С. 280.

35. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 309-310.

36. См. Молчанов Н.Н. – С. 306.

37. Цит. по: http://www.komintern-online.com/trotm160.htm

38. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 309.

39. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 324.

40. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 336.

41. Ленин В.И. Крах II Интернационала / ПСС. – Т. 26. – С. 244.

42. Цит. по: http://www.pagina12.com.ar/diario/elmundo/4-2519712014-08-01.html

43. Цит. по: http://www.pagina12.com.ar/diario/elmundo/4-2519712014-08-01.html

44. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 353.

45. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 313.

46. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 315.

47. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 378.

48. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 287.

49. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 307-308.

50. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 321-322.

51. Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 359.

52. Ленин В.И. Международный социалистический конгресс в Штутгарте / ПСС. – Т. 16. – С. 73.

53 Молчанов Н.Н. – С. 348.

54 Цит. по: Молчанов Н.Н. – С. 348-353.

55. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии / Соч., 2-е изд. – Т. 4. – С. 424.

56. Ленин В.И. Падение Порт-Артура / ПСС. – Т. 9. – С. 157.

57. Ленин В.И. Воинствующий милитаризм / ПСС. – Т. 17. – С. 195.

58. Ленин В.И. ПСС. – Т. 19. – С. 54.

59. Ленин В.И. Воинствующий милитаризм / ПСС. – Т. 17. – С. 194.

60. Молчанов Н.Н. – С. 354.

61. Молчанов Н.Н. – С. 357.

62. Молчанов Н.Н. – С. 366.