Важнее дюжины программ (1)

Е.И.Суименко
(Статья печатается в авторской редакции)

Часть 1. Часть 2.

Дело не в том, в чем в данный момент видит
свою цель тот или иной пролетарий или даже весь
 пролетариат. Дело в том, что такое пролетариа
 на самом деле и что он, сообразно этому своему бытию,
исторически вынужден будет делать.                К.Маркс

I. НА НОВОМ ИСТОРИЧЕСКОМ ВИТКЕ

Время крутых поворотов всегда рождает насущные вопросы, в том числе и такие, которые могут показаться окончательно и бесповоротно однажды решенными. В исторических судьбах рабочего класса в истекающем XX веке таких поворотов было немало, и каждый из них варьировал череду все тех же вопросов: что такое рабочий класс? Революционен ли он изначально по своей роли и месту в общественно-историческом процессе или Маркс по ошибке навесил на него ярлык революционности? А если революционен, то, может быть, всего лишь на определенной фазе общественного развития и в современных условиях полностью утратил это ранее присущее ему свойство? И существует ли он вообще, этот пресловутый рабочий класс?

Эти и другие вопросы представляют сегодня предмет нескончаемых споров, И поскольку они затрагивают глубинные основания рассматриваемого общественного явления, поиски научных ответов на них должны осуществляться в плоскости соотнесения сложившихся теоретических представлений с новой исторической реальностью. Подрывают ли новые факты "старую" теорию? Попытаемся разобраться.

Рабочий класс есть прежде всего непосредственный субъект производительных сил общества, промышленного производства в той фазе их исторического развития, когда существует общественное разделение труда во всех его видах (общее, частное, единичное) и когда непосредственные производители жестко закреплены за односторонними исполнительскими функциями. В этом узком, производственно-технологическом, аспекте революционность рабочего класса означает всего лишь его непосредственную близость к тем технико-технологическим и научно-организационным изменениям в производственых структурах, которые перманентно в них происходят, знаменуя начало широкомасштабных изменений во всей системе жизнедеятельности общества. Сказанное не означает, что непосредственные производители материальных благ адекватно осознают смысл, направленность и значение этих изменений и сообразно им определяют свои жизненные цели. Важнее здесь другое, на что обращал внимание К Маркс, — то, что рабочие в этом процессе персонифицируют революционную роль базисных изменений, объективно, по "своему бытию", олицетворяют научно-технический прогресс и являются — вольно или невольно — его носителями. Важно и другое. Когда возникают споры о том, являются ли рабочие исполнителями функций физического труда или способны выполнять и "функции человеческой головы" (по Марксу) и не приводит ли научно-технический прогресс, тотально интеллектуализирующий производство, к исчезновению рабочих как общественного класса, нельзя забывать, что речь о рабочих в данном случае идет всего лишь в узком, производственно-технологическом аспекте, явно недостаточном для их характеристики, и что существует другая, более важная и существенная сторона общественного бытия, с которой, собственно говоря, связаны все наши представления о рабочем классе. Заключается она в исторической роли и месте непосредственных производителей в системе общественного производства. В этом, социально-экономическом, плане рабочий класс выступает субъектом-персонификатором наемного труда, антагонистически соединенного с непринадлежащими ему средствами производства, с капиталом—собственностью другого общественного класса — класса буржуазии. Создатели этого капитала, рабочие отчуждаются от него, становятся неимущим, эксплуатируемым классом, т.е. пролетариатом.

Приведенные положения можно счесть банальными, если революционность рабочего класса в этом втором, и главном социально-экономическом (и социально-политическом) ее аспекте связывать с его положением только как пролетариата, с отчуждением от собственности и возникающим вследствие этого социальным антагонизмом. Но суть дела-то в том, что подобного рода банальности есть ни что иное как половинчатый и оскопленный марксизм, выпавший из контекста марксовой диалектики общественно-исторического процесса. Задача науки —сделать решительный поворот в сторону этой диалектики, заострить внимание на некоторых важнейших ее моментах.

Во-первых, всемирно-историческая роль рабочего класса сводится не только к роли "могильщика капитализма" и строителя нового бесклассового общества. Нельзя забывать, что взаимодействие труда и капитала, рабочего класса и класса буржуазии помимо антагонизма имеет и другую не менее важную сторону — отношения единства, взаимодополнения и взаимоопосредования. Наемный труд — не только антагонист капитала, но и его продолжение, ибо включенный в систему капиталистических отношений он представляет собой частную собственность рабочего, способность к труду и вынужден функционировать по законам капиталистической формации. В этом смысле рабочий класс выступает и как "строитель капиталистического общества", и как органическая часть этого общества, живя в котором он не может не признавать его законов, норм, ценностей и т.д.

Революционность рабочего класса, таким образом, не исчерпывает всей противоречивой сущности его социально-экономического бытия и представляет собой лишь важнейшую обобщенную "отрицательную" (по диалектике Маркса!) характеристику наряду с другими "положительными" — по отношению к капитализму — его свойствами. Как персонификатор консолидирующегося на базе концентрации капитала и интеграции производства общественного труда рабочий класс выступает "могильщиком капитализма", как собственник своей рабочей силы — его активный функционер-"соглашатель".

Во-вторых, революционность рабочего класса — столь же диалектически сложное явление, как и само его положение в обществе. Она отнюдь не означает повсеместно и повседневно организованной борьбы за свержение существующего общественного строя, точно также, как интегрирование рабочего класса в частнособственнические отношения не означает гармонии классовых интересов, идиллического "классового мира". Революционность рабочего класса в большинстве из наиболее развитых стран мира, как свидетельствует практика, заключалась и заключается не в постоянном стремлении к осуществлению политических переворотов, а прежде всего в постепенном и последовательном силовом давлении пролетариата на различного рода механизмы эксплуатации, правовой дискриминации и экономического произвола частнособственников. Каждая акция протеста, каждое силовое действие со стороны рабочих, даже если оно не заканчивалось баррикадами, так или иначе влияло на ход и результаты исторического процесса в направлении вызревания, накопления в недрах старого общества предпосылок нового.

Общественный процесс сложен, и классовые бои между буржуазией и пролетариатом давно уже трансформировались в межгосударственные и межнациональные конфликты, противостояния богатых и бедных стран, противоречия между сытым "цивилизованным" рабочим классом и голодным "маргинальным" его собратом, между демократически-государственными институтами, выражающими интересы "гражданского общества", и агрессивными мафиозными структурами. Но ничто не дает нам гарантий того, что эти трансформации на новом витке истории, после окончания "холодной войны", не могут пойти вспять и благополучные страны не окажутся перед фактом внутренней социальной напряженности, когда революционность рабочего класса вдруг по-новому может заявить о себе,

В-третьих, в умах многих людей революционная борьба рабочего класса связывается с чем-то разрушительным, деструктивным, истребительным. Здесь впору затронуть столь болезненно переносимый социал-демократами вопрос о социальном антагонизме, его неизбежности в историческом процессе. И в который раз при этом приходится сталкиваться с безнадежным невежеством ученейших мужей, испытывающих патологическую ненависть к диалектике, согласно которой антагонизм классовых противоречий, просуществовавший (и существующий) тысячелетия, — не от злых духов и не от "бесовства" социалистов, а от определенных фаз исторического процесса (что акцентировал еще К.Маркс в известном письме к И.Вейдемейеру). Ведь история не зря "придумала" классовый антагонизм. Зачем-то он ей понадобился. Зачем?

Затем, чтобы при помощи разделения труда, эксплуатации, конкуренции, классовых конфликтов, вызывая в обществе напряженную активность и максимализацию сил, ускорить процесс развития производительных сил и умственный прогресс в качестве важнейших предпосылок "подлинно человеческой истории". И пока антагонизм необходим, тщетны все попытки создать справедливый общественный строй. Ставить Марксу (марксистам, Ленину, большевикам) в вину учение о классовой борьбе и закономерности революционных процессов — все равно, что обвинять в злонамеренности врача, поставившего пациенту неутешительный для него диагноз.

Иные счеты у последовательных марксистов с легкомысленными и безответственными леваками, готовыми ниспровергать в любую годину капитализм только на том основании, что это несправедливый строй. "Нетерпеливцам" невдомек, что справедливое не суть (или не всегда суть) законосообразное и что, более того, в антагонистических обществах законосообразными (объективно необходимыми) как раз то и являются несправедливые, с точки зрения человеческой морали, поступки, поведение и деяния людей. Понимая это, последовательные марксисты в определении стратегии и тактики своей деятельности исходят не из учета меры допустимой несправедливости существующего общественного строя, а из учета степени вызревания в недрах этого (пусть даже в высшей степени несправедливого) общественного строя объективных и субъективных предпосылок социальной революции. Несправедливость существующего строя может лишь усиливать процесс этого вызревания, но сама по себе никогда не является основанием для научно осмысленных революционных действий по его ниспровержению.

2 ПРОЗЯБАЮЩИЙ ГЕГЕМОН

Революционность рабочего класса в историческом процессе принимает различные формы, проявляет различную степень остроты и интенсивности в зависимости от уровня производства, концентрации капитала и интеграции экономики, ее подготовленности для государственного регулирования, возможности заполучения новых (как правило, внешних) источников прибавочной стоимости, расстановки классовых сил в обществе, осуществляемой правительством политики, сложившихся традиций, общественной психологии и т.д. В этом процессе четко обозначились тенденции общественного развития: чем ниже уровень производства и экономики капитализирующихся стран, тем острее проходит в них классовая борьба и больше вероятности политических революций и, наоборот, чем выше уровень производства и экономики, тем с меньшей вероятностью классовых потрясений и революций происходит процесс общественного развития на капиталистических началах.

Из анализа подобного рода тенденций, казалось бы, напрашивается вывод о том, что социальные революции — печальный удел слаборазвитых стран и что они, революции, исключены во всех "нормальных", "цивилизованных" странах. Более того, мирный путь решения социально-экономических проблем на либерально-рыночной основе якобы эффективней и перспективней для слаборазвитых стран, что доказано исторической практикой юго-восточных и некоторых латиноамериканских государств, "посрамивших" опыт Северной Кореи, Вьетнама, Албании и Кубы.

Все сказанное выглядело бы убедительно, если бы критерии общественного прогресса и "основательности исторического действия" сводились к росту материальных богатств и совершенствованию производительных сил и если бы жизнь людей ограничивалась производством товаров и их потреблением. Но дело в том, что диалектика общемирового процесса "запрограммирована" на более сложных его алгоритмах: если одним странам она предписала приоритет в решении экономических проблем, НТП, наработку в необходимом объеме и качестве инструментальных ценностей (предпринимательство, наука, техника, технология), то другим "запрограммировала" решение социальных проблем на внеэкономических, практически-духовных началах, наработку смысложизненных, терминальных ценностей человеческого бытия (самоценностей) как наиболее перспективных, возвышенных и ресурсосберегающих. И если в первом случае экономический прогресс сопровождается издержками деградации и уродования человеческой духовности, нравственно-эстетической жизни людей (homo economicus), то в другом случае нравственно-коллективистские, эгалитарные способы организации жизни могут оказаться в определенных условиях малоэффективными в чисто экономическом (инструментальном) плане.

Историческая незрелость, с какой бывшая царская Россия политически вошла в социализм, заявила о себе и в исторической незрелости условий, в которых гегемон революции должен был создавать новую экономику на отношениях общенародной собственности. И поэтому, решая в новых социалистических (в политическом смысле) условиях старые, капиталистические по своей экономической сути задачи, рабочий класс страны Советов оказался со временем по мере перерожденного строя, в двойственном положении социалистического труженика-владельца и одновременно мелкого частного собственника, продающего свою рабочую силу государству.

Известно, что неразвитость промышленного товарного рынка, слабая концентрация и централизация производства, экономики ("формальное обобществление") вынудили общество к превращению политических институтов пролетарской государственности в решающий фактор хозяйственной деятельности. Ситуацию подобного рода предвидели в свое время КМаркс и Ф.Энгельс, когда писали о том, что "пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы... возможно более быстро увеличить сумму производительных сил" и что кажущиеся при этом экономически несостоятельными мероприятия "в ходе движения перерастают самих себя как средство для переворота во всем способе производства" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 4, с. 446). Любителям "экономических методов" НЭПа следовало бы напомнить, что формирование "строя цивилизованных кооператоров" предполагает, по Ленину, его поддержку "сверх обычного", когда "надо поставить кооперацию политически" (ВЛ.Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 371. Подчеркнуто мной — Е.С.), и что это формирование не выпадало из контекста системообразующей роли политического фактора. В таких условиях рабочий класс, с одной стороны, становился социальным источником воспроизводства и пополнения довольно многочисленных органов представительной хозяйственной и политической власти, с другой — как субъект производительных сил — превращался в послушного исполнителя команд и приказов, когда народное хозяйство строилось по схеме "единой фабрики". Вплоть до начала 60-х гг. рабочий класс Советского Союза, во-первых, был опосредованным совладельцем общественной собственности (поскольку делегировал свои функции владения и распоряжения подлинно представительной власти, оставляя за собой функцию пользования); во-вторых, не был отчужден от коммунистической партии, которая выражала и защищала его интересы; в-третьих, своим положением "хозяина страны" способствовал созданию системы новых духовных ценностей и активно к ней приобщался, формируя тем самым социалистический образ жизни.

К моменту, когда развитие общественного производства в 60-е годы возвысилось до уровня реального обобществления ("обобществления на деле", по Ленину), необходимость регулирования хозяйственного процесса сугубо политическими методами и средствами стала отпадать. Перед госпартаппаратом исторически открылись две перспективы: или решительно идти навстречу новым социалистическим формам хозяйствования, его многосторонней демократизации, или "усовершенствовать", внешне модернизировать прежние административно-бюрократические, командные механизмы регулирования экономики, по существу законсервировав их. Дилемма оказалась сложной в своем разрешении, ибо госпартаппарат к концу 50-х — началу 60-х годов обнаружил свою разнородность в политическом и социальном отношении: одна его часть ("старая гвардия" и новые подлинно коммунистические партийные лидеры) продолжала выполнять изначальные функции представительной народной власти, другая —успела к тому времени выродиться в чуждую для народа сословную власть госпартноменклатуры. Последняя начала активно побеждать во времена "хрущевской оттепели", когда, покончив с якобы изжившей себя диктатурой пролетариата, на руководящие партийные и государственные посты мутными потоками хлынула прятавшаяся до этого по щелям мелкобуржуазная свора приспособленцев, политических дельцов и карьеристов.

Немудрено, что сформировавшаяся таким образом госпартноменклатура предпочла выгодную для нее вторую из возможных перспектив — путь на консервацию бюрократически-командных методов, ибо другой путь —демократизация хозяйственной жизни — означал бы для нее самоуничтожение, массовое сокращение штатов, отказ от должностных привилегий, коренную перестройку структуры и функций аппарата, потерю экономической власти. К слову сказать, когда в ходе исторического развития общества государственно-управленческие структуры утрачивают свое назначение, начинают дисфункционировать, сохраняя вместе с тем за собой властные функции, они становятся хорошей приманкой для различного рода политических дельцов и искателей легкой наживы, вполне соответствующих по духу этим разваливающимся антинародным структурам. Вместо того, чтобы уйти с исторической арены и уступить место новым механизмам хозяйствования —рабочему самоуправлению, гибкому планированию и использованию системы новых оценочных показателей экономической деятельности — новоявленные "социалистические феодалы" продолжали навязывать хозяйственному процессу негодные бюрократические методы, истязать экономику, обновлять старые способы и средства государственного принуждения. Делалось это с той понятной всем целью, чтобы не "выпустить" рабочий класс за пределы формального совладения, удержать его в статусе субъекта "ничейной" собственности и чтобы создаваемый им и колхозным крестьянством прибавочный продукт отчислялся не только в госбюджет, но и теневым способом в карманы всесильных чиновников различных уровней и рангов. Таким образом "хозяин страны" постепенно стал превращаться в полузависимый, эксплуатируемый класс, а его авангард — КПСС — терять свои классовые позиции и перерождаться в аморфное образование, верхушечный слой которого все более становился антинародным.

Понимая, что ее собственное благополучие и процветание связано с хозяйственными успехами рабочего класса и определенным уровнем его благосостояния, госпартноменклатура, естественно, не могла не стремиться к тому, чтобы в своих же интересах не стимулировать эти успехи и не поддерживать это благосостояние на уровне приемлемого минимального уравнительного стандарта. Отсюда ее "постоянная забота" о благе советского народа. Осознавая двойственность положения рабочих как субъектов общенародной собственности и наемных работников, номенклатурное сословие уделяло "должное внимание" тому, чтобы с одной стороны идеократическими, пропагандистскими и в определенной степени организационно-экономическими мерами повышать социальный престиж и жизненный уровень "Его Величества", стимулируя его на "трудовые подвиги", с другой же — подыгрывая мелкособственническим настроениям и групповому эгоизму, усиленно декларировало так называемый принцип индивидуальной материальной заинтересованности в качестве демагогически переистолкованного Н.С.Хрущевым принципа распределения по труду. С одной стороны сооружались повсеместно потемкинские деревни "маяков", "передовиков", "ударников коммунистического труда", с другой — активно насаждалась идеология мелкого рвачества, подменяющая результативный принцип вознаграждения по труду демагогическим: "Ты меня вначале материально заинтересуй, а потом я буду работать!".

Вместе с тем госпартноменклатура понимала, что на старых методах хозяйствования ей долго не удержаться. Рабочий класс, передовая часть партийных и хозяйственных руководителей все больше и все решительней начали приобщаться к новым формам хозяйственной деятельности, развивающей инициативу работников, ставящих их в положение реальных совладельцев общественной собственности. Бригадный подряд в строительстве и машиностроении, единонарядная система, безнарядные звенья в сельском хозяйстве, "щекинский метод", "калужский вариант", "новосибирский эксперимент", обнаруживая экономическую эффективность организации труда по принципу учета конечного продукта, поставили под угрозу само существование иерархиезированной номенклатуры, до поры до времени благополучно имитировавшей "ответственную" деятельность. Не собираясь сдавать своих позиций, это верхушечное сословие стало активно мобилизовать свои силы. Над рабочим классом, трудящимися СССР нависла смертельная опасность.

Отбросив комдвиженческий маскарад и заигрывание с "Его Величеством", номенклатура, не без помощи западных советников, стала на путь постепенного деклассирования рабочего класса, планомерно и целеустремленно подрывая его идеологию, культуру, социалистический образ и стиль жизни, выхолащивая его классовое самосознание. Наступление на рабочих велось в четырех направлениях. Во-первых, в направлении его идейно-духовного растления, изощренного протаскивания в сознание рабочих ценностей мещанско-мелкобуржуазного образа жизни, в чем решительно постарались как питейные заведения, так и заполонившая все каналы СМИ "массовая культура". Во-вторых, в направлении явного и скрытого удавления новых форм хозяйственной жизни, ограничения их функционирования и развития микроуровнем производства и недопущения до уровня системных превращений (необоснованный пересмотр норм выработки, лимитирование фонда заработной платы, пресечение попыток участия рабочих в распределении прибыли, всяческое сдерживание самоуправления и социальной активности на фоне их шумного декларирования, торможение процесса упразднения дробного, промежуточного учета и контроля, а значит и излишних управленческих звеньев и т.д.). В-третьих, в направлении усиленного поощрения в хозяйственной деятельности примитивного эгалитаризма, нефтедолларов и вяло работающей бюрократизированной экономики, культивирующей в рабочей среде настроения социального иждивенчества, патерналистского ожидания и психологию "невысовывания".

В-четвертых, в направлении раскола рабочего класса на "белых" и "черных" (по выражению самих рабочих), искусственного вычленение из его рядов сомнительных, зато преданных режиму "передовиков" в качестве социального оплота хозяйственно-управленческой элиты и партократии (впоследствии из этих привилегированных слоев рабочего класса необуржуазный режим рекрутировал своих защитников).

В результате этих деклассирующих действий предательская номенклатура лишила рабочий класс ореола общественного гегемона, обрекла его на прозябание. Но и рабочий класс, окончательно избавившись от иллюзий, возненавидел лицемерную комверхушку, отождествив ее — увы! — с КПСС в целом. Оставшаяся часть верных делу рабочего класса коммунистов, членов ЦК во главе с Ю.В.Андроповым оказалась уже не в состоянии радикально изменить положение.

"Процесс пошел!" Блудословие Горбачева и его двурушничество расчистили место на политической арене для откровенных антикоммунистов, лидеров необуржуазии. Задыхающаяся в тисках безнадежно устаревших командно-бюрократических механизмов социалистическая экономика уже не могла воспрепятствовать появлению альтернативы новым формам и новым механизмам хозяйственной жизни — теневой экономики, цепко схватившей в свои железные объятия и без того коррумпированную госпартверхушку. Чисто формальное сходство новых, демократизированных форм социалистического хозяйствования с частнособственническим предпринимательством подтолкнуло обманутых людей на легкомысленное признание преимуществ капиталистической рыночной экономики (вспомним, как постепенно, исподволь идея "индивидуальной трудовой деятельности" трансформировалась в идеологию частнособственнического предпринимательства, а хитроумная цепочка "бригадный хозрасчет — хозрасчет предприятия — отраслевой хозрасчет — региональный хозрасчет — республиканский хозрасчет" завершилась полнейшей капитализацией экономики!). Предпринимателям-теневикам и их прислужникам оставалось только сбросить с себя маску "социалистичности" и откреститься от коммунистической фразеологии, что они с превеличайшей готовностью и сделали.

Брошенный на произвол самовыживания, рабочий класс оказался обреченным на продолжающееся более интенсивными темпами деклассирование и одновременно на ту социал-дарвинистскую селекцию, которая могла бы позволить грядущему классу неокапиталистов, по их расчетам, использовать в своем деле лишь "выносливых" и "живучих". Социальные отбросы, шлак истории их не интересуют.

... Почему же так произошло? Как могло случиться, что гегемон революции оказался на коленях?

Суммируя все сказанное выше, можно ответить: прежде всего потому, что слишком долгое время рабочий класс жил в условиях представительно-опосредованного владения собственностью, не ощущая себя хозяином собственности, чувствуя ее не "моей", не "нашей", а "ничейной", или партийно-государственной, ограниченно пользуясь и фактически не распоряжаясь ею. Это произошло еще и потому, что социально-политическая сущность затормозившего процесс превращения "ничейной собственности" в "нашу" и "мою" госпартноменк-латурного сословия не была своевременно и адекватно осмыслена рабочим классом как рецидив капитализма, как феномен буржуазного перерождения, и рабочий класс, ошибочно отождествив ее с сущностью коммунизма как такового, оказался идеологически обезоруженным и беспомощным перед своим двуликим классовым противником —-партократами-перевертышами и капиталистами-нуворишами.