А.В. Харламенко

Часть 3 

Вряд ли, однако, к условиям Центральной Европы середины XIX в. применим принцип права наций на самоопределение вплоть до отделения, выдвигавшийся Лениным в качественно иных условиях эпохи империализма (да и тогда подчиняемый коренным интересам международной пролетарской революции). В своё время Маркс и Энгельс решительно выступали в защиту целостности Венгрии и других революционных стран, имея для этого как сиюминутно-политические, так и долгосрочные основания. История сполна подтверждает огромные издержки как самого процесса отделения небольших наций от крупного государства, где народы веками жили смешанно, так и возникающей вследствие этого «идиотской системы мелких государств»[1]. С позиций передового класса, при прочих равных условиях, национальный вопрос предпочтительнее решить путем территориальной автономии. На это соглашался, хотя и с опозданием, лидер восставшей Венгрии Л. Кошут, для имевшей государственность Хорватии допуская и отделение.

В свете последующей истории важно иметь в виду, что горстка словацких интеллигентов-националистов, пытавшаяся в 1848 г. поднять восстание против Венгрии, массовой поддержки не получила. Большинство словаков защищали общую родину плечом к плечу с мадьярами. Если бы националистов любой из сторон можно было устыдить, им следовало бы напомнить, что столь пламенный патриот, как поэт-революционер Шандор Пётефи, происходил из омадьярившихся словаков, и это никого особо не волновало. Межэтническая вражда смогла разгуляться уже в иную эпоху.

Габсбургской монархии удалось продлить свое существование более чем на полвека, выступив «душеприказчиком» революции. В 1867 г. венский двор заключил с дворянско-буржуазными верхами Будапешта соглашение о создании «дуалистической» Австро-Венгрии. Каждая из двух частей империи получила свой парламент и ответственное перед ним правительство с правом распоряжения внутренними делами. В общем ведении остались дела иностранные и военные; квоты по их финансированию определялись делегациями двух парламентов, имевшими право сообщаться между собой только в письменной форме (!). Громоздкостью и неуклюжестью дуалистическая конструкция предвосхищала нынешний Евросоюз. Но на несколько десятилетий она устроила обе стороны.

Сделка была заключена за счёт других народов империи, которым в самоуправлении отказывалось. Чехию, Словению, юг Польши и Галицию австро-немецкая буржуазия оставила за собой, а словаков, карпатских русин, хорватов, сербов и румын – свыше половины населения «большой Венгрии» – отдала на произвол мадьярских магнатов и буржуа. Тщетно Л. Кошут предупреждал из эмиграции, что соглашение исключает «удовлетворительное решение национального вопроса в самой Венгрии», а соседние страны делает её врагами. Призывы ветерана не увлекать нацию на «путь, откуда нет возврата», остались, по выражению современников, «письмами Кассандры»[2].

Венгерская олигархия одной из первых освоила новую форму дискриминации – языковую. Мадьярский язык, не имеющий в Европе родственников и трудный для изучения, исправно отсекал «инородцев» от чиновничьих должностей и интеллигентных профессий. В то же время росло влияние шовинистов, стремившихся принудительно мадьяризировать всю «большую Венгрию». Верхом «патриотизма» стало обязательное преподавание государственного языка… в яслях.

Неудивительно, что уже на всех инонациональных окраинах стал набирать силу антимадьярский национализм, тем более что его массовая база – мелкобуржуазные слои деревни и города – была там шире, чем в землях с венгерским населением. Местные националисты, не чувствуя достаточных сил для государственной самостоятельности, находили поддержку у экономических конкурентов Будапешта: словацкие – у богатейшей в империи чешской буржуазии, хорватские и валашские – у правящих классов Сербии и Румынии. В Центральной Европе назревали трагедии народов, не вполне завершившиеся и по сию пору.

Последняя треть XIX и начало XX в. стали для Венгрии временем промышленного переворота. Страну вдоль и поперёк пересекли железные дороги. Буда и Пешт, связанные новыми мостами, слились в единый мегаполис. Возникли передовые отрасли индустрии: металлургия, машиностроение, электротехника. Дунайский остров Чепель стал рабочим сердцем столицы и всей страны.

Страна из аграрной превратилась в аграрно-индустриальную. За первое десятилетие XX в. численность работников промышленности выросла почти на треть, достигнув пятой части населения. Число рабочих крупных предприятий с 1898 по 1913 г. почти удвоилось, превысив 563 тысячи. 10 предприятий имели более чем по 1000 рабочих. Треть фабрично-заводского рабочего класса жила и трудилась в Большом Будапеште, что определяло ведущую роль столицы в революционном движении[3].

Австро-венгерский капитализм рано достиг монополистической стадии. Уже в начале 1890-х гг. образовалось 26 венгерских и 56 австро-венгерских картелей, охвативших все отрасли промышленности. В 1900 г. пяти монополистическим группам принадлежало 47% банковского капитала, в 1913 г. – уже свыше 57%. Картели монополизировали производство и сбыт 71% угля, 95% железа[4].

По месту в мировой капиталистической системе державу австрийских Габсбургов, и в частности Венгрию, следует отнести к числу «субимпериалистических» стран, выступающих одновременно субъектами империалистической эксплуатации и её объектами. Отсутствие заморских колоний и слабые возможности экспорта капитала возмещались таможенными барьерами и сверхэксплуатацией инонациональных окраин, где зарплата была на треть, а то и наполовину ниже. Венгерский финансовый капитал совместно с австрийским выступал младшим партнёром германских монополий на Балканах и Ближнем Востоке. В то же время Австро-Венгрия была объектом экспорта монополистического капитала Германии и в меньшей степени Франции, Великобритании, США. Такая структура экономических связей, с одной стороны, привязывала Венгрию к империалистическому блоку во главе с Германией, с другой – служила почвой борьбы в буржуазном лагере двух ориентаций: австро-германской и антантовской.

С буржуазным «процветанием» города, особенно столицы, контрастировал социальный облик деревни. После отмены крепостного права те из крестьян, кто имел наделы, получили их в частную собственность, разумеется не бесплатно. Из их числа выделилась немногочисленная кулацкая прослойка. Ничего не досталось безземельным подёнщикам, батракам, сезонным работникам. Большая и лучшая часть земель оставалась у магнатов, на которых гнули спину батраки и мелкие арендаторы. Крупные земельные владения принадлежали соперничавшим церквям – католической и протестантским.

В 1913 г. Ленин в одной из статей проанализировал данные аграрной статистики ряда стран. Согласно им, в Германии из 5,5 млн. хозяйств было 23 тыс. крупных (более чем по 100 га каждое), имевших в совокупности до четверти земельного фонда (чего, заметим, вполне хватало для юнкерской гегемонии в стране). В Венгрии из меньшего почти вдвое числа хозяйств (2,8 млн.) насчитывалось 24 тыс. крупных, на них приходилось 45% земель, а на латифундии 4 000 магнатов – почти треть.

Из этой статистики Владимир Ильич сделал актуальный вывод: «Венгрия, как известно, всего ближе к России не только географически, но и по всесилию помещиков-реакционеров».

Как и в России, архаичный сословный строй не только тормозил развитие страны, но и имел формы, наиболее тяжёлые для трудового народа. Вскрыв классовую сущность обнищания венгерской деревни, Ленин обратил внимание на фиксируемый статистикой показатель этого процесса: «Из 2,8 миллиона хозяйств полтора миллиона батрацких (или пролетарских) хозяйств (до 5 йохов, т.е. до 2,85 десятин), а также один миллион мелкокрестьянских хозяйств (до 20 йохов, т.е. до 11 десятин) осуждены довольствоваться деревянными изделиями»[5]. В европейской стране рубежа XX века железо оказалось привилегией помещиков и кулаков!

По относительной численности сельского пролетариата и полупролетариата Венгрия опережала Россию. 3,5-миллионную массу сельхозрабочих и батраков – 54% сельского населения[6] – имущие презрительно называли «тремя миллионами нищих». Две трети жителей села, более половины всего населения, либо не имели земли, либо владели мизерными наделами, не позволявшими прокормить семью. Обездоленные вливались в армию безработных или отправлялись искать удачи за океан (с 1899 по 1913 г. из 21 млн. населения «большой Венгрии» эмигрировало более 2 млн.)[7]. Аграрные требования батрацких профсоюзов и социал-демократии – повышение оплаты и законодательная охрана труда сельхозрабочих, снижение налогообложения мелких крестьян и прогрессивный налог на крупных аграриев – также показывали высокую степень капиталистического развития деревни.

Наличие громадной резервной армии труда из сельской бедноты позволяло капиталу навязывать и городскому пролетариату самые тяжёлые условия. Трудового законодательства практически не существовало. Рабочий день продолжался от 12 до 16 часов, венгерский пролетарий зарабатывал по крайней мере вдвое меньше германского той же квалификации, широко использовался труд женщин и подростков, которым платили ещё меньше. С цеховых времен сохранилось бесправие ремесленных «учеников», которых хозяева могли эксплуатировать по своему произволу, даже подвергать телесным наказаниям. Рабочие многих профессий доживали в среднем до 36 лет, работницы – до 29[8].

Продолжив сопоставление стран, ставших родиной первых социалистических революций, можно выявить как сходство, так и различия. В Венгрии дальше зашёл процесс социально-экономического сближения титулованных землевладельцев с крупной буржуазией. 200 магнатских семейств монопольно владели не только крупнейшими латифундиями и высшими постами в госаппарате и армии, но также самыми доходными местами в дирекциях, правлениях, наблюдательных советах банков, промышленных и торговых фирм. Их образу жизни подражали «безродные» буржуа, не жалевшие денег на новые фамилии, дворянские титулы и земли. В Венгрии, как и в ряде других стран начала эпохи империализма, финансовая олигархия складывалась в специфической форме латифундистско-буржуазного блока.

Немаловажны были политические различия двух империй – самодержавной Российской и полуабсолютистской, но всё же конституционной, Австро-Венгерской. Последняя уже со второй половины XIX в. знала и парламенты, и выборы, и легальные партии, в том числе рабочие. Правда, пользоваться цензовым избирательным правом могло от силы 10% населения Венгрии, да и то, «в соответствии с национальной традицией», при открытом голосовании. По итогам выборов 1905 г. депутатами парламента стали 280 помещиков, 45 чиновников, 15 священников, 67 адвокатов, журналистов, учителей и мелких землевладельцев[9]. «Свободу волеизъявления» под присмотром своих слуг олигархия предоставляла мелким буржуа и верхушке крестьянства, неимущим отказывая и в этом.

Требование всеобщего избирательного права в Венгрии конца XIX – начала XX в., подобно Англии времен чартизма, находилось в центре политической борьбы. Характерно название одной из первых рабочих организаций – Партия неизбирателей (!). Не имея своих депутатов, рабочие должны были блокироваться с буржуазной парламентской оппозицией. Важнейшей формой организации наёмных работников города, а затем и деревни стали профсоюзы.

В 1890 г. – одновременно с отменой бисмарковского исключительного закона и легализацией германской социал-демократии – была создана Социал-демократическая партия Венгрии (СДПВ). Энгельс признавал её сильными сторонами многонациональный состав, пропаганду интернационализма и равноправия наций. Во II Интернационале она выделялась влиянием левого крыла, тесно связанного с профсоюзным движением. Лидеры левых Е. Ландлер, Д. Нистор и Б. Санто в 1906-1909 гг. возглавили союзы транспортников, сельхозрабочих и служащих частных фирм. Но руководящие позиции в партии принадлежали правым – иначе она едва ли могла бы существовать легально.

Отличительной чертой Венгрии начала XX в. было значительное влияние революционных идей среди интеллигенции. Левые социал-демократы совместно с беспартийными активно работали в студенческом движении. Широкую известность получили статьи молодого журналиста Тибора Самуэли, разоблачившего финансовые махинации верхушки католической церкви.

Динамика политической борьбы в Венгрии обнаруживает тесную связь с успехами и неудачами революционного движения России. В 1905 г. стал популярен клич: «Будем действовать по-русски!» В сентябре 1905 г. состоялась первая в стране всеобщая политическая забастовка с требованием избирательной реформы. Но уже в феврале 1906 г. оппозиционный парламент был разогнан, а в октябре 1907 г. вторая всеобщая забастовка и демонстрации подавлены военной силой. Весной 1912 г., с началом нового революционного подъёма в России и других странах, вызов угнетателям бросил и венгерский пролетариат. Поводом стало «избрание» председателем палаты депутатов, с грубым нарушением процедуры, «венгерского Столыпина» – графа И. Тисы. В мае страну охватила третья всеобщая политическая забастовка. Участники протестов строили баррикады, вооружались, вступали в схватки с полицией. Ширились стачки и демонстрации батраков. Однако парламентская оппозиция, нарушив обещания, отказалась поддержать рабочих; СДПВ перед угрозой разгрома дала протестам отбой. Графу Тисе был вручён пост премьера.

Венгрию сближала с Россией и острота национального вопроса. Однако условия дуалистической империи придавали ему особо сложный характер. Мадьярская нация, выступая угнетающей по отношению к другим народам королевства, сама не была политически суверенной, оставаясь в подчинении австрийской монархии и стоявшего за ней германского империализма. С начала XX века венгерская олигархия, нарастив экономические мускулы под сенью «дуализма», стала тяготиться неполноправием. Но добивалась она лишь собственной гегемонии в империи, боясь требованием независимости подорвать своё господство над немадьярскими народами.

По всему этому венгерский национализм принял объективно двойственный характер, сочетая черты национализма угнетающей и угнётенной нации, что не могло не усиливать его влияние на массы. Найти в этом лабиринте путеводную нить для рабочего движения было крайне сложно.

4. Между прошлым и будущим

Приближение Первой мировой войны стало для политиков всей Европы суровым экзаменом. Национально-государственные особенности Венгрии возвели испытание в степень. Война грозила распадом как дуалистической империи, так и «большой Венгрии», что было чревато особо тяжёлыми последствиями для мадьяр, в значительной части страны живших смешанно с другими национальностями. Казалось бы, венгерским олигархам следовало положить своё влияние на чашу весов «партии мира». Но так поступило лишь меньшинство либеральных помещиков и интеллигенции. Лидер оппозиции – «красный граф» Михай Каройи – рассчитывал, опершись на страны Антанты, вывести Венгрию из подчинения Австрии и Германии, сохранив как единое самостоятельное государство.

Однако абсолютное большинство правящего класса держалось блока «центральных держав». Роковым летом 1914 г. правительство И. Тисы и дворянско-буржуазный парламент полностью поддержали правительства Вены и Берлина, спустившие курок мировой войны. Правые лидеры СДПВ голосовать за военные кредиты не могли по причине отсутствия парламентского представительства, но, боясь и репрессий властей и русского вторжения, призвали рабочих к «защите отечества».

За четыре года бойни «большая Венгрия» потеряла убитыми, ранеными и пленными свыше двух миллионов человек – более чем каждого десятого. Непосильное бремя легло и на тыл. Производство зерна обеспечивало менее двух третей полуголодного минимума; с 1915 г. пришлось нормировать продовольствие. В 1916-1917 гг. резко упало промышленное производство, кроме военного. Стремительно росли лишь прибыли монополий, работавших на войну.

В Австро-Венгрии, как и в других странах, война подхлестнула переход к государственно-монополистическому капитализму. Магнаты тяжёлой индустрии объединились в Имперский союз австрийской промышленности, возник единый картель в текстильной отрасли. Производство и распределение сырья сосредоточились в 40 военно-экономических центрах, крупные предприятия ставились под военный контроль. «Сверху» резко ускорялось капиталистическое обобществление производства, укреплявшее объективную базу обобществления социалистического.

Вместе с тем в классовом аспекте государственно-монополистическая централизация была направлена против людей труда. Империалистическая сверхэксплуатация пролетариев, всех трудящихся достигла крайней степени. Власти ввели принудительный труд рабочих, реквизицию продуктов крестьян, отменили воскресный отдых. Инфляция и дороговизна усугубляли ограбление нации горсткой финансовых воротил. Всем этим объективно создавались социальные предпосылки антиимпериалистической революции при гегемонии пролетариата.

Венгерский народ, не говоря об угнетённых национальностях, остался чужд казённому энтузиазму «войны до победного конца». Об этом свидетельствовали братания с русскими солдатами, рост дезертирства в тылу и сдачи в плен на фронте, причем не только среди словаков, заодно с чехами переходивших к русским целыми полками, но и среди мобилизованных мадьяр, также предпочитавших российские лагеря военнопленных перспективе сложить голову за Франца-Иосифа и графа Тису. Это было симптомом назревания революционной ситуации.

Ни призывами к социальному миру, ни законами военного времени не удавалось усмирить рабочих, даже в военной промышленности: оружейники Чепеля бастовали с конца 1914 г., снова набирали силу поредевшие было профсоюзы. По инициативе левых социал-демократов на заводах и фабриках развернулось движение «революционных уполномоченных», выступавшее за повышение зарплаты с учётом инфляции, оплату сверхурочных, отмену репрессивных мер.

Сильнейший отклик на берегах Дуная вызвал февраль 1917 г. Венгерский парламент принял резолюцию с приветствием революционной России. В апреле «негласный съезд» СДПВ призвал к миру без аннексий и контрибуций, к отставке правительств Венгрии, Германии и их союзников, созданию посредством всеобщего избирательного права демократических правительств, способных заключить мир.

Начался неудержимый рост голодных бунтов, забастовок, митингов и демонстраций. За один 1917 г. численность профсоюзов выросла с 55,3 тыс. до 215,2 тыс., вдвое превысив довоенную[10]; из них более половины приходилось на Будапешт. Власти были вынуждены отменять приговоры организаторам протестов, обещать рабочим избирательное право. В мае 1917 г. ушёл в отставку Тиса. На фронте широко развернулось братание с русскими солдатами, нарушенное лишь июньским наступлением, которое Временное правительство затеяло по указке Антанты.

Невозможно переоценить влияние на венгерский народ Великого Октября. Прежде всего вихрем революционных событий были захвачены пленные мадьяры в России; многие из них активно включились в защиту Советской власти, приняв её как свою. С её помощью они создавали организации, выпускали газеты и листовки на родном языке. Карой Лигети, до армии рабочий-токарь, руководитель омской организации интернационалистов, позже геройски погибший в застенках Колчака, писал в первом номере газеты «Форрадалом» («Революция»): «Господа правители Венгрии! Вы разбросали нас по всему свету. Вы всеми средствами стремились разжечь пламя национальной розни и вражды между народами Венгрии… Вы разобщили нас и властвовали над нами. Но знайте же, что страдания, которые в равной мере выпали на долю венгра, румына, серба, хорвата, словака, научили нас видеть правду… Мы поняли, что у каждого народа есть один-единственный враг – собственный угнетатель… Русская революция, являющаяся революцией за освобождение трудового народа, есть одновременно и наша революция, революция венгерских трудящихся»[11].

Революционизированию пленных способствовало и то обстоятельство, что на востоке России, где находились их лагеря, ядром контрреволюции стал чехословацкий корпус, а его командование всячески разжигало национальную ненависть к венграм. Более того: именно спровоцированные чехословаками столкновения с мадьярами дали непосредственный повод к мятежу корпуса. С его началом венгерская национальность уже сама по себе грозила расправой. Понятно, что Красной Армии, построенной на принципе интернационализма, ни одна другая группа пленных не дала так много стойких бойцов, как мадьяры. К 1919 г. число венгерских интернационалистов в РККА и партизанских отрядах приближалось к 100 тысячам. Доблестно защищая Советскую Россию, они готовились к борьбе за освобождение своей родины.