Исторический опыт Латинской Америки в свете ленинской концепции империализма

А.В. Харламенко

Часть I

1. «В терновом венце революций…»

2016 год ознаменован вековым юбилеем одного из главных теоретических свершений В.И. Ленина – концепции империализма как высшей и последней стадии капитализма. Это – не только крупнейшее после К. Маркса и Ф. Энгельса достижение марксистской науки, но и не менее выдающийся фактор общественно-политической практики. Мы вправе сказать, что в свете ленинского анализа монополистического капитализма прошла вся последующая история человечества на протяжении целого столетия. Под его знаком революционное рабочее движение заново обратилось к своим коммунистическим истокам; положило в значительной части мира начало практическому переходу от «предыстории человечества» к подлинно человеческой истории; осенило красным знаменем пролетариата боевые ряды десятков народов, сражавшихся за национальное и социальное освобождение, и само стало из преимущественно европейского подлинно всемирным..[1] [2] [3][4]

Связывать истоки столь масштабного явления с одной определенной датой можно с немалой долей условности. Над проблемами, уже тогда в ряде стран осознаваемыми как феномен империализма, Владимир Ильич работал много лет. В этом направлении его мысль двигало и осмысление специфики капиталистического развития и революционной борьбы России, и постоянное внимание к судьбам народов колониально-зависимой периферии капиталистического мира. Важнейшие вехи на этом пути – концепция гегемонии пролетариата в демократической революции, понятие национальной и региональной революционной ситуации, принципиально новая постановка вопроса самоопределения наций. Непосредственно в фундамент концепции лег анализ массы источников, запечатленный в необычайно обстоятельных и богатых содержанием конспектах, при позднейшей публикации получивших заглавие «Тетради по империализму».

И все же бесспорно, что основополагающие произведения, где главные положения концепции империализма изложены эксплицитно и с наибольшей полнотой, относятся именно к 1916 году. Это, прежде всего, классический труд «Империализм, как высшая стадия капитализма». Это и не столь известные нашим современникам полемические работы, где дальнейшая разработка концепции переплетается, как часто у классиков, с критикой ошибочных представлений, распространенных тогда – да нередко и теперь – в леворадикальном крыле рабочего движения. В первую очередь Ленину пришлось бороться против того, что он назвал «империалистическим экономизмом»: наивно-«левого», на деле же пораженческого представления об «экономической невозможности» государственного суверенитета в эпоху монополистического капитала.

Особо надо выделить сравнительно крупные произведения – по объему и систематической структуре скорее брошюры, чем статьи: «Итоги дискуссии о самоопределении», «О карикатуре на марксизм и об "империалистическом экономизме"», «Военная программа пролетарской революции», «Империализм и раскол социализма». К этой же группе работ относятся статьи «О брошюре Юниуса», «О рождающемся направлении "империалистического экономизма"», «Ответ П. Киевскому», «Задачи левых циммервальдистов в швейцарской с.-д. партии». Взятые вместе и сопоставленные с «Тетрадями по империализму», эти работы позволяют объективно представить тот уровень теоретической вооруженности, с которым вождь большевистской партии пришел к самому революционному в мировой истории 1917 году.

Осознание феномена империализма необходимо должно было подняться на качественно новый уровень именно в той, до предела наэлектризованной историей, атмосфере, которая поэтически запечатлена молодым В.В. Маяковским:

Где глаз людей обрывается куцый,

В бурной истории XX века концепция империализма, как и вся марксистско-ленинская теория, не только дышала живительным воздухом революционной практики, но и подвергалась неоднозначному влиянию ее перипетий. Противоречивый ход антиимпериалистической борьбы, даже в пору ее всемирно-исторических достижений, нередко подталкивал к односторонне-прагматической интерпретации теоретических положений. Наиболее животрепещущие из них подвергались упрощению и абсолютизации. Другие, в принципе не менее существенные, надолго оставались в тени, даже когда эволюция исторических условий должна была бы их актуализировать.

В последние десятилетия XX века объективное развитие общественного производства и классовой борьбы вывело мировой империализм на новый уровень. Для адекватного ответа на вызов эпохи коммунистам требовалось усвоение ленинской концепции во всем ее богатстве и на этой основе – дальнейшее развитие революционной теории и практики. Нерешенность этой задачи послужила одним из теоретико-гносеологических факторов кризиса мирового социализма, коммунистического и рабочего движения, способствовала тяжелым поражениям.

Глобальный реванш империалистического капитала с конца XX в. идеологически сопровождался дискредитацией марксизма-ленинизма и, в частности, концепции высшей стадии капитализма. Все ее основные понятия – «империализм», «монополия», «финансовый капитал», «финансовая олигархия» – подверглись и продолжают подвергаться негласному запрету или извращению. В то же время на практике империалистические силы возвращаются к методам откровенного диктата и насилия, не применявшимся в столь неприкрытом виде уже сто лет, со времен безраздельного мирового господства монополистического капитала.

В этих условиях особую актуальность приобретает исторический опыт Латинской Америки – региона, первым испытавшего на себе зрелые формы экспансии монополистического капитала и тенденцию превращения США в главный центр мирового империализма. Уже более ста лет к югу от Рио-Браво^[5] проходят «обкатку» новейшие формы империалистического господства, в дальнейшем получающие преобладание на всей зависимой периферии капиталистического мира. Сильные и слабые стороны освободительного движения региона также имеют тенденцию воспроизводиться во всемирном масштабе. По всему этому латиноамериканский опыт весьма важен для адекватного усвоения ленинской концепции империализма, в том числе ее ранее недооцененных сторон, а также для ее дальнейшего развития и поиска подходов к решению практических проблем современной антиимпериалистической борьбы во всем мире.

Важность познания этого опыта на надлежащем теоретическом уровне усиливается и тем, что в европейском рабочем движении исторически сложилась определенная недооценка данного региона. У истоков этой печальной традиции – длительная идеализация «Америки», особенно США, как «земли обетованной» европейской иммиграции; преувеличение отсталости Латинской Америки, где иллюзии иммигрантов приходили в столкновение с реальностью; долгое противостояние социал-демократии с анархизмом, преобладавшим в молодом рабочем движении региона.

II Интернационалу было свойственно почти полное игнорирование юга Западного полушария. Показательно, что в его ряды из всей Латинской Америки приняли одну лишь Социалистическую партию Чили, да и то к концу его деятельности – в 1912 г., хотя аналогичные организации уже немало лет действовали и в других странах региона, по меньшей мере в Аргентине, Бразилии, Мексике, Уругвае и на Кубе. Даже столь крупные международные события, прямо затрагивавшие Европу и всеобщий мир, как испано-американская война 1898 г., венесуэльский кризис 1902-1903 гг. и бурные события в Мексике 1905-1914 гг., европейская социал-демократия умудрилась практически не заметить. Единственным исключением можно считать поездку в Южную Америку Ж. Жореса в 1911 г., но и ее во II Интернационале обошли молчанием.

К сожалению, традиция недооценки Латинской Америки, непонимания ее действительного места в мире проникла и в ряды мирового коммунистического движения. Вплоть до 60-х гг. страны региона упрощенно рассматривались по аналогии с афро-азиатскими колониями и полуколониями, хотя от такого отождествления недвусмысленно предостерег еще автор «Империализма как высшей стадии капитализма».

Понадобилась победа Кубинской революции, чтобы Латинская Америка вышла из тени незаслуженного полузабвения и передвинулась в центр неравнодушного внимания передовых людей всего мира. Это внимание несколько десятилетий поддерживалось региональной революционной ситуацией, исторически беспрецедентной по пространственно-временным масштабам. Ее пламя не смогли погасить ни разгул фашистского террора в 70-е гг., ни сокрушительная волна неолиберальных «реформ» в 80-е, ни даже отступление мирового социализма в 90-е. История не забудет стойкости и политической мудрости социалистической Кубы в годы двойной блокады, когда ее штурвал твердо держали Фидель и Рауль Кастро; героизма венесуэльских революционеров во главе с Уго Чавесом; славной когорты творцов «левого поворота», охватившего в последние два десятилетия почти весь юг Западного полушария.

Сегодня коммунисты всего мира в немалом долгу у латиноамериканских братьев по классу. Трудно переоценить их вклад в то, что миф о «конце истории» был быстро развеян, а дискредитации социалистических идей поставлен предел. К сожалению, долг остается во многом невозвращенным. Стоило «левому повороту» вступить в полосу кризиса и понести в последнее время ряд поражений, как внимание к латиноамериканскому региону – вместо того, чтобы усилиться, приняв более вдумчивый характер, – заметно идет на убыль. Былые неумеренные восторги зачастую сменяются то предъявлением малограмотных претензий, неосознанно включающихся в хор пропаганды классового противника, то просто обескураженным молчанием, без боя оставляющим поле идейного сражения тому же противнику. Эту удручающую тенденцию, которая, как и столетие назад, выступает одним из проявлений оппортунизма, надо преодолеть во избежание еще более тяжелых последствий.

По всему этому мне представляется важным с позиций марксиста нашего времени соотнести латиноамериканский опыт с ленинской концепцией империализма, поверяя практику камертоном теории и стараясь раскрыть на конкретно-историческом материале ее далеко не вполне востребованное концептуальное богатство.

2. К методологии вопроса

Прежде всего необходимо напомнить, что Ленин, руководствуясь обязательным для философа-диалектика принципом «условного и относительного значения всех определений вообще, которые никогда не могут охватить всесторонних связей явления в его полном развитии», считал неверным сведение высшей стадии капитализма только к ее ядру – монополии, признавая необходимым «такое определение империализма, которое бы включало следующие пять основных его признаков: 1) концентрация производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития, что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной жизни; 2) слияние банкового капитала с промышленным и создание, на базе этого «финансового капитала», финансовой олигархии; 3) вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение; 4) образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир, и 5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами»[6].

Эти пять черт империализма советским учащимся полагалось усвоить еще в старших классах школы, и уж тем более на студенческой скамье. В первом приближении они, действительно, могут быть восприняты легко, находя яркие подтверждения чуть не в каждом газетном номере последних ста лет. Но, всмотревшись в ленинское определение внимательнее, мы при достаточной теоретической подготовке увидим в нем гораздо больше. Выделенные им черты не просто описывают разные стороны явления, а заключают в себе его сложную структуру, причем схваченную не в фотографической статике, а в диалектическом развитии, насколько последнее в принципе поддается концептуальному выражению.

Прежде всего, первый признак составляет сущностное ядро, из которого можно теоретически вывести остальные. «Если бы необходимо было дать как можно более короткое определение империализма, то следовало бы сказать, что империализм есть монополистическая[7] стадия капитализма. Такое определение включало бы самое главное, ибо, с одной стороны, финансовый капитал есть банковый капитал монополистически немногих крупнейших банков, слившийся с капиталом монополистических союзов промышленников; а с другой стороны, раздел мира есть переход от колониальной политики, беспрепятственно расширяемой на незахваченные ни одной капиталистической державой области, к колониальной политике монопольного обладания территорией земли, поделенной до конца»[8].

Но это далеко не все богатство внутренних связей, заключенных в ленинском определении. Поднимая следующий его «пласт», мы обнаруживаем, что первые два признака империализма, по крайней мере на современной автору стадии, выступали как преимущественно «внутренние». Действительно, формирование промышленных и банковских монополий, их слияние в финансовый капитал и образование финансовой олигархии совершались первоначально в масштабе отдельных, экономически и политически ведущих, капиталистических стран. На этом уровне, в лучшем случае, оставалось понимание проблемы претендовавшими на марксизм авторами до Ленина. Данное обстоятельство не в последнюю очередь сформировало, и до сих пор поддерживает, расхожее представление об империалистических странах лишь как о «развитых», а обо всех прочих – как об «отсталых» или «слаборазвитых», т.е. просто еще не достигших стадии «развитого» капитализма. Такое представление подкрепляло установку социал-демократии эпохи II Интернационала на «введение социализма» непременно в «наиболее развитых» странах, а впоследствии легло в основу большей части «критики» справа и «слева» социализма XX века, начавшего свой исторический путь не там, где полагалось бы по «науке».

Но от такого хода «мысли» (или, как иронизировал в подобных случаях Ленин, недомыслия) предостерегает само определение, взятое в развернутом виде. Три заключительных признака империализма носят уже не «внутренний», а международный, в сущности всемирный, характер. Именно такой характер феномена империализма в полной мере проявляется уже в переходе «первенства в экспорте» от товаров к капиталу, что оказывает на весь мир влияние, единое в своей противоречивости: «Вывоз капитала в тех странах, куда он направляется, оказывает влияние на развитие капитализма, чрезвычайно ускоряя его. Если поэтому, до известной степени, этот вывоз способен приводить к некоторому застою развития в странах вывозящих, то это может происходить лишь ценою расширения и углубления дальнейшего развития капитализма во всем мире»[9].

Само собой разумеется, что планетарный масштаб имеют и оба вида империалистического раздела мира, четко разграниченных Лениным: экономический – между «международными монополистическими союзами», прообразами позднейших транснациональных корпораций, и территориальный – между империалистическими державами.

«К числу особенностей империализма, которые связаны с описываемым кругом явлений», Ленин уже тогда прозорливо относил и «увеличение иммиграции (прихода рабочих и переселения) в эти страны из более отсталых стран, с более низкой заработной платой»[10], и связанную с этим сверхэксплуатацию бесправных пролетариев-иммигрантов.

Все это, вместе взятое, формирует империалистические «центры» не просто как «развитые» страны в противоположность «слаборазвитым», а как страны-метрополии в противоположность странам зависимым, как страны-эксплуататоры в противоположность странам эксплуатируемым. Именно всемирный характер империализма превращает из возможности в действительность те его реакционные аспекты, которые «в себе» несет всякая монополия. У Ленина они нелицеприятно характеризуются как паразитизм и загнивание. К сожалению, впоследствии данные феномены часто трактовались облегченно, как выражение лишь внутренней слабости империализма и близости его краха. В дальнейшем подобные «прогнозы», по видимости расходясь с жизнью, служили благодатной почвой для обывательского разочарования в социализме и преклонения перед «красиво разлагающимся» капитализмом. Но все это не имеет отношения к подлинному содержанию ленинской мысли. Логически из нее следует как раз обратное: паразитизм и загнивание, неизбежно поражающие всякое эксплуататорское общество в пору заката, по большей части не облегчают, а затрудняют его отрицание, препятствуя формированию социальных предпосылок революции.

Как подчеркивал Ленин, финансовый капитал создает «необыкновенно широко раскинутую и густую сеть отношений и связей, подчиняющую ему массу не только средних и мелких, но и мельчайших капиталистов и хозяйчиков». Поскольку же к этому неминуемо добавляется «борьба с другими национально-государственными группами финансистов за раздел мира и за господство над другими странами», проигрыш в которой грозит лишить обывателя его привилегий, то не должен вызывать удивления «повальный переход всех имущих классов на сторону империализма». В этих условиях шовинизм способен заражать значительную часть трудящихся и эксплуатируемых. «Империалистская идеология проникает и в рабочий класс. Китайская стена не отделяет его от других классов»[11]. Это проникновение обусловливается далеко не одной пропагандой, но в первую очередь условиями повседневной жизни в буржуазном обществе и непосредственными экономическими интересами. Уже либеральный критик колониализма Гобсон, одним из первых употреблявший термин «империализм» в смысле экспансионистских устремлений, отмечал: «Во многих городах самые важные отрасли промышленности зависят от правительственных заказов; империализм центров металлургической и кораблестроительной промышленности зависит в немалой степени от этого факта»[12]. Согласно же Ленину, экспорт капитала и в целом метропольное положение «налагает отпечаток паразитизма на всю страну, живущую эксплуатацией труда нескольких заокеанских стран и колоний»[13].

Таким образом, способность немецких рабочих воевать за Гитлера, а американских – голосовать за Рейгана или Трампа опровергает не ленинизм, а лишь его примитивные, по сути антинаучные, «интерпретации» со стороны жертв болезни «левизны» и малограмотных пропагандистов.

Самой сущностью империализма, развернуто выраженной в ленинском определении, исключается ожидавшаяся эпигонами II Интернационала «прямая пропорциональность» развития экономики и революционной политики. Этим же обусловливается объективная закономерность прорыва империалистической цепи именно в «среднеслабых» звеньях, относящихся, как правило, к ближней периферии мировой капиталистической системы. Последнее – момент не только и не всегда оптимистический для нового общества, ибо в таких «звеньях» не может быть в готовом виде всей совокупности его предпосылок, да и международные условия социалистического развития в «силовом поле» империализма далеки от благоприятных.

Таким образом, уже Лениным в принципе дано концептуальное объяснение предвиденной еще Энгельсом глубокой противоречивости первых социалистических «попыток», высокой вероятности их поражений и отката к капитализму. Будь наши позднесоветские и «постсоветские» современники способны вдуматься в мысль гения, они бы поняли, что все действительные и воображаемые минусы социалистического опыта XX века не опровергают подлинного содержания теории марксизма-ленинизма, а, наоборот, лишний раз подтверждают ее истинность.

Но и этим не исчерпывается глубина ленинской концепции. В ней отражено по крайней мере еще одно обстоятельство: вызревание признаков империализма идет неодинаково не только в пространстве, но и во времени. Вчитаемся в авторское резюме определения: «Империализм есть капитализм на той стадии развития, когда сложилось господство монополий и финансового капитала, приобрел выдающееся значение вывоз капитала, начался раздел мира международными трестами и закончился раздел всей территории земли крупнейшими капиталистическими странами»[14].

Обратим внимание на то, что лишь первые два «внутренних» признака империализма охарактеризованы Лениным как сложившиеся до степени господства именно к началу XX века. Иначе обстоит дело с признаками «международными». Об экспорте капитала сказано, что он «приобрел выдающееся значение» – значит, некоторое значение имел и раньше, а называть его безусловно господствующим по крайней мере рано. Раздел мира международными монополиями характеризуется как находящийся лишь на начальной стадии, территориальный же раздел – как практически завершенный, то есть большей частью относящийся не к «ставшей» сущности империализма, а к его предпосылкам и становлению.

Этот «временной» аспект ленинского определения имеет особое значение для правильного понимания исторического опыта Латинской Америки. Во-первых, он необходим для установления хронологических координат и специфических черт, присущих как империалистической экспансии, так и антиимпериалистической борьбе в данном регионе. Во-вторых, он позволяет осознать действительное международное значение того и другого. В-третьих, он сам высвечивается с особой яркостью именно на латиноамериканском историческом материале.

3. К истокам империалистической экспансии в Латинской Америке

Автор «Империализма как высшей стадии капитализма» неоднократно подчеркивает, что начало эпохи империализма относится к началу XX века. Как же в таком случае быть с убеждением многих латиноамериканцев, включая кубинских историков и Уго Чавеса, в том, что антиимпериалистическая традиция в регионе восходит как минимум к Хосе Марти, погибшему в 1895 г., и уже Симон Боливар, ушедший из жизни в 1830-м, выступал по крайней мере «предшественником антиимпериализма»[15]?

Следуя цитатно-буквалистскому подходу к произведениям классиков, мы были бы вынуждены отклонить эти суждения латиноамериканских авторов как заведомо ошибочную модернизацию истории. Но такой вывод ввел бы нас в противоречие не только с более чем столетней идейно-политической традицией Латинской Америки, которую было бы опрометчиво относить целиком «по ведомству» идеологических иллюзий, но и с самим Лениным.

Верный диалектике, автор «Философских тетрадей» напоминает читателям «популярного очерка», что «все грани в природе и обществе условны и подвижны». Одно из таких методологических указаний касается именно того, «к какому году или десятилетию относится "окончательное" установление империализма»[16]. Этот вопрос Ленин оставляет открытым. «Установить довольно точно время окончательной смены старого капитализма новым», отнеся этот фундаментальный сдвиг к началу XX века, он считает возможным лишь «для Европы»[17].

Поскольку работа создавалась в обстановке революционной ситуации, вызревавшей в масштабе Европы, и адресовалась именно европейскому читателю, Ленин позволяет себе лишь намекнуть на то, что в других частях мира «условность и подвижность» грани между стадиями капитализма могут измеряться десятилетиями. Но даже необходимые «популярному очерку» сжатость и простота изложения не заставили автора умолчать о данном обстоятельстве – значит, он отнюдь не считал его маловажным.

В принципе подвижность грани между домонополистическим капитализмом и империализмом не чужда и европейской истории. Это позволило Ленину увидеть прообраз «краха II Интернационала» в длительном господстве оппортунизма в британском рабочем движении XIX столетия. Опираясь на некоторые суждения Энгельса, он пришел к важному и для нашей темы положению: «Две крупные отличительные черты империализма имели место в Англии с половины XIX века: громадные колониальные владения и монопольное положение на всемирном рынке». Им же, вслед за Энгельсом, отмечалась применительно к Великобритании «эксплуатация данной страной всего мира»[18], а далеко не только своих обширных колоний.

Для британского капитала одним из первых объектов систематической эксплуатации за пределами своей империи явилась Латинская Америка. Сюда он активно проникал уже в последние сто лет иберийского колониализма, в частности монополизировав с 1714 г. торговлю «черным деревом» – африканскими невольниками – в испанских владениях. Португалия, вместе с подвластной ей до 1822 г. Бразилией и другими колониями, с начала XVIII века находилась фактически «под протекторатом Англии»[19]. Воспользовавшись наполеоновскими войнами в Европе и Войной за независимость Латинской Америки, британский капитал навязал всему ибероамериканскому региону почти тотальную финансово-торговую монополию. Интересы британского капитала, сомкнувшегося с местной землевладельческой олигархией, сыграли решающую роль в подавлении радикальных течений Войны за независимость[20].

Уже в середине XIX в. в деятельности британского капитала в Латинской Америке, кроме двух выделенных Лениным «отличительных черт империализма», проявлялась по крайней мере еще одна – экспорт капитала, в первую очередь ссудного. В «Тетрадях по империализму» много места уделено британским займам, «щедро» предоставлявшимся странам Южной Америки еще со времен Войны за независимость.

С середины XIX в. крупные масштабы приняли и производственные инвестиции британского капитала, особенно в железнодорожный транспорт, портовое хозяйство и горную промышленность стран региона. С 70-х гг. на базе британских инвестиций складывались уже настоящие монополии. Ярким примером служит селитряный трест Норта, безраздельно владевший значительной частью западного побережья Южной Америки, по своему усмотрению решавший вопрос его государственной принадлежности, ставивший и свергавший правительства андских стран.

Британский капитал проникал и в сельское хозяйство региона, причем не столько в адекватной капитализму форме эксплуатации свободного наемного труда, сколько в «превращенных» формах неокрепостнического характера, отмечавшихся еще Марксом в «Капитале». Этот момент выделяет и Ленин, конспектируя книгу английского автора Брейлсфорда: «Система, известная под именем пеонажа, распространена во всей Латинской Америке, и капитал, с помощью которого она действует, – часто иностранный, а иногда английский. Жертва попадает в долговую зависимость к плантатору или купцу… Иностранный капитал, проникающий в эти страны, приспособляется к окружающей среде и ведет себя в Мексике так же, как дома. Он превращает сравнительно вялую, неэффективную эксплуатацию в активную систему с широким охватом, проводимую с такой жестокостью и в таких масштабах, которые далеко превосходят обычаи страны. Европейский финансист выступает, вооруженный ресурсами, взятыми из нашего арсенала, шествуя по пути завоеваний и эксплуатации под покровительством нашего флага и под прикрытием нашего престижа»[21].

«Протоимпериалистические» черты в притязаниях на господство в Западном полушарии рано проявила и Франция, где экспорт капитала, в том числе в Латинскую Америку, принял ярко выраженный ростовщический характер. «Стрижка купонов», чем жила значительная часть французской буржуазии, нуждалась в военно-полицейских гарантиях. Франция многолетней блокадой принудила свою бывшую колонию Гаити к разорительному возмещению «убытков», превратив ее в самую бедную и зависимую страну Западного полушария. В 1860-е гг. Наполеон III пытался водворить в Мексике своего ставленника Максимилиана Габсбурга, претендовал на покровительство над Колумбией, Эквадором, владение Амазонией и крайним югом Америки – тогда еще индейскими Арауканией и Патагонией[22]. Важнейшая роль в планах Парижа отводилась строительству Панамского канала. Даже появление термина «Латинская Америка», призванного убедить ибероамериканцев в культурной общности со всей романской Европой, было связано с идейным обоснованием французской экспансии.

Соперничая между собой, Великобритания и Франция нередко объединяли усилия для удушения попыток независимого развития стран региона (блокада Аргентины и Парагвая в 1830-х – 1850-х гг., вторжение в Мексику в начале 1860-х). К ним примыкала Испания, пытавшаяся удержать Кубу и Пуэрто-Рико, а при удаче вернуть и часть прежних колоний. В 1860-х гг. Мадрид участвовал в интервенции в Мексику, ненадолго аннексировал Доминиканскую Республику, развязал Первую тихоокеанскую войну против Перу, Боливии и Чили.

Раннее формирование ряда черт империализма было присуще и США. Уже с 70-х годов XIX в. процесс монополизации принял широкие масштабы в североамериканских финансах и промышленности, особенно в новой отрасли – нефтяной. После аннексии в середине XIX в. более чем половины мексиканской территории и начала экспансии в Центральную Америку крупный капитал США обладал и монополией иного рода, охарактеризованной Лениным как «монополия военной силы, необъятной территории или особого удобства грабить инородцев, Китай и пр.». Если применительно к России и Японии начала XX в. можно было сказать, что этот род монополии «отчасти восполняет, отчасти заменяет монополию современного, новейшего финансового капитала»[23], то в США обе разновидности монополизма развивались синхронно и во взаимодействии. Роль катализатора этого процесса, сопоставимую с ролью грабежа Китая для Японии, для США играла экспансия в Латинскую Америку. Выдвинув еще в 1823 г. «доктрину Монро» – «Америка для американцев», Соединенные Штаты с самого начала постарались обеспечить себе господствующее положение. Не удивительно поэтому, что С. Боливар уже в 1829 г., после срыва Вашингтоном и Лондоном его попытки созвать конгресс латиноамериканских республик, предупреждал соотечественников: «Похоже на то, что провидение предначертало Соединенным Штатам сеять в Америке бедствия якобы во имя свободы».

4. Колыбель империалистических войн

Когда в Восточном полушарии еще полным ходом шло распространение колониальных владений западноевропейских держав на «никем не занятые» земли, т.е. территориальный раздел мира, на юге Западного полушария уже заявил о себе феномен его передела – принудительного в основе перехода «сфер влияния» от одного обладателя к другому.

«Первой ласточкой» можно считать «договор Клейтона-Булвера», заключенный США и Великобританией 19 апреля 1850 г. Участники обязались считать межокеанские пути через Центральную Америку открытыми для обеих держав на равных основаниях, а будущий канал в Панаме или Никарагуа – для всех государств, которые присоединятся к договору. Фактически договор означал, что Лондон, ранее притязавший на полное экономическое и военно-политическое господство в Латинской Америке, вынужден был разделить север региона с Вашингтоном. Обязательство сторон «не оккупировать и не подчинять своему контролю» какую-либо часть Центральной Америки не соблюдалось ни той, ни другой. США неоднократно вторгались в Никарагуа и на Панамский перешеек; Великобритания отторгла у Гватемалы нынешний Белиз, а на атлантическом побережье Никарагуа и Гондураса поддерживала вассальное «королевство Москития».

Разумеется, равновесие сил могло быть лишь временным, и решалось это не за дипломатическим столом. Войны за передел мира начались в Западном полушарии намного раньше, чем в Восточном. Правда, кровь проливали пока не армии великих держав, а войска их сателлитов. Первой стала война 1864-70 гг., когда Аргентина, Бразилия и Уругвай при финансовой и военной поддержке Лондона подвергли Парагвай, напрасно ожидавший помощи от США, настоящему геноциду (погибло, по разным подсчетам, от 50 до 80% его населения); тяжелые потери понесли и «победители», попавшие вместе с побежденными в кабалу к лондонским банкам. Следующей стала Вторая тихоокеанская война 1879-83 гг., когда обе стороны отстаивали интересы селитряных трестов и связанных с ними банков: Чили – британских, Перу и Боливия – североамериканских. Разгром Перу и лишение выхода к морю Боливии продемонстрировали значительный еще перевес британского капитала над североамериканским.

Лишь в Центральной Америке США были уже в конце XIX в. достаточно сильны, чтобы поддержанной ими маленькой Никарагуа удалось ликвидировать «королевство Москитию»; надменной викторианской империи пришлось проглотить даже символический выстрел из орудия… британским флагом. В Южной же Америке Лондону еще в 1897-99 гг. удалось, несмотря на протесты Вашингтона, отторгнуть у Венесуэлы большую часть нынешней Гайаны. Территориальные «мины», заложенные в те годы, не обезврежены и по сей день.

Французский финансовый капитал, при всем размахе его операций как всемирного ростовщика, в Латинской Америке не мог тягаться с Лондоном и Вашингтоном. Последние проявили не только экономический и военный перевес над Францией, но и большую дальновидность, поддержав не марионеточные монархии, а суверенные республики. Банкротство французской компании Панамского канала, чему активно способствовали североамериканские конкуренты, подвело черту под «наполеоновскими» планами Парижа в Западном полушарии.

Отсчет эпохи империализма во всемирно-историческом масштабе В.И. Ленин не случайно начинает с испано-американской войны 1898 г. Молодой империализм США впервые сам, а не руками сателлита, отнял у одряхлевшего колониального хищника его старую добычу. Главными объектами передела стали Куба и Пуэрто-Рико, занимающие ключевые стратегические позиции в масштабе всей Латинской Америки[24].

Испано-американская война, во всемирно-историческом масштабе выступающая как начальный рубеж эпохи империализма, для Западного полушария обозначает завершающий этап утверждения его господства. Она ознаменовала также перевес Вашингтона над Лондоном, погрязшим в межимпериалистических конфликтах в Восточном полушарии. По «договору Хея-Паунсфота» (1901 г.) Британская империя полностью передала США обеспечение «нейтралитета» межокеанских путей Центральной Америки. Они получили право не только на сооружение канала и управление им, но и на содержание военной полиции и возведение укреплений в его зоне. Тем самым Великобритания, экономически еще доминировавшая почти во всей Латинской Америке, уступала США ключевую военно-политическую роль в регионе. Опираясь на этот договор, Вашингтон перекупил концессию на строительство Панамского канала, попытался навязать кабальные условия Колумбии, получив же отказ ее конгресса, поддержал военной силой отделение от нее Панамы, а затем, с целью монополизации межокеанских путей, оккупировал Никарагуа.

Тем не менее, исход межимпериалистического соперничества в Латинской Америке еще не был ясен. Резюмируя данные работы Р. Кальвера «Введение в всемирное хозяйство», Владимир Ильич констатировал: «Борьба за южную Америку все обостряется»[25]. Он обращал внимание на преобладание западноевропейского капитала в наиболее развитых странах региона: «Постройка бразильских железных дорог совершается большей частью на французские, бельгийские, британские и немецкие капиталы; эти страны при финансовых операциях, связанных с постройкой дорог, выговаривают себе поставку железнодорожных строительных материалов. Американские капиталисты, в свою очередь, завидуют английским и германским: «в южной Америке, – жаловались они в 1915 г., – 5 германских банков имеют 40 отделений и 5 английских – 70 отделений: Англия и Германия за последние 25 лет поместили в Аргентине, Бразилии, Уругвае приблизительно 4 биллиона (миллиарда) долларов, и в результате они пользуются 46% всей торговли этих 3-х стран»[26].

Самый серьезный вызов США был брошен Германией. Кайзеровский рейх поощрял своих подданных к переселению в Южную Америку, идеологически обрабатывая их в пангерманском духе и рассчитывая создать «государство в государстве». Ленин отмечает переменный успех германского монополистического капитала в предоставлении займов Аргентине и Чили, а также торговой экспансии, гарантируемой условиями этих займов[27].

В 1902-03 гг. Германия выступила инициатором интервенции против Венесуэлы под предлогом взыскания долгов. Венесуэльский конфликт включен Лениным в число главнейших международных кризисов эпохи[28]. В последний раз Германии удалось привлечь к совместной агрессии не только союзника по Тройственному союзу – Италию, но и могущественную Британскую империю. В ответ США направили к берегам Южной Америки эскадру с приказом о полной готовности вступить в бой. На стороне Венесуэлы были также европейские противники Германии – Франция и Россия. Мировую войну отсрочило лишь то, что в последний момент в британском парламенте взяли верх либералы, заинтересованные в сближении не с Берлином, а с Вашингтоном. Венесуэльский конфликт и его дипломатическое разрешение дали импульс к оформлению англо-французской Антанты. Влияние США возросло настолько, что в 1913 г. президент Вильсон побудил британский кабинет заставить своих соотечественников «добровольно» отказаться от нефтяной концессии, предложенной им Колумбией.

Решающий перелом в борьбе за гегемонию на юге Западного полушария монополиям США обеспечила Первая мировая война. Характерно, что к выступлению на стороне Антанты Вашингтон окончательно склонили данные о намерении Германии заключить союз с Мексикой, подвергшейся перед этим интервенции США. Подлинность перехваченной (?) англичанами «депеши Циммермана» оспаривалась, но влияние борьбы за Латинскую Америку на ход и исход мировой войны, а тем самым и на дальнейшие судьбы человечества, не подлежит сомнению. История подтвердила правоту Хосе Марти, предупреждавшего еще в 1894-95 гг., что переход Больших Антильских островов под власть США создаст «очаг войны», предваряющий «бесчеловечную борьбу против остальных держав земного шара за мировое господство». Эту его позицию мы вправе вместе с латиноамериканскими друзьями считать антиимпериалистической, ибо в его и их регионе империализм тогда уже стал явью.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что межимпериалистические войны, возникнув в «непрямой» форме в Западном полушарии, в дальнейшем передвигаются, набирая убийственную силу, в Восточное. В Латинской Америке последними из таких войн стали Чакская 1932-35 гг. и перуано-эквадорская 1941 г., в которых ставленники компаний Британии и США делили между собой потенциально нефтеносные земли.

Одной из главных причин как раннего «дебюта» межимпериалистических войн, так и их довольно скорого «купирования» в Латинской Америке стало иное, чем в Старом Свете, соотношение двух выделенных Лениным видов раздела мира – между прообразами транснациональных корпораций и между империалистическими державами. В Восточном полушарии до конца XX в. первый, лишь набиравший силу, в целом подчинялся второму. На юге же Западного полушария давно проявилась обратная тенденция. Экономически это обусловливалось сырьевой специализацией региона, при том, что одним из главных процессов, характерных для эпохи империализма, выступала монополизация источников сырья[29]. Потребность империалистических держав в латиноамериканском сырье особенно возрастала по мере подготовки и ведения войн в Восточном полушарии. Монополизируя источники сырья, а также инфраструктуру транспорта и связи, корпорации типа треста Норта, «Стандард ойл», ИТТ или «Юнайтед фрут» подчас опережали в разделе Латинской Америки «свое» государство.

Уже с последней трети XIX в. наиболее могущественными корпорациями (селитряными, нефтяными, каучуковыми, сахарными) создавались экстерриториальные анклавы со своей администрацией и армиями наемников, во многом заменявшими государственные репрессивные органы. В этих условиях передел сфер влияния между частными «империями» монополий также осуществлялся преимущественно «частным образом», разумеется при условии тесных связей с государственной властью метрополии, но нуждаясь в ее силовом вмешательстве лишь в крайних случаях и по своему прямому заказу. Например, в Гондурас с 1905 по 1925 г. восемь раз посылались войска США для подавления забастовок на предприятиях североамериканских корпораций. К началу Второй мировой войны экономическая зависимость региона от США возросла настолько, что Вашингтону удалось, не прибегая к оружию, включить все его страны в «панамериканский» блок.

Таким образом, Латинская Америка во многом предвосхитила современную эпоху, когда территориальный раздел мира имеет тенденцию подчиняться его разделу между транснациональными корпорациями.

5. Историческая эволюция форм зависимости и Латинская Америка

В силу того, что в отношениях между формирующимися империалистическими метрополиями и странами Латинской Америки весьма рано начали проявляться основные черты монополистического капитализма, формы зависимости этих стран необходимо должны были отличаться от тех, которые империализм в Старом Свете унаследовал от процесса своего становления.

Одной из двух основных групп стран, типичных для начала империалистической эпохи, Ленин называл колонии. Трактовка данного термина, дававшаяся в советских энциклопедических изданиях 60-х – 70-х гг., – «страны и территории, находящиеся под властью какого-либо государства (метрополии), лишенные политической и экономической самостоятельности, управляемые на основании специального режима»,[30] – представляется в основе верной, но неполной. Согласно Ленину, решающим условием колониального статуса выступает аннексия, т.е. насильственное присоединение вопреки воле населения. В современном международном праве[31] понятие колонии предполагает и территориальную обособленность – как правило, отделенность от метрополии океаном или морем. Данный фактор до настоящего времени исключал интеграцию колонии с метрополией в органически единое многонациональное государство, обусловливая в то же время монопольный контроль господствующих классов метрополии над всеми связями с колонией.

Как подчеркивал Ленин, колониальная форма зависимости, как монополизация хозяйственной территории, максимально соответствует сущности империализма: «Владение колонией одно дает полную гарантию успеха монополии против всех случайностей борьбы с соперником – вплоть до такой случайности, когда противник пожелал бы защититься законом о государственной монополии»[32]. Но колониальная форма не выработана империализмом, а унаследована им от предшествующих эпох. Первая большая волна колониальных захватов приходится на период «первоначального накопления» XVI-XVII вв., вторая – на годы промышленного переворота в Западной Европе и США (конец XVIII – первая половина XIX в.), третья – на период формирования монополистической стадии капитализма (70-е – 90-е гг. XIX в.).

Латинская Америка – единственный регион мира, исторически сформированный первой волной колониализма[33], а к XIX в. уже доросший до зрелого антиколониального движения и завоевания политического суверенитета. Последующие волны колониальной экспансии натолкнулись здесь на сопротивление большой группы молодых государств и были в целом отражены. Западноевропейским державам и США удалось удержать лишь небольшие колонии в Карибском бассейне и Южной Атлантике. В основной части региона уже к началу эпохи империализма утвердились иные формы зависимости.

Одно из важнейших – и наименее понятых – положений ленинской концепции следующее: «Финансовый капитал и соответствующая ему международная политика, которая сводится к борьбе великих держав за экономический и политический раздел мира, создают целый ряд переходных форм государственной зависимости. Типичны для этой эпохи не только две основные группы стран: владеющие колониями и колонии, но и разнообразные формы зависимых стран, политически, формально самостоятельных, на деле же опутанных сетями финансовой и дипломатической зависимости»[34].

Будто специально для представителей «империалистического экономизма» и их эпигонов, видевших во всем «третьем мире» один лишь колониализм, Ленин не только показывает реальность форм непрямой зависимости, но и проводит четкое различие между тремя из них. Для периферийной Европы (Португалии, Балкан) он констатирует форму неравноправного «партнерства» империалистических держав со странами, которые вскоре получат название «сателлитов»[35]; ряд стран Азии, тогда еще не вполне втянутых в орбиту капиталистического хозяйства, выделяет в категорию «полуколоний»; от тех и других ясно отличает еще одну форму, «образцом» которой «является, например, Аргентина». Остается лишь удивляться, как могли горе-последователи, постоянно ссылавшиеся на классический ленинский труд, десятилетиями причислять весь юг Западного полушария если уж не к колониям, как поступали цитируемые в книге апологеты раннего империализма, то к полуколониям – вопреки недвусмысленному разъяснению автором обратного!

Понятно, что в работе, адресованной – повторим еще раз – европейскому читателю, форма зависимости, преобладавшая пока только по ту сторону Атлантики, могла быть освещена лишь вкратце. Тем не менее, основные ее черты выделены безошибочно. Это, прежде всего, финансово-долговая и инвестиционная зависимость. Приводя по книге Шульце-Геверница соответствующие данные, Ленин делает как всегда точный классовый вывод: «Нетрудно себе представить, какие крепкие связи получает в силу этого финансовый капитал – и его верный «друг», дипломатия – Англии с буржуазией Аргентины, с руководящими кругами всей ее экономической и политической жизни»[36].

Действительно, при данной форме зависимости, по сравнению с другими, империалистическое влияние не так бьет в глаза, меньше раздражает мелкобуржуазное «общественное мнение», но глубже проникает в ткань общества. Ведь оно проводится не чужеземной администрацией, как в колониях, не сетью иностранных анклавов и сеттльментов, как в полуколониях, и даже не преимущественно аппаратом военных и гражданских советников, как в странах-сателлитах, а всей мощью финансового капитала как главной оси развития буржуазного строя. Тем самым империализм делает своим младшим партнером не горстку компрадоров, а всю крупную буржуазию данной страны вместе с ее социальными союзниками и клиентами – «руководящие круги всей ее экономической и политической жизни». Поэтому к данной форме зависимости, в отличие от других, неприменимо противопоставление «компрадорской» и «национальной» буржуазии. По инерции эти термины до сих пор пытаются переносить из Азии столетней давности в Латинскую Америку, хотя пора уже подумать, наоборот, о применении латиноамериканского опыта к афро-азиатским и «постсоциалистическим» странам с аналогичным уровнем и типом капиталистического развития.

Конечно, история движется не по прямой линии. Ошибочная характеристика латиноамериканских стран как полуколоний возникла не на пустом месте. В первой трети XX века, включая годы формирования коммунистического движения во всем мире и в самом регионе, до половины из его 20 стран пребывали в положении, внешне сходном с полуколониальным. Гаити, Гондурас, Доминиканская Республика, Никарагуа, Панама долгие годы находились под военной оккупацией США. В конституции еще нескольких стран под давлением Вашингтона были включены статьи (на Кубе – «поправка Платта») о его «праве» на интервенцию для «восстановления порядка», что регулярно и делалось. Ряду стран пришлось уступить «великому северному соседу» часть национальной территории в бессрочную «аренду» (узурпация зоны Панамского канала продлилась до 2000 г., бухты Гуантанамо – длится до сих пор). Наконец, США и ряд западноевропейских стран претендовали на взыскание государственных долгов военной силой и нередко добивались передачи державам-кредиторам таможенной и налоговой служб стран-должников. Надо ли удивляться, что сознание передовых современников, оскорбляемое наглостью империалистов, нередко уподобляло Латинскую Америку афро-азиатским полуколониям, а то и колониям?

Тем не менее, объективная грань между этими категориями стран сохранялась.

Во-первых, даже самые отсталые и закабаленные из государств региона отличались от полуколоний Востока более высоким уровнем развития капитализма, давней включенностью в международное капиталистическое разделение труда и теснейшим переплетением иностранного и местного капитала. Все это соответствует не полуколониальной форме зависимости, но, используя более поздний термин, «неоколониальной», получившей распространение в Восточном полушарии лишь во второй половине XX в.

Во-вторых, и раньше неправомерно было уподоблять «банановым республикам» крупные и сравнительно развитые государства региона, где господство империализма давно приняло «непрямую» форму.

В-третьих, что особенно важно, обе группы латиноамериканских государств со времен Войны за независимость сохраняли историко-культурную общность, признаваемую в тогдашнем международном праве частью «цивилизованного мира». Взаимодействие латиноамериканских стран выступало реальным политическим фактором. Боливарианские традиции интеграции, особенно Андского субрегиона, никогда не прерывались полностью. В ленинских «Тетрадях по империализму» прозорливо отмечено: «В 1911 г. «обнаружились» стремления к созданию «Великой Колумбии» в северной части Южной Америки против Соединенных Штатов»[37]. Главным продолжателем Боливара, предшественником Уго Чавеса и Рафаэля Корреа в те годы выступал эквадорский президент Элой Альфаро, вскоре павший от рук реакционеров.

Любые попытки колониальных держав аннексировать какую-либо часть региона наталкивались на солидарность его народов и на политические контрмеры ряда государств. Еще Хосе Марти прозорливо писал, что США «не решатся применить оружие и взять на себя ответственность за несправедливую войну против народа, борющегося за независимость Америки». Как и предвидел великий кубинец, Вашингтону пришлось формально признать независимость его родины и соседних стран, ограничив свои колониальные аннексии пределами Пуэрто-Рико и нескольких анклавов[38].

В начале XX в. Бразилия утвердила суверенитет над Амазонией, не позволив США и Франции создать там «государства в государстве». Тройственная интервенция против Венесуэлы встретила отпор всей Латинской Америки. Отстаивая свой суверенитет, ее страны активно использовали межимпериалистические противоречия. Выдвинутая главой аргентинского МИД «доктрина Драго» о недопустимости взыскания долгов военной силой была, хоть и с серьезными оговорками, признана Гаагской мирной конференцией 1907 г. Вероятно, этот прецедент пошел на благо и молодой Советской республике в начале 20-х гг.

В 1914 г. широкий протест вызвало в регионе вмешательство США в гражданскую войну в Мексике. При совместном посредничестве Аргентины, Бразилии и Чили удалось добиться вывода интервентов. Посредники попытались создать своего рода региональный орган коллективной безопасности. Хотя «договор АВС» (по первым буквам испанских названий трех стран) не был ратифицирован, он, несомненно, послужил прообразом Контадорской группы и Группы поддержки 80-х гг., Группы Рио, УНАСУР и СЕЛАК наших дней.

К середине 30-х гг., уже сильно потеснив конкурентов, США предпочли вывести войска из стран Центральной Америки и с Антильских островов, отменить «поправку Платта» и другие формальные ограничения суверенитета южных соседей. Даже в самых слабых и зависимых странах Вашингтон опирался теперь не на свои войска, а на «своих сукиных детей», как президент Ф. Рузвельт однажды назвал никарагуанского тирана А. Сомосу, и на их «национальные гвардии», выполнявшие роль «внутренних оккупантов». «Непрямая» форма финансово-экономического подчинения стала преобладающей во всем регионе.

>>>Продолжение>>>

[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч. – Т. 38. – С. 425–426

[2] Ленин В.И. Полн. собр. соч. – Т. 39. – С.158–159

[3] Ленин В.И. Полн. собр. соч. – Т. 36. – С. 196

[4] Мы начинаем печатать отрывки из книги А.В. Харламенко "Исторический опыт Латинской Америки в свете ленинской концепции империализма" – Ред.

[5] Граница двух Америк, вдоль которой нынешний кандидат в президенты США от Республиканской партии требует возвести за счет Мексики стену, проходит на значительном протяжении по реке, отделяющей ее нынешнюю территорию от земель, отторгнутых в 1845-53 гг. «великим северным соседом». Известное название реки – Рио-Гранде – хотя и имеет испанскую этимологию («Большая река»), употребительно в Европе и США. Латиноамериканцы называют ее Рио-Браво («Река смелых»).

[6] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 386-387

[7] Здесь и далее выделено мною – А.Х.

[8] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 386

[9] Там же. – С. 362

[10] Там же. – С. 404

[11] Там же. – С. 407

[12] Цит. по: Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 400

[13] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 398

[14] Там же. – С. 387

[15] Roig de Leuchsenring E. Marti, antimperialista. La Habana, 1961; Pividal F. Bolivar, pensamiento precursor del antimperialismo. La Habana, 1977

[16] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 387

[17] Там же. – С. 315

[18] Там же. – С. 404-405

[19] Там же. – С. 383

[20] Так, «архитектором» заговора против С. Боливара был идеолог британской буржуазии И. Бентам, прямо призывавший своих южноамериканских адептов к убийству Освободителя.

[21] Ленин В.И. Тетради по империализму / ПСС. – Т. 28. – С. 630-631

[22] Во Франции до сих пор заявляет о себе династия претендентов на престол «королевства Араукания».

[23] Ленин В.И. Империализм и раскол социализма / ПСС. – Т. 30. – С. 174

[24]Весьма характерно, что и два других испанских владения, захваченных США в Юго-Восточной Азии (Филиппины) и Океании (Гуам), экономически и культурно-исторически ближе к Ибероамерике, чем к своим географическим соседям.

[25] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 393

[26] Там же. – С. 363-364

/[27] См. там же. – С. 414

[28] Ленин В.И. Тетради по империализму / ПСС. – Т. 28. – С. 669

[29] См.: Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 381

[30] Советская историческая энциклопедия. – Т. 7. – М.: 1965. – С. 518

[31] См. список территорий, подведомственных Комитету ООН по деколонизации

[32] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 380

[33] Нынешняя территория США, как одной из стран-гигантов регионального масштаба, большей частью сформирована уже их экспансией в качестве самостоятельного государства.

[34] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 383

[35] «Такого рода отношения между отдельными крупными и мелкими государствами были всегда, но в эпоху капиталистического империализма они становятся всеобщей системой, входят, как часть, в сумму отношений «раздела мира», превращаются в звенья операций всемирного финансового капитала». – Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 384

[36] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 383

[37] Ленин В.И. Тетради по империализму / ПСС. – Т. 28. – С. 77

[38] Последняя из таких аннексий – принудительная «покупка» соседних с Пуэрто-Рико Виргинских островов – не избежала язвительной реплики Владимира Ильича: «Кто это сказал, что людьми не торгуют в наше время? Отлично торгуют. Дания продает Америке за столько-то миллионов (еще не сторговались) три острова – все населенные, конечно». – Ленин В.И. Целый десяток «социалистических» министров / ПСС. – Т. 30. – С. 194