Объективная закономерность эволюции форм зависимости Латинской Америки от империализма подтверждается тем, что спустя несколько десятилетий аналогичный путь прошли бывшие колонии и полуколонии Старого Света. «Непрямая» зависимость наиболее соответствовала условиям мира XX в. Модернизированные формы империалистического господства можно сравнить с «антитрестовскими» мерами в метрополиях: те и другие по видимости ограничивали всевластие монополистического капитала, на деле же расширяли его базу и способствовали его относительной стабилизации.

6. «Добровольный союз» и «финансовое удушение»

Подчеркивая закономерность борьбы народов за суверенитет, Ленин предупреждал, что без ряда революций и в конечном счете без социализма осуществить его возможно лишь «в пределах мировых империалистических соотношений»[39]. Смягчение форм зависимости имеет оборотную сторону: «Именно с точки зрения империалистов иногда гораздо выгоднее иметь союзником маленькую, политически самостоятельную, финансово зависимую нацию. Вполне возможно поэтому, что наряду с политикой прямого удушения мелких наций, от которой империализм никогда не сможет отказаться совершенно, он проведет в отдельных случаях политику «добровольного» (т. е. только финансовым удушением вызванного) союза с новыми маленькими национальными государствами»[40].

Отсюда следует более общий вывод, ныне в высшей степени актуальный: «Империалистская тенденция к крупным империям вполне осуществима и на практике нередко осуществляется в форме империалистского союза самостоятельных и независимых, в политическом значении слова, государств»[41].

Данная закономерность, фиксируемая Лениным для Европы в годы Первой мировой войны, в Западном полушарии заявила о себе значительно раньше. Ярчайшим ее проявлением стала более чем столетняя история «панамериканского движения». Уже в 1881 г. в Вашингтоне вознамерились созвать конгресс американских государств, закрепив за собой положение «руководящей державы». В октябре 1889 г. в Вашингтоне собралась I Панамериканская конференция с участием 18 государств – всех существовавших тогда в Западном полушарии, кроме блокированной Гаити. В повестке дня значились: обязательный при межгосударственных спорах арбитраж, в котором решающая роль отводилась США; введение единой валюты (!); учреждение таможенного союза по образцу того, что предшествовал объединению Германии под эгидой Пруссии (!!); проект панамериканской железной дороги. Очевидно, что речь шла об экономической аннексии Соединенными Штатами южных соседей и вовлечении их в финансово-торговую войну с Европой. Здесь – истоки современных нам проектов типа «Зоны свободной торговли Америк» (ALCA), «Тихоокеанского альянса» и т.п. В стратегических планах Вашингтона по сути мало что изменилось.

Наряду с экономической аннексией предусматривалась и военно-жандармская. В 1904 г. президент Теодор Рузвельт сделал «вывод» из «доктрины Монро»: южные соседи обязаны сохранять «порядок», «вести себя хорошо» и своевременно платить по счетам, иначе Вашингтон вправе осуществлять «функции международной полиции». Разумеется, мало кого в Латинской Америке вдохновляла такая перспектива, ассоциированная тем же Т. Рузвельтом с «большой дубинкой».

Когда правительства Аргентины, Бразилии и Чили заявили, что сами справятся с обеспечением порядка, США предложили этим странам «содействовать нам в поддержании доктрины Монро на основе равенства», что «освободило бы нас от части бремени». Бразилии были обещаны «особые отношения», которые ставили ее выше других государств региона. Это был шаг к «субимпериализму», которым в Вашингтоне и позже соблазняли правящий класс стран «Южного конуса». Как подчеркивали уже в 70-е гг. бразильские марксисты, «субимпериалистическая» держава получает некоторую сферу экспорта капитала и военной экспансии, но сама в гораздо большей степени остается объектом экономического и политического господства подлинно империалистических метрополий. Страна, поставленная в такое положение, вынуждена – что ярко показывает новейшая история Бразилии и Аргентины – колебаться между попытками укрепления суверенитета на пути региональной интеграции и ассоциацией с империалистической метрополией в роли трамплина для экспансии ее капитала.

Тенденция к преобладанию финансового подчинения зависимых стран над неприкрытым территориальным разделом проявилась и в переходе Вашингтона от доктрины «большой дубинки» к «дипломатии доллара», охарактеризованной президентом У. Тафтом как «замена пуль долларами». Разумеется, дубинка и пули оставались наготове и при случае пускались в ход. Тем не менее, трудно найти более яркое подтверждение ленинской мысли: «Финансовый капитал – такая крупная, можно сказать, решающая сила во всех экономических и во всех международных отношениях, что он способен подчинять себе и в действительности подчиняет даже государства, пользующиеся полнейшей политической независимостью»[42].

Наряду с финансовой кабалой, важным стимулом «добровольного» вступления зависимых стран в империалистические союзы выступает страх господствующих классов перед революцией. Эта тенденция также проявлялась в Латинской Америке уже давно. Еще в 1907 г. Тобар, бывший министр иностранных дел Эквадора, предложил всем государствам региона взять обязательство не признавать правительства, образовавшиеся в результате революции, и пресекать на своей территории революционную деятельность против соседей. По инициативе США такого рода договоры были подписаны центральноамериканскими (1907, 1923) и андскими (1911) странами, находившимися под властью реакционных режимов. «Доктрина Тобара» послужила Вашингтону прецедентом и для его собственной «доктрины непризнания» неугодных правительств. Подобные методы совместного обеспечения классовой диктатуры – разумеется, на неравноправных условиях – широко применяются международной реакцией и поныне.

Однако упор на финансово-экономические и полицейско-жандармские аспекты «межамериканских отношений» отнюдь не снял угрозу политическому суверенитету. Уже в годы Первой мировой войны в правящих кругах США вынашивались планы панамериканской федерации с общим законодательством и исполнительной властью. Внешнюю политику, равно как и основные вопросы внутренней политики и экономики, предлагалось передать наднациональному органу. Подобные тенденции, свойственные любой капиталистической интеграции, вновь и вновь подтверждают истинность ленинской мысли: «Разумеется, наибольшие «удобства» и наибольшие выгоды дает финансовому капиталу такое подчинение, которое связано с потерей политической независимости подчиняемыми странами и народами»[43].

7. Знаменательные параллели

В ленинском наследии, связанном с разработкой концепции империализма, есть еще один аспект. Он сравнительно мало известен, так как большей частью остался в черновиках и конспектах «Тетрадей по империализму». Но без его учета вряд ли возможно в полной мере понять политическую линию вождя большевистской партии в решающие месяцы и дни революции. Это – анализ экономической и политической зависимости предреволюционной России от империалистических метрополий. С ним связан и целый ряд глубинных параллелей между Латинской Америкой и Россией.

На первый взгляд, такая постановка вопроса может показаться натяжкой. Автор «Империализма как высшей стадии капитализма» характеризует Россию как империалистическую державу, выделяет и рассматривает ряд монополий, занимавших командные позиции в ее экономике. Но в число мировых центров финансового капитала Россию он не включает. Этими центрами были «самые старые и наиболее богатые колониями капиталистические страны: Англия и Франция», а также «передовые капиталистические страны по быстроте развития и по степени распространения капиталистических монополий в производстве – Соединенные Штаты и Германия». На долю этих четырех держав приходилось до 80% всемирного финансового капитала. Ленин подчеркивал: «Почти весь остальной мир, так или иначе, играет роль должника и данника этих стран – международных банкиров, этих четырех «столпов» всемирного финансового капитала»[44]. «Почти весь остальной мир» – это не только полуколонии, но и страны политически суверенные. В этом плане не составляла исключения и Российская империя.

Здесь вновь выявляется сложность структуры ленинской концепции. Если бы между понятиями «монополия», «финансовый капитал» и «империализм» существовало простое тождество, то было бы достаточно установить факт образования в стране монополий и финансового капитала, чтобы характеризовать ее как империалистическую. Но реальный монополистический капитализм есть мировая система, включающая в свою структуру также экспорт капитала и оба типа раздела мира в их диалектическом взаимодействии. Поэтому ни наличие собственных монополий, ни участие в экспорте капитала, ни дележ сфер влияния в более слабых странах еще отнюдь не гарантируют от попадания в разряд «должников и данников». Установить, имеем ли мы дело с собственно империалистической державой, субимпериалистической страной или с причудливым сочетанием черт их обеих, можно только с учетом уровня экономического развития страны и ее места в международном разделении труда, позиций иностранных монополий в национальной экономике, баланса экспорта и импорта капитала, размеров и характера долгового бремени, наконец, реальной роли, активной и пассивной, в обеих типах раздела и передела мира.

Предреволюционную Россию, наряду с Англией и Германией, Ленин относил к числу «сильнейших империалистских держав»[45] в том смысле, что эти державы являлись на тот момент «главными величинами в настоящей войне»[46]. Однако имперские амбиции царизма и российских монополий, в отличие от финансовой олигархии ведущих империалистических метрополий, не имели адекватной экономической основы. «Россия, которую мы потеряли» во многих отношениях была страной зависимой.

В главе «Финансовый капитал и финансовая олигархия» автор «Империализма, как высшей стадии капитализма» приводит данные из вышедшей в мае 1914 г. книги бывшего чиновника Русско-китайского банка Е. Агада: «Из почти 4-х миллиардов составляющих «работающий» капитал крупных банков, свыше ¾, более 3-х миллиардов, приходится на долю банков, которые представляют собой, в сущности, «общества-дочери» заграничных банков». С учетом же характерной для монополистического капитализма «системы участий» контроль этих банковских групп над российской экономикой еще больше возрастал. ««Участие», а вернее господство, заграничных банков» распределялось следующим образом: «французские банки – 55%; английские – 10%; немецкие – 35%». Из этой суммы «3687 миллионов, т.е. свыше 40%, приходится, по расчету автора, на синдикаты: Продуголь, Продамет, синдикаты в нефтяной, металлургической и цементной промышленности»[47].

Подобной степени господства иностранного капитала не знала экономика ни одной из империалистических метрополий. Это – уровень в лучшем случае «субимпериализма». В ходе раздела мира международными союзами монополистов царская Россия выступала не столько субъектом, сколько объектом; в плане же территориального раздела мира царизм лишь кое-как пытался приспосабливать «империалистскую политику полуфеодального типа»[48] к интересам подлинно империалистических метрополий, от которых безнадежно зависел.

О том же свидетельствует и другой важнейший аспект экономической зависимости – кредитно-долговой. Еще в 70-е гг. XIX в. Ф. Энгельс отмечал, что российское самодержавие «не только не в состоянии уплатить свои долги, но не может даже удержать свое «насилие» иначе, как беспрерывно делая займы у «хозяйственного положения» Западной Европы»[49]. За треть века положение изменилось лишь к худшему.

Конспектируя книгу Г.Н. Брейлсфорда «Война стали и золота», Ленин тщательно выписывает все относящееся к внешней задолженности России и ее сопоставлению с положением других стран, в частности латиноамериканских.

Вот, например, соображения Брейлсфорда по поводу крупного займа лондонского Сити, впервые после долгого бойкота (!) предоставленного Николаю II в 1906 г. – фактически на подавление революции: «Огромной поддержкой для дипломатии, имеющей дело с государством-должником, является сознание, что она фактически имеет за собой экспортный капитал богатой страны, который она может предоставить или задержать. Если бы какая-нибудь держава или группа держав удерживала монополию на мировом денежном рынке хотя бы в течение нескольких лет и сознательно использовала ее в политических целях, она в конце концов диктовала бы свою волю России, Китаю, Турции и республикам Латинской Америки».

Как видим, здесь не только смоделировано будущее монопольное положение доллара США, но и «Россия, которую мы потеряли», поставлена в один ряд с экономически зависимыми странами и даже с полуколониями, практически лишенными суверенитета в распоряжении финансами. И это не единственная параллель такого рода. Брейлсфорд вскользь, но все же касается экономических предпосылок такого положения: «Россия уязвима, так как зависит от своей репутации на западных рынках совершенно так же, как любая из республик Латинской Америки. Большую часть своих займов она должна размещать за границей. Из своих собственных ресурсов она не может обеспечить даже муниципальные предприятия своих городов. Ее неразработанные угольные и железные копи и нефтяные промыслы ждут оплодотворения иностранным капиталом»[50].

Неудивительно, что в ходе Гаагской мирной конференции 1907 г. российская дипломатия легко нашла общий язык с латиноамериканскими делегациями, отстаивавшими «доктрину Драго»[51]. Объяснялось это не особым миролюбием царизма и даже не столько отсутствием у российского капитала в то время возможностей экспансии в столь отдаленном регионе, сколько объективной общностью интересов стран, пытавшихся отстаивать политический суверенитет в условиях финансово-долговой зависимости.

Парадоксальным образом, одним из аспектов отношений империалистических метрополий с зависимыми странами становится критика буржуазно-либеральными кругами «развитых» стран «варварских» форм эксплуатации, в том числе со стороны «своих» экспортеров капитала. Эта своего рода внешнеполитическая разновидность «антитрестовских» движений лежала в основе большей части «критики империализма», критически рассматриваемой в книге Ленина.

Тот же Брейлсфорд, описывая ужасы кабальной системы «пеонажа» в латиноамериканской деревне, ставит вопрос о допустимости санкционирования правительством деятельности британского капитала, ведущей к таким последствиям. Здесь им тоже проводится знаменательное сопоставление: «Районы, в отношении которых спорно, следует ли предоставлять санкцию или нет, включат в себя Россию, Турцию, Китай, Персию, португальские колонии и большую часть Латинской Америки»[52].

Царская Россия попадает в одну компанию не только с полуколониями, но и с колониями, причем особого рода – поистине «рабами раба», принадлежавшими самой отсталой, бедной и зависимой из стран-колонизаторов. И не скажешь, что сравнение сильно хромает. К тому времени в банках, контролируемых французским и британским капиталом, была большей частью заложена лучшая половина российских земель, принадлежавшая помещикам, – точно так же, как и владения мексиканских асендадо, бразильских фазендейру и ангольских плантаторов. Показательно, что Владимир Ильич, обычно сопровождавший выписки критическими замечаниями, в данном случае лишь пометил одну из них «NB» как особо важную.

Понятно, что Ленин, как революционер-практик, не один раз взвешивал все «за» и «против», прежде чем обнародовать тот или иной тезис, способный вызвать нежелательную реакцию у слабо подготовленных товарищей и ненадежных союзников. Но совершенно ясно, что весь богатейший арсенал его творческой лаборатории помогал рассматривать общедемократические и пролетарско-классовые задачи российской революции не только в привычном для тогдашних марксистов ключе, но и в новом для того времени – антиимпериалистическом. Этот новаторский подход лег в основу единства подлинного интернационализма и подлинного патриотизма, что отличало ленинскую линию от всех иных и обеспечило большевистской партии заслуженную победу.

Но даже Ильич не мог столетие назад предвидеть, сколь ядовитой иронией история наполнит еще три цитаты.

Первая взята им из берлинского журнала 1913 г.: «На международном рынке капиталов разыгрывается с недавнего времени комедия, достойная Аристофана. Целый ряд государств, от Испании до Балкан, от России до Аргентины, Бразилии и Китая, выступают открыто или прикрыто перед крупными денежными рынками с требованиями, иногда в высшей степени настоятельными, получить заем. Денежные рынки находятся теперь не в очень блестящем положении, и политические перспективы не радужные. Но ни один из денежных рынков не решается отказать в займе, из боязни, что сосед предупредит его, согласится на заем, а вместе с тем обеспечит себе известные услуги за услуги. При такого рода международных сделках почти всегда кое-что перепадает в пользу кредитора: уступка в торговом договоре, постройка гавани, жирная концессия, заказ на пушки»⁴.

Будто сегодня написано! Только степень монополизации финансового рынка стала куда выше, «настоятельные требования» выдвигаются теперь кредиторами, и требуют они не отдельных уступок, а тотальной распродажи «имущества» должников плюс «фунта мяса» под стать Шейлоку…

Второе высказывание – из книги Шульце-Геверница, с кайзеровско-прусских позиций разоблачавшего английский империализм: «Среди помещений капитала за границей на первом месте стоят такие, которые падают на страны, политически зависимые или союзные: Англия дает взаймы Египту, Японии, Китаю, Южной Америке. Ее военный флот играет роль, в случае крайности, судебного пристава. Политическая сила Англии оберегает ее от возмущения должников». Сегодня стоит лишь дополнить объект критики родиной автора, в особенности же Соединенными Штатами, а военный флот – бомбардировочной авиацией, крылатыми ракетами и беспилотниками-дронами, – и все будет верно, в том числе красноречивое сближение союзных стран с политически зависимыми…

Третья цитата взята из книги Брейлсфорда: «Если бы мы могли на один момент представить себе, что означало бы для нас мнение Германии, если бы мы были вынуждены выпускать свои консоли через¹ «Дейче банк»; если бы Манчестеру приходилось обращаться в Берлин за деньгами на постройку своих трамваев; если бы угольной шахте в Южном Уэльсе приходилось добиваться хорошего отзыва какого-нибудь гамбургского финансиста – то мы в общих чертах поняли бы, почему и насколько хорошее мнение английского народа имеет значение для русского правительства»².

С тех пор, как эти слова английского либерала-пацифиста привлекли в швейцарской библиотеке внимание эмигранта, еще не очень многим известного под псевдонимом «Н. Ленин», минуло сто лет. И разве не в описанном ими положении находят себя как потомки российских рабочих и крестьян, сдавшие без боя исторические завоевания дедов, так и соотечественники Брейлсфорда, вынужденные решать почти гамлетовский вопрос: быть или не быть в «Соединенных Штатах Европы»? Поистине, кто не помнит и не уважает прошлого, обречен повторять его в виде жалкого фарса…

>>см. часть II>>

[39] Ленин В.И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме» / ПСС. – Т. 30. – С. 105.

[40] Ленин В.И. Черновой проект тезисов обращения к интернациональной социалистической комиссии и ко всем социалистическим партиям / ПСС. – Т. 30. – С. 281-282.

[41] Ленин В.И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме» / ПСС. – Т. 30. – С. 101-102.

[42] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 379.

[43] Там же.

[44] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 358.

[45] Ленин В.И. О сепаратном мире / ПСС. – Т. 30. – С. 191.

[46] Там же. – С. 185.

[47] Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма / ПСС. – Т. 27. – С. 349-350.

[48] Ленин В.И. О сепаратном мире / ПСС. – Т. 30. – С. 192.

[49] Энгельс Ф. Анти-Дюринг / Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - Т. 20. - С. 189.

[50] Ленин В.И. Тетради по империализму / ПСС. – Т. 28. – С. 627.

[51] Королев Н.В. Страны Латинской Америки в международных отношениях (1898-1962 гг.). – Кишинев: 1962. – С. 105-106.

[52] Ленин В.И. Тетради по империализму / ПСС. - Т. 28. - С. 631.