Маркс неисчерпаемо глубок и неизменно злободневен.[1][2] [3]

Идейное наследие Маркса не подвержено старению. У Маркса всегда найдется слово, сказанное будто сегодня.

Маркс и сейчас в передовых рядах действующих борцов за социальное переустройство мира.

...В каких бы словосочетаниях – этих или же бесчисленном множестве иных – мы ни выражали непреходящую свежесть, вечную современность мысли Маркса, их всегда желательно подкреплять достоверным, точным, обстоятельным, конкретным изложением марксистских истин. Во-первых, нужно добиваться того, чтобы, несмотря на растущий поток всевозможной информации, постоянно росло число читающих самого Маркса, а не только популярные пересказы его.

Во-вторых, не следует недооценивать тот факт, что исключительная методологическая мощь марксова гения оказалась тем тараном, перед которым, несмотря на десятилетия упорных контратак, не смогли устоять ни крепостные стены буржуазной апологетики, ни башни позитивистской схоластики. Его могучее влияние по-своему испытала на себе и буржуазная общественная наука. Теперь в почтительном отношении к Марксу-исследователю сплошь и рядом расписываются также те, кто люто ненавидит Маркса-революционера. На Западе появилось немало мнимо объективных авторов, остающихся верными трезорами капиталистического класса, по охотно подпевающих "на публике" хору, который славословит великого автора "Капитала". Мотивы этих субъектов могут быть разными, но лейтмотив их речей состоит в том, чтобы потопить бунтарскую суть марксизма в похвалах и комплиментах и понадежнее запрятать его основателя в... музей мадам Тюссо.

Есть тут и еще один побочный эффект. Комплимент идеолога реакции как поцелуй Иуды. Он и делается подчас с умыслом создать превратное впечатление, вызвать кривотолки о том, в чей адрес направлен. Вот почему никогда не лишне вновь повторить стихи Лессинга, которые Ленин цитировал применительно к Марксу: "Кто не хвалит Клошптока? Но станет ли его каждый читать? Нет. Мы хотим, чтобы нас меньше почитали, но зато прилежнее читали!" (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 131).

Уже стало традицией: чтобы мысленно представить себе ту поворотную роль, которую Маркс сыграл в истории человеческого духа, прибегать к образу Прометея. Пример этого мифологического героя, похитившего у богов огонь для людей, приобщившего их к материальному свету и теплу как залогу света и тепла душевного и пострадавшего за это, вдохновлял Маркса. И все же то, что сделал сам Маркс, величественнее сказаний древних греков о Прометее. Маркс дал пролетариату, народам, человечеству то, что не мог дать ни Прометей, ни какой-либо иной герой, – точное знание о самих себе, а тем самым об условиях своего освобождения. То, чего нельзя было ни у кого заимствовать, чего не было ранее и что следовало создать заново. Во всей предшествующей истории нет ничего такого, что можно было бы даже сопоставить с творением Маркса.

Здание марксизма грандиозно. И вряд ли можно стать грамотным марксистом, прочитав какую-то одну, пусть и талантливо сочиненную книжку. Неизбежная судьба марксизма – его систематическое, повседневное изучение все большим числом людей, непрекращающееся живое функционирование в революционно-созидательной практике масс, постоянное обогащение на основе накапливающегося научного и жизненного материала. Именно это и есть его реальное бытие, несовместимое с каким бы то ни было догматизмом.

Иногда нам, коммунистам, говорят: "Разве правильно сейчас следовать доктрине, сформированной более столетия назад?" Но по сути ничего не предлагают (да и не могут предложить!) в качестве полноценной альтернативы. "Аргумент от возраста" марксизма, как правило, является основным в устах тех, кто хотел бы соблазнить человечество беготней за бабочками-однодневками всякого рода легковесных концепций, которые без устали плодит буржуазная общественная мысль, за тем, что Ленин называл безжизненным модным. Но разве "возраст" истины может сказываться на ее достоинстве? Не происходит ли наоборот: чем больше подтверждается истина действительностью, тем она ценнее. Марксисты отнюдь не цепляются за всевозможные частности в учении Маркса, естественно подверженные временной эрозии, не настаивают на чисто событийных оценках, ушедших в прошлое вместе с породившими их ситуациями. В то же время они хорошо знают силу марксистского диалектико-материалистического метода и на деле убедились, что этот метод – главнейшее духовное завоевание человечества за всю его многотысячелетнюю историю. А каков метод – такова в принципе и теория.

Чтобы показать актуальность марксова учения, совсем не обязательно выискивать какие-то новые или же не до конца прочитанные его страницы. Лучше, думается, пойти другим, более знакомым, но всегда новым путем – еще раз высветить те положения, которые, кажется, всем известны, и вместе с тем сохраняют свою неопровержимость и злободневность. А чтобы еще больше сузить предмет данной статьи, назовем три грани марксизма, которые будут в ней рассматриваться и которые являются для него представительными.

Что это за грани?

Во-первых, марксова концепция отчуждения и эксплуатации человека человеком, представляющая собой научный приговор капитализму.

По-вторых, марксово учение о всемирно-исторической миссии рабочего класса – общественной силы, призванной привести этот приговор в исполнение и возглавить создание нового общества.

В-третьих, жизненность идей Маркса, их научная эффективность при анализе уже сложившегося и вполне упрочившегося социализма как общественной системы.

Прежде чем приступить к изложению первого из поставленных вопросов, напомним известную мысль Энгельса о том, что марксизм нашел ключ к пониманию всей истории общества в истории развития труда (См. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 317).

Труд, простейшими моментами которого, по Марксу, являются целесообразная деятельность, средства труда и предмет труда, представляет собой воздействие работника на вещество природы с целью придания ему нужной человеку формы. В труде человек так или иначе обнаруживает и развивает свою натуру. По изделию можно судить о мастере, ибо он частично "объективировал" самого себя, вложив нечто от своего внутреннего "я" во внешний предмет. Эта отдача, "переливание" субъективных способностей в объект, превращение их из внутренне присущих субъекту в свойства внешнего предмета выражает общую особенность труда. Иначе просто невозможно приспособление предмета к человеческим потребностям. В свою очередь, потребление созданного продукта, возврат работнику того, что он в процессе труда передал объекту, является обратным присвоением человеком своих "сущностных сил", питает вновь и вновь повторяемое утверждение его как субъекта производства. Этот процесс носит характер освоения, "субъективирования" предмета, которое само выступает как важная предпосылка "объективирования". В жизни наблюдаются теснейшее их переплетение, взаимное проникновение и обусловленность.

Будучи тесно связаны и предполагая друг друга, названные звенья человеческой деятельности вместе с тем различны и порой разделены в пространстве и времени.

Акт "объективирования" субъекта в труде может быть отщеплен, оторван от акта освоения, "субъективирования" продукта труда. Именно эта особенность труда – объективное разграничение изготовления и потребления, отдачи и освоения – и позволяет задерживать возврат производителю его изделия в частнособственническом обществе. "Объективирование" человеком своих способностей в процессе труда (отношение "субъект – объект") есть и будет до тех пор, пока существует общественное производство. Что касается изъятия материального воплощения, сгустка труда, его продукта в пользу нетрудящегося – а именно это и есть социальное отчуждение в отношениях между людьми,- то оно возникло на определенном этапе развития общества и носит преходящий, временный, хотя и очень длительный характер.

В условиях первобытной общины, которая располагала крайне примитивными орудиями и производила лишь столько, что едва хватало для поддержания существования входивших в нее людей, не могло быть и речи об отчуждении продуктов труда. Слабость развития производительных сил, низкий уровень производительности труда, ограниченность практики, незнание социальных и природных закономерностей делали человека всецело зависимым от природы. Кроме этой зависимости существовала жесткая зависимость от самой общины. А она являла собой далеко не свободное объединение всесторонне развитых индивидов. Это был коллектив слабых и беззащитных в одиночку существ, которые только в союзе могли обретать минимальную силу для борьбы с природой за свое существование. Отчуждения не существовало просто потому, что нечего и некому было отчуждать.

Частная собственность и рабовладение возникают на базе более высокой производительности труда, позволившей обеспечить некоторый избыток продукта над минимумом жизненных средств. Этот-то избыток и стал отчуждаемым продуктом. Причем группа лиц (консолидирующаяся в эксплуататорский класс) изымает в свою пользу имущество потому, что делает своей собственностью людей, трудящихся, уподобив их орудиям труда. Аналогичное положение сохраняется и при феодализме. Отличие состоит только в том, что здесь крестьянин находится в личной зависимости от феодала как придаток к являющейся его собственностью земле и средствам ее обработки.

В условиях капиталистического производства работник выходит из личной зависимости и уже не может быть чьей-либо собственностью. Вместе с тем он лишается средств производства. Он получает личную свободу, но без ее материального базиса, свободу, которая оказывается иллюзорной, так как сохраняется экономическая зависимость от владельца средств и предметов труда. Вновь и вновь поступая в распоряжение не производителя-трудящегося, а собственника средств производства, продукт труда "противостоит труду как некое чуждое существо, как сила, не зависящая от производителя" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 88). При этом "осуществление труда... его претворение в действительность выступает как выключение рабочего из действительности, опредмечивание выступает как утрата предмета и закабаление предметом..." (Там же).

То, что производит рабочий, отнюдь не уменьшает, а, напротив, умножает господствующую над ним и порабощающую его силу. Как писал Маркс в первоначальном варианте "Капитала", "ударение ставится не на опредмеченности [овеществленности], а на отчужденности [Entfremdet-, Entaussert-, Veraussertsein], на принадлежности огромного предметного могущества, которое сам общественный труд противопоставил себе как один из своих моментов,- на принадлежности этого могущества не рабочему, а персонифицированным условиям производства, т. е. капиталу" (Там же, т. 46, ч. II, с. 347). Продукт труда – вещь, созданная руками человека,- начинает господствовать над человеком. "...Чем больше рабочий выматывает себя на работе, тем могущественнее становится чужой для него предметный мир, создаваемый им самим против самого себя" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 88), тем беднее материально и духовно становится он сам.

Еще до Октябрьской революции Ленин, пользуясь данными обследования фабрик и заводов России, подсчитал соотношение прибыли капиталиста и заработной платы пролетария. Число рабочих тогда составляло 2,25 миллиона человек, сумма их заработков – 555,7 миллиона рублей в год. Средняя годовая заработная плата держалась на уровне 246 рублей (20 рублей 50 копеек в месяц). Прибыль капиталистов достигала 568,7 миллиона рублей в год. Таким образом, каждый рабочий приносил капиталисту по 252 рубля, то есть больше, чем получал. "Отсюда следует,- писал Ленин,- что рабочий меньшую половину дня работает на себя, а большую половину дня – на капиталиста" (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 22, с. 25).

Куда более резкие контрасты наблюдаются в наше время. Если в середине XIX века американский рабочий около 3/5 времени работал на себя, a 2/5 – на капиталиста, то столетие спустя уже 2/3 времени рабочий работал на производство прибавочной стоимости и лишь 1/3 – на себя. Степень эксплуатации особенно усиливалась в тех отраслях, где ощутимее сказывается влияние научно-технической революции и выше доля квалифицированных работников. Создавая какую-то относительно небольшую базу своего личного благосостояния, пролетарий одновременно создает в лучшем случае такую же (но, как правило, превосходящую ее) экономическую базу его эксплуатации.

После первой и особенно после второй мировой войны во внутренней жизни экономически развитых капиталистических стран произошли заметные перемены. Положительной стороной научно-технического прогресса вместе с могучим влиянием мировой социалистической системы, важным следствием усиления экономической, политической и идеологической борьбы пролетариата, ощутившего в государственно-организованном социализме свою надежную опору, явилось то, что эксплуататоры в ряде индустриальных держав Запада начали переставать посягать на минимум жизненных средств занятого рабочего. Известное повышение материального достатка трудящихся в его абсолютном выражении дало повод пропаганде монополий уже в который раз затеять шумный разговор об "опровержении" марксовой теории эксплуатации рабочего класса. Такого рода утверждения строятся на констатации лишь того банального факта, что условия капиталистического производства в последних десятилетиях XX века не те, какими они были, когда их анализировал Маркс. Повторяется старая история, о которой наши противники предпочитают не вспоминать,- осуществляется подобие атаки, предпринятой после смерти Энгельса ревизионистом номер один Бернштейном на марксизм, на "теорию обнищания", которая подается в извращенно-утрированном виде.

В отличие от развивающегося мира механизм обнищания в экономически развитых капиталистических странах стал сложнее и потаеннее. Достигнутые здесь довольно высокие показатели среднедушевого потребления позволяют искусно маскировать тот факт, что "растет нищета не в физическом, а в социальном смысле, т. е. в смысле несоответствия между повышающимся уровнем потребностей буржуазии и потребностей всего общества и уровнем жизни трудящихся масс" (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 208).

Наряду со старыми, традиционными методами эксплуатации появились и новые, возникновение которых, в свою очередь, породило и новые формы обнищания трудящихся масс.

Прогрессирующее применение в производстве достижений науки и техники естественно приводит к быстрому росту удельного веса умственных операций, к известной "интеллектуализации" труда. При капитализме это означает, что объектом эксплуатации постепенно все больше становятся не только и не столько физические, сколько умственные способности работника. Выявление этого нового источника прибыли существенно обогащает марксистское представление о механизме капиталистического угнетения масс и отчуждения труда.

С одной стороны, повышаются роль и вес работников умственного труда (интеллигенции) как объекта эксплуатации. Это означает, что в сферу эксплуатации всасывается труд все новых групп участников производства. С другой стороны, в то же самое время возрастает возможность все более широкого применения в промышленно развитых капиталистических странах форм социального порабощения, основанных на "переориентации" эксплуатации, прежде изнурявшей главным образом мускулы рабочих, на менее заметное для рабочих, но более продуктивное для эксплуататоров изнурение нервной системы.

"Открыв" в возрастающей эксплуатации умственной энергии работников новый, более эффективный источник извлечения прибылей, капитализм убеждается в невыгодности для себя урезывания потребления ими продуктов, удовлетворяющих физические и самые элементарные культурные потребности. Более того: поскольку при современной технике значительно больше прибыли "выжимается" из квалификации, чем из физической силы, хозяева монополий предпочитают иметь дело с сытым, а нередко и полуинтеллигентным рабочим. И все это при сохранении, а то и углублении "привычных" язв капитализма – массовой безработицы, принимающей хронический характер, бездомности, недоедания, нищеты в прямом смысле слова, зияющей на фоне витринной роскоши буржуазного мира. В иных случаях буржуазия, исходя из своих эгоистических интересов, может даже быть заинтересованной в росте удовлетворения стандартизованных потребностей масс.

В то же время за пределами этих стандартов остаются вновь возникшие потребности, быстро растущие в связи с общим ростом образования и научно-технической революцией. Выигрыш капитал получает, когда оценивает увеличивающуюся экономическую "отдачу" новых способностей, всеми средствами (в том числе идеологическими) замораживая представление о потребностях.

Включение ныне в стоимость рабочей силы значительных средств на покрытие широкого круга новых социально-культурных потребностей, не удовлетворяемых капитализмом, свидетельствует о необходимости изменения понятия "социальная нищета". Капитализм сегодня в некоторых странах может избегать наживы на явном недоедании масс, хотя и в этом отношении едва ли им может быть упущен подходящий случай. Но он все более и более предпочитает наживаться на их хроническом духовном голодании. Изменилась лишь форма отчуждения – суть осталась прежней.

Не хлебом единым жив человек. Эта древняя истина необыкновенно свежо звучит сегодня. Помимо определенной степени обеспеченности, современное состояние производительных сил предполагает высокий культурно-технический уровень работника производства. Потребности, удовлетворению которых препятствовал капитализм век назад, и потребности, за счет неудовлетворения которых он наживается сегодня, различаются между собой происхождением, формой, предметами, на которые они направлены, но одинаково жизненно важны для личности, если она остается на уровне современного культурно-исторического развития. Изменение формы и направленности эксплуатации ни в коей мере не колеблет марксистскую концепцию отчуждения труда, а, напротив, подтверждает ее новыми фактами.

Разве не является насущной материальной человеческой потребностью, принципиально не удовлетворимой при буржуазном строе, потребность в свободном труде – творчестве, для реализации которой уже в рамках современного капиталистического производства под влиянием научно-технической революции созревают производственно-технические условия? На очереди дня создание для этого социальных условий, прежде всего уничтожение эксплуатации, а это возможно только с победой социализма. В постоянном отчуждении продуктов труда, основных результатов, сгустков человеческой деятельности, Маркс видел превращение самой этой деятельности в не принадлежащий человеку процесс, в непрекращающееся "самоотчуждение" процесса труда. "Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это – принудительный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 90-91). Принадлежа не рабочему, а капиталисту, деятельность рабочего перестает быть его самодеятельностью, "она есть утрата рабочим самого себя". (Там же, с. 91). Поэтому эксплуататорский строй объективно культивирует отношение к труду как к чуждой, недостойной человека обязанности. Отвращение к труду на эксплуататора переносится порой на всякий труд. Оборотной стороной материального отчуждения продукта и процесса труда становится нравственное отчуждение работника от труда.

Производственная жизнь, говорит Маркс, есть особый вид жизнедеятельности, присущий только человеческому роду, особая родовая жизнь человека в качестве общественного существа. Отчуждение труда поэтому означает отчуждение родовой жизни, общественного начала, а принудительный его характер делает истинно человеческую форму жизнедеятельности средством поддержания физического существования. Эксплуатация опустошает человека, делает его чуждым своей собственной сущности – труду. Жизнедеятельность человека, его труд теряют самостоятельное значение и ценность, если не сулят непосредственного утилитарного результата. Тем самым закрепляется зависимость человека в основном от его физических (по своему происхождению – животных) потребностей.

"Непосредственным следствием того, что человек отчужден от продукта своего труда, от своей жизнедеятельности, от своей родовой сущности,- утверждает Маркс,- является отчуждение человека от человека. Когда человек противостоит самому себе, то ему противостоит другой человек. То, что можно сказать об отношении человека к своему труду, к продукту своего труда и к самому себе, то же можно сказать и об отношении человека к другому человеку, а также к труду и к предмету труда другого человека" (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 42, с. 94).

Воспроизводство основы отчуждения современным капитализмом и одновременная эволюция буржуазного общества напластовывают одно на другое все новые и новые противоречия. Нормой жизни стало экономическое средостение между индивидами. Отчуждение весьма многолико. Оно между старыми и молодыми, образованными и полуграмотными, мужьями и женами, белыми и "цветными", работающими и учащимися, лицами творческого и нетворческого труда, менеджерами и живыми роботами, гражданскими и военными, "голубями" и "ястребами" и т.д. и т.п.

Этим его многообразием умело пользуется правящая элита. "Лечение" его язв буржуазного общества сводится к двум способам: с одной стороны, к местному наркозу, обезболиванию крошечной экономической инъекцией или психологической обработкой; с другой – к иглоукалыванию, привлечению внимания общественности к тем участкам пораженного организма, которые менее всего связаны с причиной поражения. Зачем? Чтобы избежать серьезной операции.

Вначале может показаться, что факт отчуждения труда пагубно сказывается только на трудящихся, что эксплуататоры, присваивающие продукт, тем самым обогащаются и имеют все возможности для совершенствования себя как личности. Однако диалектика процесса такова, что основа благосостояния имущих классов – отчужденный труд – есть вместе с тем сила, уродующая и обесчеловечивающая их самих.

Если пролетарии, отрицательно относящиеся к труду на эксплуататоров, все-таки осуществляют свою человеческую природу в процессе производства полезных предметов, то буржуа выступают преимущественно в роли потребителей плодов чужого труда. В строгом смысле слова это не человеческая, а животная деятельность, хотя и возникшая на базе общественного производства и получившая определенную общественную форму. Понятно, что это тоже "потеря человеком самого себя". "Рабочий здесь с самого начала стоит выше, чем капиталист, постольку, поскольку последний уходит корнями в этот процесс отчуждения и находит в нем свое абсолютное удовлетворение, между тем как рабочий в качестве его жертвы с самого начала восстает против него и воспринимает его как процесс порабощения" (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 49, с. 47).

Поскольку капиталисту приходилось выполнять функции надсмотрщика и руководителя производственного процесса, его деятельность получала некоторое содержание, однако сам процесс труда выступал лишь в роли средства сличения стоимости. "Самовозрастание капитала – создание прибавочной стоимости – есть, следовательно, определяющая, господствующая и всепоглощающая цель капиталиста, абсолютный импульс [Trieb] и содержание его деятельности, фактически оно есть лишь рационализированный импульс и цель собирателя сокровищ, совершенно убогое и абстрактное содержание, которое принуждает капиталиста, на одной стороне, выступать в рабских условиях капиталистического отношения совершенно так же, как рабочего, хотя и, с другой стороны,- на противоположном полюсе" (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 49, с. 47). Капиталист тоже не свободен в проявлении творческих человеческих потенций.

Из этих бесспорных констатаций, однако, не вытекает, что в ликвидации отчуждения будто бы одинаково заинтересованы все классы. Подобную позицию усердно проповедуют идеологи буржуазии и правого оппортунизма с целью лишить рабочих классовой целеустремленности, дезорганизовать политическую борьбу трудящихся масс. Класс эксплуататоров не только не испытывает потребности в освобождении, но всеми силами противится этому, а потому осуществить социалистическую революцию, уничтожить основы отчуждения труда и всех разновидностей социального отчуждения в состоянии только революционный пролетариат.

В середине 40-х годов XIX века Маркс и Энгельс "выработали, резко борясь с различными учениями мелкобуржуазного социализма, теорию и тактику революционного пролетарского социализма или коммунизма (марксизма)" (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 48). Уже в "Манифесте Коммунистической партии", появившемся в феврале 1848 года, было "с гениальной ясностью и яркостью обрисовано новое миросозерцание, последовательный материализм, охватывающий и область социальной жизни, диалектика, как наиболее всестороннее и глубокое учение о развитии, теория классовой борьбы и всемирно-исторической революционной роли пролетариата, творца нового, коммунистического общества" (Там же). С той поры вопрос об исторической миссии рабочего класса находится в центре внимания общественных наук и политической практики, и актуальность его не убывает.

Пролетариат – особый класс, не знающий себе равных в истории и обладающий двумя основными чертами, которые определяют все остальные.

Прежде всего он неимущ, то есть лишен средств производства и постоянно нуждается в средствах существования. Естественно, что по объективному своему состоянию, если оно четко им осознается, пролетариат не может не быть противником эксплуататорской частной собственности и любой основанной на ней социальной системы, кровно заинтересованным в коренном изменении своего общественного и материального положения. "У пролетариев нет ничего своего, что надо было бы им охранять,- констатирует "Манифест Коммунистической партии",- они должны разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 434).

Именно этим объясняется категорическое неприятие классово сознательным рабочим всех не имеющих общечеловеческого содержания традиций частнособственнического общества, решительность, последовательность, непримиримость, радикализм в борьбе против каких-либо форм неравенства, угнетения, эксплуатации, материальной нужды и духовной нищеты. Именно эта истина выражена в уникальных по емкости содержания заключительных словах первого программного документа творческого марксизма: "Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 459).

Мы были бы, конечно, не правы, если бы стали утверждать, что перечисленные качества всецело присущи одному лишь пролетариату. Неимущими, лишенными даже права на распоряжение собственной личностью были рабы. В подобном же положении – правда, при наличии частичной хозяйственной самостоятельности – находились крепостные крестьяне. Но почему их восстания, иногда колебавшие троны и приводившие к гибели огромные империи, никогда не имели ясно выраженной положительной и тем более научной программы, не приводили к созданию нового строя? Почему идейным знаменем крупнейших крестьянских движений были либо взгляды, заимствованные у других классов (например, в России так называемый крестьянский царизм), либо приспособленная к нуждам момента религия, либо – в лучшем случае – утопический социализм?

В основном по двум причинам. Во-первых, социальное рабство большинством трудящихся до капитализма не воспринималось как необходимая принадлежность данного общественного строя. Его проявления чаще всего ставились в зависимость от личных качеств рабовладельца или крепостника. Лишь подрыв устоев патриархального хозяйства, разрыв связи работника с определенным местом и определенным эксплуататором, известное обобществление, а значит, и обнажение эксплуатации, которые производит капитализм, создают условия для понимания частнособственнических отношений как враждебной трудящимся системы, для действительно прочного объединения, консолидации пролетариев как неимущих.

Во-вторых, мало быть неимущим. "Маркс неоднократно указывал на одно изречение Сисмонди, имеющее громадное значение,- писал Ленин.- Пролетарии древнего мира, гласит это изречение, жили на счет общества. Современное общество живет на счет пролетариев. Класс неимущих, но не трудящихся, не способен ниспровергнуть эксплуататоров. Только содержащий все общество класс пролетариев в силах произвести социальную революцию" (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 69). Такие неимущие или малоимущие трудящиеся, как рабы или мелкие производители, обладают гигантскими революционными потенциями, но они не в состоянии переделать классово антагонистический строй. И дело здесь не в невежестве рабов или в связанности мелких хозяев мизерной частной собственностью, хотя это тоже факторы немаловажные: суть в том, что ни те, ни другие принципиально не могут быть инициаторами строительства нового общества, так как не представляют соответствующего последнему типа организации труда.