Эрнесто Гевара де ла Серна родился 14 июня 1928 года в Аргентине, обширной стране с самыми плодородными в мире землями. К этому времени его родина уже больше века жила под диктаторской властью буржуазной олигархии Буэнос-Айреса, полностью контролировавшей устье полноводной Параны и связи с внешним миром. Олигархия, сросшаяся с иностранным капиталом, смотрела на глубинные районы как на внутреннюю колонию, железом и кровью очищала плодородную пампу от индейцев и пастухов-гаучо. Гаучо восставали и иной раз возносили к власти своих предводителей – каудильо. Но Буэнос-Айрес, за которым стояла мощь мирового капитала, устранял или подчинял себе каудильо, жестоко подавлял восстания. «Не жалейте крови гаучо, сделайте из нее удобрение полей», – напутствовал карателей президент-либерал Митре.

Богатый Буэнос-Айрес манил миллионы иммигрантов из Европы и был открыт всем ветрам эпохи. Здесь, как в соседних Уругвае и Чили, функционировала буржуазная демократия, создавались профсоюзы и рабочие партии. Остальная страна, как почти вся Латинская Америка, оставалась краем всевластных латифундистов и бесправных пеонов. Для белого Буэнос-Айреса «черноголовые», как презрительно звали метисов из глубинки, были только дешевой рабсилой. Столетие гражданских войн привило стране культ каудильо – диктатора с привычками вожака повстанцев, похожих на бандитов, или бандитов, считавших себя повстанцами. Оно же оставило в наследство культ «мачо» – «крутого мужика», проявляющего характер насилием над слабыми и более всего боящегося самому показаться слабым.

Эрнесто родился в городе Росарио, стоявшем на Паране выше столицы, а вырос близ Кордовы – несостоявшейся столицы внутренней Аргентины. Его родители происходили из обедневших землевладельцев внутренних провинций, креолов; в жилах отца текла и кровь мятежных ирландцев. Предки сражались в гражданских войнах со страстью и бескорыстием Дон Кихота, по-своему стремились к благу отечества, но результат оказывался таким же, как у идальго из Ла Манчи. Им не сопутствовала удача ни в политике, ни в делах. Свойственный многим из них род заботы о ближних Эрнесто испытал еще в раннем детстве. Отец взялся лечить его по обычаям гаучо купанием в ледяной воде, наградив на всю жизнь тяжелой астмой. До конца дней ему придется преодолевать себя, и образ всадника на Росинанте не покинет его.

В год рождения Тете страну потряс аграрный кризис, вскоре переросший в Великую депрессию. Демократический фасад разлетелся вдребезги: с 1930 г. более полувека Аргентиной почти непрерывно правили военные. Страна быстро скатилась бы на дно долговой кабалы и массовой нищеты (где и окажется, но уже после гибели Гевары), если бы не Вторая мировая война, открывшая ей рынки Европы. Это позволило генералу Хуану Доминго Перону, ставшему президентом и сменившему мундир на штатский костюм, пойти курсом популистских реформ. «Черноголовые» впервые получили социальные права и смогли вступать в официальные профсоюзы. Большинство рабочих безоговорочно поддерживало реформы каудильо, многие же из буржуазии и средних слоев устраивали заговор за заговором, пытаясь свергнуть диктатора и восстановить то, что считали демократией. Среди заговорщиков был и отец Эрнесто.

Чилийцы, уругвайцы, бразильцы, боливийцы левых взглядов находили дома достаточно дел, чтобы не приходилось искать приложения сил в других странах; по той же причине им трудно было отвлечься от отечественной злобы дня и посмотреть на мир более широким взглядом. Иное дело – Аргентина. Левой молодежи, вступавшей в жизнь в годы разгрома фашизма, нечем было дышать ни среди почитателей окружившего себя фашистами каудильо, ни среди заговорщиков, пытавшихся навязать народу свою демократию против его воли. И те и другие клялись благом Отечества, его самобытным путем и завели страну в тупик. Руководители Компартии, считая, что социализм для Латинской Америки – отдаленное будущее, ориентировали партию на буржуазно-демократическую или национально-освободительную революцию .

Близился финал: армия выступит против Перона, а тот предпочтет вооружению рабочих комфортабельное убежище у Франко.

Такого развития событий студент-медик Эрнесто Гевара дожидаться не стал. Пока он далек от политики, но спокойное благополучие эскулапа, пользующего богатых пациентов, не для него. Он решает специализироваться на лечении проказы – бича самых бедных краев Латинской Америки. Вдвоем с другом отправляется искать, где можно облегчить страдания отверженных. Денег на билеты нет, приходится путешествовать сначала на старом мотороллере, а когда он разваливается – автостопом, на плоту или на лодке. Аргентина, Чили, Перу, Колумбия, Венесуэла... Чтобы заработать на жизнь, они лечат крестьян и их скотину, чинят радиоприемники, моют посуду в ресторанах, подрабатывают грузчиками. Они видят: кругом море страданий, и далеко не только в лепрозориях.

Вернувшись на родину, Эрнесто получает диплом врача, но не находит приложения своим силам. В июле 1953 г. он отправляется туда, где народы, казалось, сами делают свою судьбу. Еще в первой своей поездке он слушал в Чили предвыборные речи Сальвадора Альенде, в охваченной гражданской войной Колумбии угодил в тюрьму. Теперь он в Боливии, свергнувшей оловянных баронов, устраивается на государственную службу – но революция уже взнуздана и оседлана новыми буржуа и профбюрократами. В Гватемале вступает в народную милицию защищать революцию от наемников «Юнайтед фрут» – но армия не дает милисианос оружия, а вскоре и впускает наемников в столицу. Гевара отправляется в Мексику – приют изгнанников со всей Латинской Америки. Здесь он встречает героев штурма «Монкады», которым Батиста был вынужден объявить амнистию. Рауль Кастро знакомит его с Фиделем. Они говорят ночь напролет. Наконец-то забрезжило впереди настоящее. Гевара впервые обретает товарищей и решает сражаться за свободу их родины.

 Впереди два года герильи в Сьерра Маэстре, поход повстанческих колонн Эрнесто Гевары и Камило Сьенфуэгоса через равнину – Льяно, в горы Эскамбрай и к Санта Кларе. Бои за Санта Клару еще шли, когда наступление всех фронтов барбудос и всеобщая забастовка смели батистовский режим. Ближе всех к столице были эти две колонны. Шесть дней, до подхода главных сил Повстанческой армии, они олицетворяли в Гаване народную власть.

Воздух Революции наполняет больные легкие Эрнесто. Все кажется посильным. Фидель, подыскивая директора Национального банка, спросил ближайших товарищей: «Кто из нас экономист?» Вызвался Гевара. «С каких это пор ты экономист?» – спросил Фидель. «А я думал, ты спрашиваешь, кто из нас коммунист», – ответил тот. Так он стал директором банка, а в октябре 1959 г. – начальником департамента промышленности Национального института аграрной реформы, фактически министром промышленности.

Ветер Революции несет его дальше и дальше. Как и другие вожди революции, он выступает на многотысячных митингах, передает массам свою убежденность и сам впитывает их энтузиазм. Подписывает казначейские билеты, которыми революция оплачивает аграрную реформу и выдает социальные пособия. Санкционирует рабочий контроль, готовит декреты об экспроприации собственности корпораций янки. Выполняет дипломатические миссии, в том числе три важнейшие – в СССР. Преодолевая астму, трудится на воскресниках. В дни Карибского кризиса находится на передовом рубеже обороны.

Смертельная угроза отодвинута, и во весь рост встают задачи строительства новой жизни. Это приходилось делать в условиях, во многом отличных от тех, с которыми имели дело предшествующие социалистические революции. Куба была аграрной, но не крестьянской. Большинство пролетариата составляли рабочие сахарных заводов, плантаций, подведенных к ним железных дорог и портов, через которые сахар шел на экспорт. Весь агропромышленный комплекс фактически не подчинялся «рынку», а централизованно управлялся из штаб-квартир международных монополий и Белого дома, устанавливавшего стране экспортную квоту. Почти все кроме сахара приходилось ввозить.

Программными лозунгами революции стали индустриализация и создание многоотраслевой экономики. Но это невозможно было сделать быстро. Введенная США экономическая блокада заставила срочно переориентировать экономику, прежде всего сахарный комплекс, на СССР и другие социалистические страны. Там уже несколько десятилетий существовала плановая экономика, но в последнее время в ней нарастали трудности. Экономисты спорили о централизме и хозрасчете, плане и рынке. На чем остановиться Кубе, что положить в основу?

Гевара был сторонником системы бюджетного финансирования: все доходы предприятий идут в государственный бюджет, и из него же идут инвестиции. Ссылки оппонентов на опыт нэпа он отвергал: тактическое отступление от принципов социализма, неизбежное в разрушенной войнами мелкокрестьянской России, неуместно и вредно в стране, унаследовавшей от капитализма аппарат централизованного хозяйственного управления. Признавая недостатки этого аппарата, Гевара, как многие революционеры XX века, полагал, что его, как винтовку или трактор, можно использовать в интересах эксплуататоров, а можно и в интересах трудящихся. Это, считал он, убережет социализм от потерь и опасностей, которыми чревато использование хозрасчетных механизмов, тоже заимствованных у капитализма, однако более низкого уровня обобществления.

Но достаточно ли при этом учитывались конкретные условия? Можно ли было перенести на социалистическую почву формы управления, сложившиеся не просто при капитализме, а при капитализме зависимом, рассчитанные на ту самую монокультуру, от которой революция стремилась уйти? Это, конечно, централизация, но та ли, которая нужна социализму, та ли, которую трудящиеся примут как свое кровное дело? И что с нею стало, когда прежняя модель участия в международном разделении труда подорвана революцией и добита экспортом контрреволюции и встал вопрос, на каких основах интегрироваться в качественно иную систему международного разделения труда? Надо ли снова бить рекорды экспорта сахара или искать иные пути, например, добиваться самообеспеченности продовольствием, развивать альтернативную нефти энергетику? И если диверсифицированная экономика потребует меньшей централизации, чем сахарная монокультура, будет это отходом от социализма или приближением к нему?

Министр промышленности бессонными от астмы ночами штудировал Маркса и Ленина, искал и не находил ответов на новые вопросы. Но это была революция, реальное революционное действие, которого он был лишен на родине. Куба усыновила Эрнесто. Еще в феврале 1959 г. по требованию командования Повстанческой армии ему было предоставлено кубинское гражданство. Он входил в руководство Движения 26 июля, Объединенных революционных организаций, Единой партии социалистической революции. Он даже получил здесь новое имя – «Че» по характерному аргентинскому словечку. Что же заставило его покинуть Остров?

Буржуазная пресса, заметив отсутствие Че на трибунах, гадала, где его искать. Вроде бы его видели во Вьетнаме, в Китае, в Гватемале, Венесуэле, Колумбии, Перу, Бразилии, Эквадоре. В апреле 1965 г. в Доминиканской Республике восстали военные-конституционалисты, и газеты сразу начали писать, что в их рядах воюет Че и даже что он там убит. Троцкисты подняли шум на весь мир: в Гаване раскол, Че арестован, а может быть, уже казнен, и вообще 37-й год на носу. Самозваные вожди мировой революции требовали раскрыть, где Че, даже после того, как 3 октября на учредительном заседании ЦК Компартии Кубы Фидель Кастро огласил его прощальное письмо: «Я официально отказываюсь от своих обязанностей в руководстве партии, от своего поста министра, от моего звания Команданте, от моего кубинского гражданства. Формально ничто больше не связывает меня с Кубой, разве лишь узы другого рода, которые не могут быть отменены… Другие земли требуют той скромной помощи, которую я могу оказать».

После гибели Че разъяснилось многое. Но остался главный вопрос: почему? Исчерпывающего ответа на него нет и сегодня. Попытаемся ответить в меру нашего понимания.

Самой сильной стороной Гевары, в решающей мере определившей его жизнь и подвиг, был последовательный антиимпериалистический интернационализм. Еще в Мексике, вступая в отряд Фиделя, Эрнесто взял с командира обещание не удерживать его на Кубе после победы. Даже став новой родиной, она оставалась для него частью Большой Родины Боливара, Нашей Америки Хосе Марти. Не случайно он попытался концептуально осмыслить опыт Кубинской революции не изолированно, а в контексте региональной революционной ситуации в Латинской Америке и глобального противостояния империализма и социализма, а также подъема освободительного движения в «третьем мире», как называли тогда зависимую периферию капиталистической системы.

 Была в его мировоззрении и другая сильная сторона, неразрывно связанная с первой: обостренное ощущение, а затем и осознание ограниченности исторического времени революционного подъема. Если революционеры упускают предоставляемые историей возможности, карой за это становятся не только огромные жертвы, но и перехват инициативы классовым противником, стабилизация его господства, длительный период реакции. Незримый секундомер стучал в сознании Че, заставляя спешить, не позволяя ждать, пока революция научит уму-разуму, и требуя самому «научить революцию» (Ленин) хотя бы жизненно необходимому.

Именно эти черты мировоззрения позволили Геваре одним из первых почувствовать нависшую над социализмом XX века опасность. Особенно его тревожил отход от последовательной интернационалистской линии, явно обозначившийся после Карибского кризиса. Подтверждением худших опасений стали для него «тонкинский инцидент» августа 1964 г. и начало войны США против Вьетнама. В отличие от недавнего Карибского кризиса, Москва и Пекин, занятые выяснением отношений и наведением мостов на Запад, не выступили с действенным предупреждением агрессору. Советско-китайский конфликт и сопряженный с ним раскол левых сил всего мира Че воспринял как катастрофу, чреватую общим поражением революционных сил. Осенью 1964 и в начале 1965 г., сразу после смены высшего руководства СССР, Гевара совершает третью поездку в Москву и Пекин, участвует в попытке посредничества латиноамериканских компартий между ними. Вряд ли случайно именно после этого Че решает непосредственно включиться в революционную борьбу сначала в Африке, а затем в Южной Америке.

Но исходя из этих представлений Че пришел к трагическим поражениям, стоившим жизни ему и многим его товарищам.

В чем он был прав и в чем заблуждался?

Осознавая революцию как мировую, Гевара считал активную поддержку антиимпериалистической борьбы странами социализма необходимым условием сохранения социализма как такового. Освободительные движения «третьего мира» были для него не буржуазно-демократическими или «некапиталистическими», а потенциально или актуально социалистическими. В Латинской Америке, при сравнительно высоком уровне развития зависимого капитализма и непосредственной конфронтации с империализмом США, революция тем более могла победить только как социалистическая, что доказала Куба. Отсюда – соответствующая этому типу революции постановка вопросов о классовой и социальной базе революции, о власти, о демократии, о международных связях.

В середине 60-х годов империалистическая контрреволюция перешла в глобальное контрнаступление. Бразилия, Боливия, Доминиканская Республика, Гватемала, Колумбия, Венесуэла, Чили, Аргентина, Ирак, Марокко, Алжир, Индонезия, Конго, Гана… Частью этого контрнаступления стали война ведущей империалистической метрополии против Вьетнама и угроза экспорта контрреволюции в другие социалистические государства.

Че предпринял отчаянную попытку сорвать контрнаступление империализма целенаправленным революционным действием. Он избрал путь, названный им «…два, три, много Вьетнамов». Помочь революционерам дать отпор империалистической интервенции испытанными методами народной войны; распылить силы агрессора, измотать его в партизанских боях, сводящих военно-техническое превосходство к минимуму, уберечь силы революции от истребления, отвести удар от Вьетнама и Кубы – эта стратегия была принята на несколько лет большинством революционных организаций «третьего мира». В основу ее кроме вьетнамского лег кубинский опыт.

Поддержка барбудос сначала крестьянами Сьерра Маэстры, а потом, в решающие месяцы, рабочими сахарных сентралей показала, что партизанская борьба – «малый мотор», как в свое время говорил Фидель, – может запустить «большой мотор» – революционную активность широчайших масс, заложить основу народной власти и народной армии и в решающий момент сломать военно-бюрократическую машину эксплуататоров. Че счел кубинскую модель применимой ко всему региону, кроме, может быть, таких стран, как Чили и Уругвай. Он полагал, что развертывание партизанской борьбы не оставит империализму США иной возможности, кроме прямой интервенции, а это, как в Индокитае, повлечет за собой всенародную войну сопротивления и неминуемое поражение агрессора. Анды он считал южноамериканской Сьерра Маэстрой, потенциальной базой континентальной революции. Но он недооценил глубину и темпы изменений в регионе и мире, вызванных победой Кубинской революции и особенно переходом Острова Свободы к строительству социализма.

Еще вчера Латинская Америка была последним регионом, жившим в «старых добрых временах». Имущие власть и собственность, мелкобуржуазное болото и привилегированные «новые средние слои» чувствовали себя за двумя океанами и частоколом североамериканских ракет как за каменной стеной. Подобно собратьям в Старом Свете до 1917-18 гг. они не беспокоились за основы статус-кво, не верили в революционные потрясения всерьез. Это и позволило барбудос победить Батисту не то чтобы в союзе с «национальной буржуазией» (не существовавшей реально), но примерно в таких же отношениях с частью крупного капитала, какие делали возможной финансовую помощь людей типа русского фабриканта Саввы Морозова большевикам. «Великий северный сосед» тоже не обращал особого внимания на стрельбу на «заднем дворе», приберегая доллары и канонерки для более угрожаемых регионов. Вмешательство США на Кубе по-настоящему развернулось лишь на том этапе революции, когда победить завоевавший свободу народ стало практически невозможно.

Теперь подобное было исключено. Стало ясно, что любое революционное движение в регионе непосредственно чревато для империализма США потерей богатейших ресурсов и стратегических позиций, для местных имущих – утратой собственности и власти. За считанные месяцы господствующий класс не только Западного полушария, но, можно сказать, всего капиталистического мира сплотился под эгидой «Союза ради прогресса», бросив на предотвращение революций к югу от Рио-Гранде большие силы и средства. Особым сигналом тревоги звучало для него слово «партизан». Теперь не приходилось рассчитывать, что «малому мотору» дадут поработать до запуска «большого» даже год-полтора, как на Кубе. Гевара не учел этого, и это была его первая ошибка.

Против предупрежденного об опасности, отмобилизованного и сплоченного противника, опирающегося на силы и средства мировой системы эксплуатации, успешно бороться можно было, только располагая аналогичной базой поддержки: как внутренней, так и международной.

Внутренняя база предполагала достигаемую уже к началу вооруженной борьбы степень организованности и революционного сознания масс, большую, чем на аналогичном этапе Кубинской революции. Таких условий ни в одной стране Латинской Америки 60-х годов не было.

Международную базу могли составить только социалистические страны. Без этого повстанческую борьбу можно было начать, но очень трудно продолжать в период наступления реакции и вряд ли возможно завершить победой. Это показал опыт Китая и Вьетнама, а также, от противного, опыт Греции, Испании, Филиппин, Колумбии. Две первые страны получили международную поддержку, достаточную, чтобы уравновесить массированный экспорт контрреволюции, и добились победы. В остальных повстанческое движение имело массовую базу, но, не располагая адекватной международной поддержкой, было потоплено в крови либо принуждено к обескровливающей страну затяжной «войне малой интенсивности».

А если бы революционной власти и удалось утвердиться, то небольшим странам зависимого развития, глубоко интегрированным в международное капиталистическое разделение труда, вырваться из него можно было только путем достаточно быстрой интеграции в международную социалистическую систему. Это показал опыт Вьетнама и особенно Кубы. «Опора на собственные силы», если отчасти и стала бы в Латинской Америке реальностью, то только в масштабе всего региона и при непременном условии уже проведенных революционных преобразований всей системы производственных отношений, в том числе международных. До этого и для этого объективно требовалась значительная поддержка иной, также международной, системы, которая тем самым становилась бы действительно мировой.

Но геополитическое положение Латинской Америки облегчало экспорт контрреволюции и делало невозможной международную поддержку повстанческого движения в таких масштабах и формах, как в Восточном полушарии, – по крайней мере до победы революции хотя бы в одной стране на континенте. К этому надо добавить все меньшую способность и готовность вползавшего в кризис социалистического лагеря к такой поддержке.

Что мог делать Че как революционер-интернационалист? Наблюдать издалека за гибелью целого поколения молодых революционеров, увлеченных примером Кубы, в том числе его, Че, примером? Не пытаться отвести беду активными действиями, своими и своих товарищей по борьбе?

Критики «безумства храбрых» могут сказать на это, как говорили и в середине 60-х: не надо экспортировать революцию; пока пролетариат в массе своей не готов подняться на вооруженную борьбу, пока революционная ситуация не созрела, за оружие браться рано. Однако об экспорте революции говорить вообще не приходилось: региональная революционная ситуация развивалась с конца 50-х годов. Через три-четыре года после гибели Че она достигла кульминации в Аргентине, Чили, Боливии, Уругвае, еще через несколько лет – в Центральной Америке. В странах Южного конуса революцию попытались осуществить так называемым «мирным» путем. Но этот путь, доводя классовое противоборство до высшего накала, недостаточно готовит трудящихся к решительным политическим и тем более военным действиям, что трагически проявилось в 1971-73 гг. Исход мог быть иным, если бы к моменту развязки революция имела военно-политическую опору. Попытка способствовать этому еще на этапе революционной ситуации представлялась Че исторически оправданной.

Оппоненты Гевары в коммунистическом движении часто смешивали его позицию с «народной войной» в трактовке Мао Цзэдуна и его последователей. Однако Че никогда не абсолютизировал ни сельскую герилью, ни возможности крестьянства как ее базы, ни тем более роль «национальной буржуазии» как союзника революции. Если бы он недооценивал городской пролетариат и коммунистические партии, отвергал в принципе использование революционерами буржуазной демократии, то держался бы как можно дальше от Южного конуса, олицетворявшего для Латинской Америки все это. Но он поступил наоборот: попытался помочь пролетариату именно этого субрегиона прийти к решающим сражениям с уже сформированным ядром военной организации своего класса. Если бы он надеялся именно на сельскую герилью, то ни в коем случае не направился бы в Боливию: для нее эта страна подходила меньше всего. Зато руднично-городское рабочее движение обладало там большим политическим весом.

Партизанские базы начали создаваться в Боливии для борьбы против диктаторских режимов в соседних странах еще в начале 1964 года с ведома тогдашних властей. Государственный переворот генерала Баррьентоса, свергнувший в ноябре президента В. Пас Эстенсоро и установивший диктатуру типа батистовской, положил конец легальным возможностям классовой борьбы. Начала складываться революционная ситуация. В порядок дня стала герилья в самой стране. Ее поддержали компартия и руководители Боливийского рабочего центра. В такой обстановке осенью 1966 г. в страну прибыл «Рамон» – неузнаваемый после пластической операции Эрнесто. Там уже находились 17 кубинцев, в том числе четверо членов ЦК Компартии Кубы, и группа боливийских и перуанских революционеров – бойцы интернационального партизанского отряда.

Че не собирался бросать отряд в бой преждевременно. Именно чтобы избежать этого, он выбрал для лагеря место вдали от городов и крупных селений. Он рассчитывал до конца 1967 г. налаживать связи с крестьянами, рабочими находившихся неподалеку нефтепромыслов североамериканской компании, а также перуанской и аргентинской герильей, лидеров которой хорошо знал. Если бы революционеры этих стран смогли начать согласованные действия в первые месяцы 1968 г., шансы на победу были бы неплохими. Динамику региональной и мировой революционной ситуации Че уловил правильно.

Но команданте, мысливший глобальными категориями, не придал должного значения факторам гораздо меньшего масштаба, которые нередко решают судьбу самых широких замыслов, и это была его вторая ошибка. Он не учел условий края, где собирался начать действовать. Крестьяне, которым буржуазная революция обещала, а то и дала землю, не походили ни на гуахирос Сьерра Маэстры, ни на сахарников Льяно. Баррьентос сумел восстановить деревню против города, особенно против рабочих. Тем менее готова она была слушать агитаторов-иностранцев. На Кубе партизаны сразу почувствовали поддержку крестьян, в Боливии на них смотрели настороженно. Пытаясь освоиться в незнакомых краях, Гевара повел отряд в «тренировочный» поход. Сбившись с пути, партизаны полтора месяца голодали, страдали от непривычного климата и болезней, несли потери, еще не вступив в бой. А в лагере ждали связные от городского подполья и герильи соседних стран. И вот роковая случайность – или, скорее, закономерность: из-за неосторожности одного из партизан в отсутствие Че лагерь был обнаружен противником. 23 марта 1967 г. отряду пришлось принять первый бой.

О появлении партизан сразу доложили в Вашингтон. Пентагон и ЦРУ настаивали на интервенции. Но администрация Джонсона не решилась устроить себе второй Вьетнам. Была сформирована специальная оперативная группа во главе с начальником разведки Южного командования Пентагона, руководившим антипартизанскими операциями в Венесуэле, Колумбии и Перу. Ему подчинялась группа инструкторов, обучавшая антипартизанской войне 600 боливийских «рейджеров». ЦРУ направило в Боливию лучшие кадры с вьетнамским опытом и кубинских гусанос. Североамериканские спецслужбы на деле руководили всей борьбой против герильи.

Несколько месяцев военное счастье было на стороне партизан, назвавших себя Армией национального освобождения. Боливийская армия, даже по латиноамериканским меркам одна из самых слабых, по всем статьям проигрывала ветеранам Сьерра Маэстры. Но ей легко было возместить потери, а для маленького отряда гибель каждого человека была невосполнима. Герильерос пытались привлечь на свою сторону тех, за чье лучшее будущее сражались. Они собирали крестьян на митинги, рассказывали о целях своей борьбы. «Рамон» и его товарищ, перуанец «Негро», были первыми врачами, помогавшими крестьянам этой глуши. Крестьян в солдатской форме, попадавших в плен, партизаны, как на Кубе, отпускали. Индейцы, издавна привыкшие не ждать от белых добра, дивились горстке отважных, но к ним не присоединился никто.

Пополнить отряд могли рабочие, но это зависело от позиции Компартии Боливии. Еще под новый 1967 год Че вел переговоры с первым секретарем ЦК М. Монхе. Руководство КПБ не взяло на себя ответственность за организацию герильи, хотя и разрешило своим членам вступать в нее. 30 марта было опубликовано заявление: «Начавшаяся партизанская борьба – одна из форм ответа правительству. Коммунистическая партия заявляет о своей солидарности с борьбой патриотов-партизан. Самое позитивное здесь, несомненно, то, что эта борьба может выявить лучший путь, по которому должны следовать боливийцы, чтобы добиться революционной победы». Это была поддержка, но не та, которая могла бы в самом деле помочь вооруженной борьбе. В июне 1967 г. правительственные войска заняли шахтерские районы и разоружили рабочую милицию, не встретив организованного сопротивления.

Оставалась еще надежда на латиноамериканскую и всемирную антиимпериалистическую солидарность. Но за 11 месяцев, проведенных Че в Боливии, международная обстановка изменилась к худшему. Разгоралась вьетнамская война. Израильская агрессия против арабов нанесла тяжелый удар антиимпериалистическим силам Азии и Африки. Из Вашингтона, Бразилиа, Каракаса, Ла Паса раздавались угрозы вторгнуться на Кубу. В социалистическом лагере и в коммунистическом движении углублялся раскол. Конфликт между Москвой и Пекином достиг предельной остроты. Европейский социализм шел к «пражской весне», ее будущие деятели уже атаковали с газетных страниц Кубу. Призыв ко «многим Вьетнамам» не встретил поддержки большинства социалистических стран, их отношения с Гаваной осложнились. Некоторые латиноамериканские компартии вступили в конфликт с герильей своих стран и полемику с руководителями Кубы.

Гибель Че и его товарищей показала, что в критике есть доля истины. Но для латиноамериканской ситуации тех лет доля эта, думается, невелика. Вооруженную борьбу, охватившую большинство стран региона, следовало рассматривать, прежде всего, как объективный процесс, одно из проявлений той наивысшей активности масс, которая выступает одним из признаков революционной ситуации. Независимо от чьей-либо воли эта активность должна была привести либо к поступательному развитию революции, либо к победе контрреволюции, при которой и с умеренными левыми «расправятся, как с повстанцами» (Ленин). Надежды уберечь пролетариат от репрессий, отмежевавшись от герильи, не имели под собой почвы. Опыт Чили и других стран показал, что фашиствующая контрреволюция и империалистическая агрессия отлично обходятся и без вооруженных выступлений революционеров, находя или создавая себе иные предлоги. Чтобы действительно помочь революции, коммунистам следовало не дистанцироваться от объективно нараставшего движения, а постараться придать ему организованность, сознательность, связь с массами.

Народное движение нуждается в опыте открытой борьбы, даже, по-видимому, безнадежной, чтобы обрести ту ««непокорность», которую дал кубинцам штурм Монкады. Боливийская экспедиция Че и его товарищей явилась мощным фактором радикализации левого движения во всем Южном конусе, в Латинской Америке и мире. Если бы при тех же исторических условиях ее не было, скорее всего, не было бы и чилийской революции в том виде, в каком мы ее знаем, и ее международного резонанса. Вероятнее всего не было бы и победы сандинистов в Никарагуа, а может быть, и красных гвоздик в Лиссабоне 1974-го, и последних побед над апартеидом. Революционный подъем 70-х сменился бы контрреволюцией быстрее и круче, и это коснулось бы нас всех, на каких бы параллелях и меридианах мы ни жили. Так стоит ли сегодня повторять за Плехановым: «Не надо было браться за оружие»?

Но Гевара, как и большинство революционеров его поколения, не понял объективной основы противоречий в социалистическом лагере и коммунистическом движении. Это была третья ошибка. Уловив симптомы кризиса раннего социализма, они отнеслись к нему как к явлению преимущественно субъективному: результату заблуждений, оппортунизма, догматизма и т.п. Этому соответствовали и методы, которыми они пытались изменить ситуацию: «оружие критики» на одном фронте и «критика оружием» на другом. Между тем ограниченность обусловливают исторические процессы. Не вполне преодоленная, а затем начавшая вновь усиливаться экономическая зависимость мирового социализма от мировой капиталистической системы, его неготовность к оптимальной по масштабам и формам поддержке революционных сил, отсутствие у коммунистического движения единой международной стратегии и организации, а затем и раскол социалистического лагеря и коммунистического движения – все эти факторы были столь же объективны, как соотношение социально-классовых сил в остальном мире. Любой политический анализ и прогноз, чтобы быть правильным, должен был учитывать это, а любая попытка воздействия – выбирать адекватные методы.

Будущее отбрасывает тени, и тени зловещие. Че пал одной из первых жертв «перестройки» и «демократии», надвигавшихся на родину Октября. В СССР не назвали его именем ни одной улицы, не поставили памятника. Зато в Сантьяго де Чили, в пролетарском районе Сан-Мигель был открыт памятник в третью годовщину гибели Че. Фашисты взрывали его несколько раз, последний – незадолго до 11 сентября, хунта Пиночета отправила его обломки на переплавку. Но те, кто рос и мужал под знаком Че, управляют Венесуэлой и Никарагуа, Аргентиной и Уругваем, Боливией и Эквадором, Анголой и Конго. Останки Че и его товарищей десять лет назад вернулись на Кубу. В Росарио, где он родился, и в Боливии, где погиб, сегодня стоят памятники Герою-партизану.

Классовый враг, убивший Че сорок лет назад, пытается теперь прихватизировать его образ. Изображения героя превращают в объект коммерции. Спекулянты от политики тщатся поставить Че в ряд с героями и идеологами «пражской весны», которых живой Гевара ненавидел так же, как те его. Первого председателя Общества кубинско-советской дружбы, преклонявшегося перед подвигом советского народа, пытаются посмертно превратить в антисоветчика. Из его партизанской тактики пытаются вытравить политическое содержание, чтобы она пришлась впору любому авантюристу оранжевого, зеленого, коричневого или иного цвета. Но Эрнесто Че Гевара наш, и никому не украсть его у нас. Он жил, боролся и умер коммунистом. Цветом его Революции был и останется красный.