А.В. Харламенко

Части:

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10,

11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20,

21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30.

Может показаться парадоксальным, но такое положение устраивало и правых националистов «балканизируемых» стран, включая особо пострадавшую Венгрию. Они получали возможность частично разряжать социально-классовую напряжённость, которой смертельно боялись, посредством «громоотвода» межнациональной и межгосударственной вражды. Хортизм, от начала до конца сохранявший характер «перманентной контрреволюции», вражда с соседями устраивала и тем, что затрудняла интернациональную солидарность, позволяя изображать антифашистов «предателями нации».

«Секретным оружием» хортизма стало явление, называемое в те годы «ирредентизмом», – пропаганда и попытки воссоединения с «матерью-родиной» территорий с этнически «своим» населением. Это позволяло режиму даже при отсутствии объективных достижений обеспечить себе некоторую опору в народе. «Урезанная Венгрия – не страна!» – таков был излюбленный лозунг сухопутного адмирала, получившего власть из рук интервентов, «урезавших» его родину. Ирредентистская демагогия обрекала страну на изоляцию от соседей, осложняла даже отношения с их империалистическими покровителями, но находила поддержку у итальянских фашистов, а в дальнейшем у германских нацистов – те и другие сами оперировали аналогичными лозунгами. Статьи Трианона и правонационалистическая реакция на диктат Антанты создали идеальные условия для подключения Венгрии к фашистской «оси».

Реваншистская пропаганда работала и на подрыв симпатий венгров к Стране Советов, спекулируя на принципиальности и реализме внешней политики СССР. При критическом отношении к Версальской системе, в Москве не могли поощрять разжигание реваншистских страстей, игнорировать объективный факт консолидации национальных государств в новых границах. Вступив в целях антифашистской борьбы в Лигу Наций и выдвинув идею коллективной безопасности, СССР, хотел он того или нет, оказывался защитником версальского национально-территориального порядка как единственной на тот момент альтернативы перекройке границ агрессорами «оси». Пользуясь этим, фашисты и националисты всех мастей изображали Москву главным врагом «Великой Венгрии».

Готовя агрессивную войну, нацистская Германия старалась покрепче привязать к себе хортистский режим в качестве одного из сателлитов. Этим во многом мотивировался гитлеровский план расчленения Чехословакии, реализованный посредством мюнхенского сговора сентября-октября 1938 г. с «западными демократиями». Уже в начале ноября нацистский рейх, навязав себя в «арбитры», передал Венгрии южные районы Словакии, где значительную часть населения составляли этнические мадьяры. Весной 1939 г., при ликвидации агрессорами чехословацкого государства, хортистский режим смог аннексировать Карпатскую Русь. Сильно урезанная Словакия была провозглашена «независимой» под началом местных клерикал-фашистов, пополнив ряды сателлитов рейха.

К сожалению, германскому и местному фашизму удалось разыграть роль «душеприказчика революции» в венгерском и словацком национальном вопросе роль «душеприказчика революции». Перекройка территорий, ранее входивших в состав ВСР и ССР, как бы «удовлетворяла» национальные чаяния, пробуждённые революцией и растоптанные Антантой. Воздействие этой политики и пропаганды на часть обеих наций, страдавшую «фантомными болями истории», не стоит недооценивать.

Тот же подход был применён в августе 1940 г. к Трансильвании. По решению гитлеровского «арбитража», северная половина края, со значительным мадьярским населением, передавалась Венгрии; Румынию предполагали компенсировать советскими землями. За первый «арбитраж» Хорти заплатил присоединением к «Антикоминтерновскому пакту», за второй – к Тройственному пакту фашистских держав. Экономика Венгрии перешла под полный контроль германских монополий. В апреле 1941 г. Хорти в угоду Гитлеру и Муссолини бросил войска против Югославии. За это Венгрии досталась полумадьярская-полусербская часть Воеводины, но сельскохозяйственная продукция плодородного края «до конца войны» резервировалась за Германией и Италией.

Хортистское «воссоединение» осколков «Большой Венгрии», толкавшее страну в огонь Второй мировой войны, не имело с демократическим федеративным проектом ВСР ничего общего. Система национального угнетения меняла знак, при этом ужесточаясь. Немадьяр не брали на государственную службу, им платили меньшую зарплату, их дети не могли учиться на родном языке, крестьянскую землю возвращали прежним владельцам или передавали колонистам-мадьярам. Фашистский «порядок» держался на вулкане, но исправно выполнял главную функцию – разъединял людей по национальному признаку, отравляя «титульную» нацию ядом шовинизма.

Советский Союз даже в условиях наступления фашизма изо всех сил стремился сохранить традиции дружбы, заложенные ВСР. Ещё в 1924 г. удалось подписать договоры об установлении дипломатических отношений и торговле, но их ратификация была сорвана, когда Хорти призвал Запад к крестовому походу против СССР. Десять лет спустя дипотношения были установлены, но в начале 1939 г. разорваны присоединением Венгрии к «Антикоминтерновскому пакту». В сентябре их удалось восстановить, что стало дополнительным результатом советско-германского пакта о ненападении. Начинали  налаживаться экономические связи: СССР принял участие в Будапештской международной ярмарке. Стремясь загладить исторические обиды, Москва в марте 1941 г. возвратила трофейные знамена, взятые армией Николая I в 1849 г.

Идя на восстановление межгосударственных отношений с Венгрией, СССР не забывал классово-политических обязательств. Именно в тот краткий период удалось освободить из многолетнего заключения наркома ВСР и будущего лидера народной Венгрии Матьяша Ракоши.

Однако контрреволюционный и захватнический «генотип» хортистского режима не изменился. Именно по его инициативе страна втянулась в войну против Советского Союза. Поначалу этого не предлагал даже Гитлер: алюминий из венгерских бокситов стоил многих дивизий. Хорти мог сохранить нейтралитет, но жажда свести счёты с Советами и получить долю добычи взяла своё. Поскольку оснований для претензий Москва не давала, понадобилась провокация. По договорённости с германским посольством, создание повода к войне совместили с местью словацкому народу и столице его Советской республики. 26 июня германские самолеты с «советскими» опознавательными знаками сбросили бомбы на Кошице, включённый с ноября 1939 г. в состав Венгрии. Следующим утром, когда армейские эшелоны уже шли на восток, хортистский режим объявил СССР войну.

Тяжкие потери на фронтах (только под Сталинградом 80 тысяч убитыми, 63 тысячи ранеными), голод и бомбёжки, год германской оккупации с марта 1944 по март 1945 гг., сотни тысяч жертв нацистского террора, разрушение столицы (кроме Берлина единственной, которую фашистам удалось превратить в крепость) – всё это тоже часть «цены» контрреволюции. И даже не косвенная, как в некоторых странах, а прямая. За все смерти, разрушения и страдания, принесённые войной, венграм и их соседям приходится «благодарить» режим, являвшийся непосредственным продуктом поражения пролетарской революции; эфемерное правление пронацистской партии нилашистов, приведённой к власти оккупантами в октябре 1944 г., было лишь агонией хортизма.

Как ни печально, даже освобождение от фашизма не вполне исцелило общество от оставленного им яда. Из сотен тысяч мадьяр, потерявших на войне близких, далеко не все осознавали подлинные причины трагедии; многим Страна Советов виделась только победителем и оккупантом. Дополнительным испытанием стало восстановление, вследствие союзнических обязательств СССР, трианонских границ Венгрии и соседних стран. Буржуазные правители Чехословакии 1945-1947 гг. с мадьярами не церемонились, а румынских националистов от геноцида венгров удержало только временное введение в Трансильвании советской военной администрации. Горький осадок не мог не остаться и в душах словаков, когда после антифашистского Национального восстания 1944 г. страна была возвращена в состав унитарной Чехословакии, свою же федеральную государственность, дважды – в 1919 и 1944 гг. – провозглашённую народом, вновь обрела только спустя четверть века, после пресечения странами Варшавского договора пресловутой «пражской весны».

Редкостное совпадение национальных и социальных чаяний венгерского и словацкого народов, наметившееся в 1919 г., больше не повторилось. Международные условия послевоенных лет не позволили осуществить планы демократического национально-территориального переустройства в форме Польско-Чехословацкой и Венгеро-Румынской федераций, – допускавшегося одно время И.В. Сталиным. При таких условиях ясно понимать высшую правду победы над фашизмом и сознательно отдавать приоритет социалистическому интернационализму могли только лучшие из коммунистов. Националистические комплексы обывателя, при каждом социально-политическом кризисе напоминавшие о себе, оставались резервом реакции. Таков еще один ингредиент «цены» контрреволюции, сорвавшей наиболее справедливое решение национального вопроса во всём регионе Центральной Европы.

Идейные оппоненты могут бросить нам упрёк в тенденциозности: получается, во всём виноваты Антанта, Хорти да Гитлер, а где же вина «сталинизма»? Разве не он в 30-е годы репрессировал немало красных мадьяр, включая лидера компартии Б. Куна, а в конце 40-х навязал Венгрии репрессивный режим М. Ракоши, доведший народ до «восстания» осени 1956 г.? Не перевешивает ли «цена революции» все грехи контры?

Однако носители подобных установок – помимо тенденциозности ещё большей, чем та, в которой любят обвинять других, – грешат следующим методологическим пороком. Развитие страны, в данном случае Венгрии, рассматривается лишь как продукт конкретных форм социалистического строительства, сложившихся под влиянием опыта СССР, – без учёта детерминации многих черт этого опыта поражением прошлых пролетарских революций, не в последнюю очередь венгерской. Говоря понятным для наших оппонентов языком, «цена» последующих революций и контрреволюций включает в себя, в немалой доле, «цену» контрреволюции предыдущей.

Перспективы борьбы пролетариата всегда в решающей степени определялись сплочением его рядов, масштабом и качеством главного его оружия – организации. На протяжении большей части XX века единство рабочего класса предполагало, прежде всего, преодоление – в масштабе как национальном в большинстве стран, так и международном – раскола между двумя основными формами его организации: коммунистической и социал-демократической. Размежевание между ними, инициированное разрывом в августе 1914 г. почти всех социал-демократических партий со своими интернациональными обязательствами, а затем победой Великого Октября, имело, как теперь представляется, корни более глубокие, чем находившийся тогда на начальном этапе феномен империалистической «рабочей аристократии». Истоки разделения рядов организованного пролетариата восходят к объективной двойственности его общественного бытия: как собственника и продавца товара «рабочая сила», в этом качестве воспроизводящего капиталистический строй, и как основного эксплуатируемого класса – производителя прибавочной стоимости, объективно способного возглавить революционное снятие «предыстории человечества». Под гнётом эксплуататорского строя, и даже на начальных этапах его преодоления, подняться до ясного понимания и осознанного осуществления своей исторической миссии в состоянии лишь передовое меньшинство рабочего класса и переходящих на его позиции политических и интеллектуальных представителей общества. Больший размах рабочего движения «вширь» обеспечивался на основе защиты непосредственных интересов пролетариата –  как в узком смысле условий продажи своей рабочей силы, так и в широком смысле, включающем обеспечение общественных условий её воспроизводства. Эти два уровня активности и организации одного класса лежали в основе двух форм его идейно-политического самоопределения. Своеобразные условия развития «Венгерской Коммуны» привели обе эти формы сначала к попытке слияния на коммунистической идейной основе, а затем – к гибельному для республики столкновению.

Для отношений международного коммунистического движения и социал-демократии «падение знамени» ВСР повлекло последствия ещё более тяжёлые и долговременные, чем «крах II Интернационала» в августе 1914 г. и берлинский январь 1919 г. В обоих случаях, при всем их драматизме, речь шла лишь о возможности отпора империалистической войне или же взятия власти и проведения социалистических преобразований. Вина за утрату этих возможностей могла ещё возлагаться не на социал-демократию в целом, а на горстку высокопоставленных ренегатов; даже убийство К. Либкнехта и Р. Люксембург могло рассматриваться, говоря юридическим термином, как «эксцесс исполнителя» в лице «кровавой собаки» Г. Носке и киллеров в офицерской форме. Трудно сегодня поверить, но для большей части социал-демократии до лета 1919 г. ни классовая борьба, ни социалистическая революция, ни даже диктатура пролетариата ещё не стали табу. Поэтому даже берлинская трагедия января 1919 г. не смогла воспрепятствовать объединению, всего через считанные недели – сначала в Венгрии, затем в Баварии, – обоих течений рабочего движения на революционной основе.

Иное дело – падение ВСР. Здесь речь шла о сдаче реально завоёванной ключевой позиции – диктатуры пролетариата и актуально проведенных социалистических преобразований, причём не в одном осаждённом городе, как Мюнхен или ранее Париж, а в масштабе целой страны, чему в истории не будет аналога вплоть до европейской контрреволюции конца века. И совершилось это не вследствие бесспорного перевеса сил врага и не по причине узурпации власти горсткой продажных «вождей», а легитимным, без видимого нарушения процедуры, решением социал-демократического большинства в партийных органах и Советах. «Передвижка власти» готовилась и осуществлялась при активном пособничестве международной социал-демократии как правого II, так и центристского «II½» Интернационала, посредством участия возглавляемых ею правительств Австрии и Чехословакии в блокаде и интервенции против ВСР, саботажа международной солидарности, политико-дипломатической подготовки переворота и отказа его жертвам в убежище.

В исторической ретроспективе можно утверждать, что именно в Венгрии и по поводу Венгрии международная социал-демократия перешла свой «Рубикон», качественно изменив идейную самоидентификацию и восприятие себя другими политическими силами, в первую очередь коммунистами. Больше никогда и нигде социал-демократы не выступали за пролетарскую революцию, диктатуру пролетариата, советскую форму власти. Сами эти лозунги из средства революционного сплочения рабочего класса, как последний раз произошло в Венгрии, стали достоянием лишь его коммунистического авангарда. С этого же момента Советы как форма диктатуры пролетариата, хоть и остаются в арсенале Коминтерна, начинают утрачивать притягательность и мобилизующую силу за пределами своей родины. Союз двух крыльев рабочего движения не был снят с исторической повестки, но больше не носил революционно-наступательного характера, а в лучшем случае мог решать задачи обороны от атак фашистской реакции. Оборонительным становилось и идейное оформление союза. Уже не социал-демократам приходилось, как весной 1919 г., искренне или для вида принимать коммунистические принципы, а коммунистам – брать на вооружение тактические лозунги из социал-демократического или буржуазно-демократического арсенала.

В первый момент «падение знамени» ВСР стало для коммунистов сильнейшим потрясением, вызвавшим человечески понятную реакцию. Её накал доносят до нас строки манифеста Коминтерна: «Совершилось величайшее предательство. Советская власть в Венгрии рухнула под напором империалистических разбойников и чудовищной измены социал-предателей. На лбу этой партии лежит теперь клеймо Каина. Она предала пролетариат, социалистическую революцию, славную партию венгерских коммунистов, Интернационал»[1].

На взгляд марксиста наших дней, акцентировка темы предательства вряд ли способствует выяснению социально-политических причин поражения и необходимой сверке курса. Ещё Ф. Энгельс предостерегал: «Этот ответ, смотря по обстоятельствам, может быть правильным или нет, но ни при каких обстоятельствах он ничего не объясняет, не показывает даже, как могло случиться, что «народ» позволил себя предать. И печальна же будущность политической партии, если весь её капитал заключается в знании только того факта, что гражданин имярек не заслуживает доверия»[2].

В столь ответственной ситуации штабу международного коммунистического движения подобало сосредоточиться не на эмоциональном обличении социал-демократии, а на анализе политических факторов, обусловивших смену её курса. При этом не стоило забывать, что реформистское крыло рабочего движения – не результат одних лишь заблуждений и измен, что оно объективно обладает в капиталистическом обществе массовой социальной базой и с ним ещё долго придется считаться как с реальным политическим фактором. В этом плане коммунистам следовало самокритично проанализировать и собственную деятельность. Ориентировать молодое коммунистическое движение именно в таком направлении стремился В.И. Ленин.

Однако, начиная с того времени, коммунистам приходилось заботиться не только, и подчас не столько, о выстраивании тактических отношений с социал-демократией в плане политической борьбы в капиталистическом мире, сколько о защите своих рядов и стратегического тыла – Советской России, затем СССР – от идеологической экспансии правых социал-демократов. В нашей стране, на всём протяжении переходного периода, такого рода опасность усиливалась наличием широкой социальной базы мелкобуржуазной демократии эсеровского и меньшевистского типа, поддерживавшей связи с западной социал-демократией. Характерно, что эсеро-меньшевистская оппозиция в РСФСР весьма оперативно реагировала на революцию и контрреволюцию в ВСР. Уже в марте 1919 г. эсеры усмотрели в слиянии венгерских коммунистов и социал-демократов долгожданный довод в пользу «примирения» в России посредством передачи власти Учредительному собранию. «Инициатива» капитуляции, нанесшая ВСР смертельный удар, также носила международный характер, имея в виду и Советскую Россию. В конце июля – начале августа 1919 г. в западноевропейской прессе, а также среди меньшевиков и эсеров усиленно распространялись слухи о предстоявшей якобы замене Советского правительства коалиционным с участием этих партий. В.И. Ленин, перенёсший падение ВСР нелегко – ему пришлось провести несколько дней в Горках, – всегда сохранял самообладание, избегая делать провокаторам рекламу. «Не стоит этого брать всерьез и спешить отвечать, – писал он Г.В. Чичерину. – Сегодня дадим в печать для смеху с директивой редакторам: всячески высмеять (намекнуть: не таковы ли их сведения из Будапешта) и паки и паки ругнуть меньшевиков и эсеров подлецами»[3].

Выступая 6 августа на беспартийной рабоче-красноармейской конференции, Владимир Ильич остановился на уроках Венгрии. Напомнив о сближении коммунистов и социал-демократов в момент создания ВСР, он подчеркнул последующее качественное изменение ситуации: «Можно было думать, что в социализме наступила какая-то новая эра… Но вот последние события показали нам, что социал-соглашатели нисколько не изменились». Выявляя международные факторы контрреволюции, Ленин безошибочно узнал в ней почерк британского империализма, проявившийся ровно год назад в Закавказье: «По-видимому, то, что теперь произошло в Венгрии, повторяет в большом масштабе то, что произошло недавно на наших глазах в Баку». Сравнивая общее положение двух стран диктатуры пролетариата, Владимир Ильич старался усилить в товарищах настроение бдительности и вместе с тем оптимизма: «Нас спасала и спасает громадность территории, между тем как Венгрия слишком мала для того, чтобы дать отпор всем своим врагам». Предупредив, что «нигде контрреволюция не выступает открыто», Ленин подводил участников конференции к выводу, жизненно важному в годину испытаний: «Никакие временные неудачи, вроде последних событий в Венгрии, нас не смутят. Выхода из всех несчастий, кроме революции, нет никакого, и остаётся только одно верное средство – диктатура пролетариата. Мы говорим: каждое новое поражение Красной Армии лишь закаляет её, делает её наиболее стойкой и сознательной, ибо рабочие и крестьяне теперь поняли на кровавом опыте, что несёт нам власть буржуазии и соглашателей»[4].

В тот же день, 6 августа, Петроградский Совет единогласно принял обращение к венгерским рабочим: «В несчастье, постигшем вас, вы стали нам ещё более дороги… Вам приходится теперь испить чашу до дна. Вы стонете теперь под двойным гнетом. Но подлое предательство и кровавое насилие откроют глаза вам всем. Венгерская Советская республика умерла, да здравствует Венгерская Советская республика!»[5] 11 августа по всему Петрограду прошли митинги солидарности.