А.В. Харламенко

Части:

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10,

11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20,

21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30.

Новое руководство генштаба, сменившее команду А. Штромфельда, предложило Правительственному Совету упредить противника – самим перейти Тису и отбросить румын за демаркационную линию. Коммунисты во главе с Б. Куном и Т. Самуэли на сей раз были против: исход словацкого похода помнили все, теперь же ВКА не имела ни лучшего военачальника, ни прежнего боевого духа, ни надежды на помощь с востока, да и военная подготовка операции оставляла желать лучшего. Но к возражениям не прислушались, что само по себе свидетельствовало о снижении авторитета коммунистов если не в народе, то среди руководящих кадров. Видимо, одни мыслили по стереотипу – отбросили чехов, справимся и с румынами; другие всё ещё ждали поддержки РККА на Днестре, не учитывая тяжёлого положения Советской России; третьи – и таких становилось всё больше – втайне рассчитывали, что поражение откроет им путь к власти и к соглашению с Антантой на приемлемых условиях. Большинством голосов прошло решение, ставшее для республики роковым.

20 июля части ВКА в нескольких местах форсировали Тису. Но вскоре пришлось убедиться, что противник предупреждён заранее и имел возможность лучше подготовиться. Позже станет известно, что оперативный план наступления выдал начальник генштаба Ф. Жулье, связанный с центрами контрреволюции. Офицеры, близкие к правой социал-демократии, саботировали приказы командования, задерживали доставку боеприпасов. Неудивительно, что к 27 июля силам ВКА пришлось отойти обратно за реку.

В эти дни Б. Кун последний раз обратился к Ленину с просьбой о срочной поддержке. Владимир Ильич телеграфировал: «Прошу Вас не волноваться чересчур и не поддаваться отчаянию. Ваши обвинения или подозрения против Чичерина и Раковского лишены всякого основания. Мы все работаем в самом полном согласии. Мы знаем тяжёлое и опасное положение Венгрии и делаем всё, что можем. Но быстрая помощь иногда физически невозможна. Старайтесь продержаться как можно дольше. Всякая неделя дорога. Запасайте припасы в Будапеште, укрепляйте город. Надеюсь, что вы принимаете меры, рекомендованные мною баварцам. Лучшие приветы и крепкое рукопожатие. Держитесь изо всех сил, победа будет за нами»[6].

26 июля Совет пяти – высший орган Антанты – принял заявление, радировав правительству ВСР: мы готовы заключить мир, отвести войска румын с восточного берега Тисы, поставить продовольствие, но с условием – правительство Советов должно уйти. Столь недвусмысленное указание эсдеки и социал-центристы приняли к немедленному исполнению.

1 августа Революционный Правительственный Совет и руководство Соцпартии собрались на последнее совместное заседание. Гражданские и военные капитулянты смогли создать паническое настроение: всё потеряно, румыны у Будапешта, армии больше нет, рабочие не хотят сражаться. Правда, Б. Кун, Т. Самуэли и большинство коммунистов по-прежнему отвергали капитуляцию. Они надеялись, что обращение к Будапештскому Совету позволит, как три месяца назад, продолжить борьбу. Но тот же Й. Хаубрих заявил с трибуны: фронт распался, иного выхода, кроме ухода от власти, нет. В обстановке нагнетания паники и безнадёжности прошло, большинством голосов, решение правительства ВСР об отставке.

Насколько плотно накрыла страну завеса дезинформации, можно судить по наличию, даже в публикациях конца XX века, полярных трактовок происходившего. В некоторых работах утверждается: «Румынские войска в ночь с 29 на 30 июля форсировали Тису и начали продвигаться в направлении к Будапешту»[7]. Но есть и другая версия, которая, судя по последующим событиям, ближе к истине: «В действительности же в тот день (1 августа – А.Х.) венгерская Красная Армия сбросила в Тису румынские войска, подготовившие переправу на трёх участках»[8]. Если румыны готовили переправу до 1 августа, то могли ли форсировать реку на двое суток раньше? И как это «распавшейся» ВКА удалось сбросить неприятеля в Тису? Если же армия боярского королевства, доблестью известная всей Европе, совершила невозможное, то последнее заседание властей ВСР пришлось бы, пожалуй, проводить под её обстрелом. Что же, спрашивается, восторжествовало – «демократия» или театр абсурда?

В тот же день собрался столичный Совет рабочих и красноармейских депутатов. Почти в том же составе он провозглашал Советскую власть 21 марта, призывал пролетариат на её защиту 2 мая. Последнее заседание носило иной характер. Открывал его социал-демократ З. Ронаи, ещё в правительстве М. Каройи государственный секретарь министерства народного благосостояния, а при Советской власти – нарком юстиции, затем внутренних дел. Этому стороннику «мягкого» проведения диктатуры пролетариата выпала «честь» заявить об её упразднении и отставке правительства Советов.

Трагедия завершалась фарсом. Уже от своего имени З. Ронаи мотивировал капитуляцию, во-первых, более медленным, чем ожидалось, развитием мировой революции (!) и, во-вторых, отсутствием у рабочего класса подлинной самоотверженности и революционности (!!). Услышав такое, рабочие депутаты, как ни были ошеломлены и подавлены, подняли ропот. Но мастер революционной фразы моментально нашёлся, чем их утешить: отказ от пролетарской диктатуры, сказал он, носит лишь временный характер – до тех пор, пока «с помощью мировой революции» она не будет установлена вновь. Ну, а до тех пор остаётся принять условия Антанты – за это она, конечно же, остановит наступление румын и позволит стране избежать белого террора.

Следующим на трибуну поднялся Б. Кун. От потрясения еле выговаривая слова, он тоже не обошёлся без упреков своему классу: пролетариат должен был стоять до конца, сражаться на баррикадах – умереть, но не отдать власть. Но, продолжал он, борьба не окончена; она будет вестись иными средствами, «чтобы с новыми силами, обогащёнными опытом и в более благоприятной обстановке, с более зрелым пролетариатом начать новую фазу в международной пролетарской революции»[9].

Обменом речами, сдобренными революционной фразой, над гробом республики последнее заседание Совета и завершилось. На нём обошлись без прений. Да и какая тут могла быть демократия: не то что граждан – депутатов ни о чём не спрашивали, ибо собрали не обсуждать положение и не принимать решения, а лишь засвидетельствовать свершившийся факт смены власти. Циничное манипулирование кадрами и массами, беззастенчивое перекладывание собственных просчётов или ренегатства на рабочий класс и мировую революцию производит угнетающее впечатление даже спустя столетие.

Какой же силы удар испытали венгерские рабочие, служащие, батраки, крестьяне, интеллигенты, красноармейцы и командиры – все, кто до последнего дня, а зачастую и дольше, не осознавал происходящего со страной и с ними, не верил в падение своей власти? Миллионы людей с подъёмом трудились, убеждённые, что работают на родину и на себя. Они налаживали снабжение продовольствием, отправляли детей на летний отдых в национализированные дворцы и санатории, приступали к школьной реформе, обсуждали в печати перспективы отечественной науки, открывали курсы красных командиров. И не могли представить, что всё это прямо сейчас, у них на глазах, превращается в «свет угасшей звезды».

Сформированное социал-капитулянтами «профсоюзное правительство» поспешило заявить о прекращении борьбы и роспуске Красной Армии. Чудовищной новости не сразу поверили: защитники республики продолжали сопротивление. Румынским войскам понадобилось четверо суток, чтобы подойти к Будапешту на самом деле. Напрасно «профсоюзное правительство» молило Антанту вознаградить за заслуги хотя бы прекращением огня – капитулянтам, готовым всё сдать даром, никто не платит обещанного, да и кому нужны временщики, которых не слушается собственная армия…

Гибель революции – всегда трагедия народа. Но даже на этом фоне самоликвидация ВСР выделяется особо. По крайней мере, до конца XX века мне неизвестно другого случая, чтобы пролетарская революция, успешно осуществлявшая социалистические преобразования, затем решением большинства руководства сдалась классовому противнику, причём без всяких гарантий, буквально по сатире Демьяна Бедного – «на шестный слово» в переносном и прямом смысле. Что ещё печальнее, сдаче не было оказано организованного сопротивления. Громадный заряд доверия к революционной власти, в сочетании с вековым рефлексом подчинения общественной иерархии, лишил рабочий класс, свергнувший эксплуататоров и готовый противостоять агрессорам, политической и психологической защиты от ренегатства верхов своей же массовой организации.

Масштабы измены превзошли всё виденное до тех пор историей. Даже в буржуазных революциях для смены общественно-политического вектора всегда требовался насильственный переворот. Как ни потрясло современников «грехопадение» западноевропейской социал-демократии в августе 1914 г., та не держала в руках государственной власти, а её легальные организации были беззащитны перед военной диктатурой. Как ни позорно вели себя правые лидеры СДПГ в 1918-1919 гг., Германия переживала ещё буржуазно-демократический этап революции, поэтому основная масса рабочего класса, не говоря о большинстве народа, к диктатуре пролетариата не стремилась и социалистических преобразований не проводила. Ленин отмечал один аналог чёрного августа – падение, год и день назад, Бакинской Коммуны, тоже осаждённой врагом и тоже решившей большинством голосов призвать войска Антанты, приняв отставку правительства Советов. Но власть Бакинского Совнаркома, как и Парижской и Мюнхенской коммун, распространялась не на целую страну, а лишь на один осаждённый город, притом находившийся в гораздо более тяжёлом положении, чем ВСР даже последних дней.

Ещё никогда и никому из лидеров рабочего движения не доводилось за несколько суток разворачиваться на сто восемьдесят градусов и отменять все декреты, принятые правительством с их же участием. Загипнотизированный командой «направо – кругом», пролетариат был «выдан головой» организаторам белого террора, такой удачи не видевшим даже во сне. Победу им поднесли на блюде – за ней не пришлось идти по враждебной стране, где за каждым углом оккупанта стережёт смерть, не потребовалось штурмовать столицу, ощетинившуюся баррикадами подобно Парижу, Хельсинки и Мюнхену. Последний ленинский совет – готовить столицу к обороне и не поддаваться отчаянию – остался неуслышанным.

Разумеется, как предупреждал ещё Энгельс, реки рабочей крови на хорошо приспособленных для артиллерийского огня улицах и проспектах – ни в коем случае не наша цель. При всём уважении к самопожертвованию парижских коммунаров и современной им Парагвайской республики 1864-1870 гг., для марксиста недопустимо требовать буквального следования девизу «до последней капли крови» от целого класса, тем более от нации. Коммунистам, идейно убеждённым, что «будущее во всяком случае принадлежит им»[10], уподобляться самураям-камикадзе или носителям «пояса шахида» неуместно и недостойно, обрекать на это народы преступно. Но так ли складывались обстоятельства в Венгрии 1919 г.? Располагал ли противник реальными силами, способными и готовыми утопить республику в крови? В этом приходится по меньшей мере усомниться.

Даже в последний момент оставалось ещё немалое пространство для политического манёвра. Если уж отказываться от диктатуры пролетариата, то можно было, сняв избирательные ограничения, назначить выборы в Национальное собрание, как планировал ещё М. Каройи. Передачу власти логично было бы обусловить прекращением огня, выводом войск интервентов, роспуском банд Хорти и ему подобных. Чтобы в одностороннем порядке распускать свою армию, надо быть самоубийцей или предателем. Судьбу социально-экономических преобразований надлежало решать будущей выборной власти. В любом случае, долг политика, сохранившего хоть каплю ответственности перед товарищами и народом, – по крайней мере, честно объяснить, почему отступление стало неизбежным, предупредить о том, что может ждать впереди, к чему готовить себя и других.

Увы, дело обернулось иначе. Народ, можно сказать, бросили в бурную реку со связанными руками, как вскоре те же банды, хлынувшие в обезоруженную страну, начнут поступать со своими жертвами. В расширенном масштабе повторилось то, о чём предупреждал Т. Самуэли, предостерегая от попыток сговора с Антантой за счёт Словакии. Как народ, угнетающий другие народы, сам не может быть свободен, так и народ, сдающий дружественную страну без боя – не из объективной невозможности продолжать борьбу, а в напрасной надежде сторговаться с врагом, – обрекает на участь жертвы предательства и себя. Этот гибельный путь закономерно ведёт к худшему, что может постичь революцию, – падению знамени, даже не сорванного победившим врагом, но сданного врагу многими из тех, кто мог и должен был его нести и защищать. Как на войне за потерю знамени часть подлежит расформированию, так в революции нет и не может быть обстоятельств, способных оправдать сдачу идейного, политического и морального знамени на поругание.

18. Цена контрреволюции: снова «раскалённый трон»

Три десятилетия назад, когда нашу Советскую Родину постигала участь, во многом повторявшая гибель ВСР, «соловьи перестройки» изрядно прожужжали нам уши и намозолили глаза рассуждениями о «цене революции». Антикоммунисты и сегодня продолжают крутить ту же пластинку. Воображая или делая вид, будто от чьего-то свободного выбора зависит, быть в обществе революционным потрясениям или не быть, демагоги проделывают нехитрый фокус. Все потери и жертвы, сопровождающие борьбу классово-политических сил в переломные моменты истории, записывают на счёт одной стороны. Из истории незаметно вычёркивается «малость», которую можно было бы, на тот же «рыночный» лад, назвать ценой контрреволюции. Всё, чем народам приходится расплачиваться за поражения революций, или вовсе исключается из рассмотрения, или безмерно занижается, или принимается за простое следствие «цены революции». В итоге фальсификаторских процедур революция изображается если не как исчадие ада, то как некий вывих «нормального» развития «мировой цивилизации», а отказ от революционных завоеваний – как возвращение страны и народа в «цивилизацию».

Похоже, что начало подобному приему полемики положили ренегаты от социал-демократии, погубившие 100 лет назад Советскую Венгрию. Им в ответ прозвучало страстное предостережение одного из сыновей нации, ещё четыре столетия назад познавшей всю жестокость реванша угнетателей. Выступая 23 июня 1919 г. на заключительном заседании Всевенгерского съезда Советов, нарком труда ВСР и командующий 3-й армией ВКА Дежё Бокани призвал: «Будем бдительны! Сожжение заживо Дьёрдя Дожа на раскалённом троне – классический пример, показывающий разницу между победой революции и победой контрреволюции. Если восторжествует контрреволюция, это будет означать не новую, высшую степень цивилизации, а уготовит миллионам пролетариев новый раскалённый трон»[11].

Насколько оправдалось грозное предостережение? Наследники социал-ренегатов могут сказать: конечно, 10 тысяч убитых и казнённых, 70 тысяч арестованных и заключённых в концлагеря – это много, но всё же меньше числа жертв контрреволюции в Париже 1871 г., Финляндии 1918 г., Латвии 1919 г., Болгарии 1923-1925 гг., не говоря о размахе репрессий во многих странах середины века. Так не поблагодарить ли капитулянтов за «благоразумие»: не откажись они от диктатуры пролетариата сами, жертв могло быть на порядок больше?

Вообще говоря, сокращение прямых потерь посредством капитуляции одной из сторон – очевидность на уровне трюизма. Но подобные очевидности в истории, особенно когда речь идёт о противостоянии антагонистических классов, бывают обманчивы. Реальные результаты произошедшего можно объективно оценить только в исторической перспективе, принимая во внимание как прямые, так и косвенные последствия.

Контрреволюция, как и революция, есть процесс со своей объективной логикой, определяемой отнюдь не намерениями тех, кто стоял у её истоков. Переворот чёрного августа начался с «передвижки власти», насквозь проникнутой мещанскими иллюзиями, унаследованными от II Интернационала. Пределом мечтаний правых эсдеков было, по примеру Австрии и веймарской Германии, «правительство всех классов». Фиксируя для России в дни кронштадтского мятежа 1921 г. подобную угрозу, В.И. Ленин характеризовал её так: «Переход политической власти от большевиков к какому-то неопределённому конгломерату или союзу разношёрстных элементов, как будто бы даже немножко только правее большевиков, а может быть, даже и «левее» большевиков»[12]. При этом контрреволюции как таковой, на взгляд мало искушённых в политике людей, как бы и не происходит: «Опасность состоит именно в том, что как будто требуется только небольшая передвижка: «Пусть большевики уйдут», «мы власть немножко исправим»»[13]. Раскрывая объективную направленность переворотов подобного типа, Ленин прямо ссылался на опыт гибели ВСР, выявивший в международном масштабе «действительную тактику действительной белогвардейской силы, силы капиталистов и помещиков: давайте поддерживать кого угодно, даже анархистов, какую угодно Советскую власть, лишь бы свергнуть большевиков, лишь бы осуществить передвижку власти! Остальное «мы», капиталисты и помещики, «сами» сделаем, анархистиков, Черновых, Мартовых[14] мы шлепками прогоним, как делали в Венгрии по отношению к венгерским Черновым и Мартовым, как делали в Германии по отношению к Каутскому, в Вене по отношению к Фр. Адлерам[15] и К^о»[16].