А.В. Харламенко

Части:

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10,

11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20,

21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30.

При всех различиях, как бы важны они ни были, два красноармейских похода сближало то главное, что решающим образом определяло исход. Оба означали прямой вызов пролетарской революции не только напросившемуся на это агрессивному режиму соседней страны, но и империалистическому лагерю в целом. Прежде чем бросить такой вызов, следовало не раз отмерить: достанет ли у страны, её передового класса и зарубежных союзников сил для победы, а в случае неудачи – пространства для отступления, которым Венгрия, в отличие от Советской России, почти не располагала ни географически, ни социально-политически. Трезво учитывать надлежало не только военные и экономические ресурсы, но и факторы морально-политического порядка – меру решимости, стойкости и сплочённости революционного лагеря и его руководства.

Как и следовало ожидать, правительство Праги, бессильное противостоять контрнаступлению ВКА, засыпало западные столицы мольбами о помощи. Уже 7 июня Ж. Клемансо от имени Парижской мирной конференции направил в Будапешт «весьма срочную» ноту, требуя немедленно остановить наступление под угрозой крайних мер. С другой стороны, в документе расплывчато говорилось о намерении пригласить Венгрию на мирную конференцию (понятно, что даже такая видимость уступки была прямым результатом побед ВКА). Правительство ВСР, выражая в ответной ноте готовность к мирным переговорам, вместе с тем напоминало, что не несёт ответственности за войну, и предлагало созвать конференцию всех стран бывшей Австро-Венгрии для решения спорных вопросов. Но эту мирную инициативу Будапешта, как и все прошлые и будущие, «большая четверка» с порога отвергла.

13 июня от имени Антанты последовала вторая нота, неофициально названная «ультиматумом Клемансо». В ней впервые намечались новые границы Венгрии как с Чехословакией, так и с Румынией. Предписывая Будапешту отвести войска за указанный рубеж, союзники обещали добиться того же от Бухареста. Согласие требовалось в четырёхдневный срок. В случае отказа Антанта недвусмысленно угрожала военными действиями или принятием «любых других мер».

В течение срока, отведённого ультиматумом на «размышление», в Праге сменилась власть. Но если в Будапеште рассчитывали, что чешские социал-демократы, придя к власти во многом благодаря победе ВКА над их предшественниками, займут в отношении Словакии и Венгрии более конструктивную позицию, то эти надежды не оправдались. Новое правительство продолжало следовать в фарватере Антанты, лишь шире прежнего используя связи с социал-демократами других стран, в том числе Венгрии.

Ультиматум, зловеще напоминавший «ноту Викса», приурочивался не только к чешским и словацким делам, но и к начинавшему работу съезду ВСП и предстоявшему вскоре Всевенгерскому съезду Советов. Обновлённый состав партийного и государственного руководства откровенно испытывали «на излом». Не имея в распоряжении военных сил, достаточных для удушения Советской Венгрии, Антанта рассчитывала сыграть на внутриполитических противоречиях. Увы, на сей раз коварный расчёт себя оправдал.

15 июня на первом же заседании руководства СПВ, избранного съездом, разгорелась дискуссия об отношении к ультиматуму. Правые социал-демократы и социал-центристы (В. Бём, Ж. Кунфи) высказались за его безоговорочное принятие, ссылаясь на «истощённость» сил ВКА и «абсурдность дальнейшего кровопролития». Левые во главе с Т. Самуэли решительно отвергли ноту Антанты, подчеркивая, что согласие на её условия, без реальных гарантий, грозит республике гибелью. Б. Кун и его сторонники осуждали капитулянтство правых, но сами высказывались за принятие ультиматума, проводя, как и прежде, аналогию с Брестским миром. Ценой уступок Антанте они рассчитывали упорядочить внутренние дела, пресечь вылазки контрреволюции, а главное – получить мирную передышку, пока не улучшится международное положение.

Уповая на усиление Советской России и на революции в других странах, Б. Кун полагал, что мир с Антантой «продержится не дольше Брест-Литовского»[1]. В столь ответственный момент отчётливо проявились присущие ему как политику недостатки: склонность абсолютизировать опыт Советской России, без должного анализа переносить его на иную конкретную ситуацию, а также без достаточных оснований рассчитывать на спасительную помощь красной Москвы, европейской и мировой революции.

18 июня В.И. Ленин направил Б. Куну радиограмму: «Вы конечно правы, начиная переговоры с Антантой. Начать и вести их надо, всякую возможность хотя бы для временного перемирия или мира надо обязательно использовать, чтобы дать отдых народу. Но ни на минуту не верьте Антанте, она вас надувает и только выигрывает время, чтобы лучше душить вас и нас»[2]. Вместе с тем руководство Советской России, по-видимому, проявило излишнюю дипломатичность, не разъяснив, со всей силой ленинского авторитета, неуместность брестских параллелей в принципиально иных условиях.

Дискуссия продолжилась на Всевенгерском съезде Советов, начавшем работу 19 июня. Самоотверженное выступление Т. Самуэли и ряда других коммунистов против опаснейшей сделки с Антантой не смогло достичь цели. Верх взяла противоположная позиция Б. Куна, поддержанная социал-центристами. На съезде разыгралось нечто предвосхищавшее театр абсурда. Приветствовать возгласами с мест пламенную речь Т. Самуэли, единодушно вотировать новую конституцию, признающую Словацкую Советскую республику частью Венгерской Федерации, и тут же голосовать за отвод из неё сил ВКА, отдавая республику на растерзание врагу, – где здесь хоть видимость логики?

Единственное, что могло бы отчасти извинить подобную сумятицу, – это удушение страны блокадой, «костлявая рука голода»; но, если бы дело обстояло так, эту ключевую проблему и следовало бы обсуждать на съездах. Разжать же тиски блокады, демонстрируя противнику слабость, заведомо невозможно. О подобной ситуации В.И. Ленин говорил: «Допускать ли игру на усталости? – а это становится игрой. Если мы скажем: прекратить войну – несознательные массы будут голосовать за это, – а сознательная часть говорит: ты можешь окончить в несколько месяцев… Несознательные поддаются на всякую удочку, и они с усталости готовы на всё…»[3]

В тот же день, 19 июня, Б. Кун уведомил Ж. Клемансо о принятии требований Антанты. ВКА был отдан приказ прекратить наступление. В течение последней декады июня руководство ВСР, видимо, пыталось оттягивать выполнение ультиматума, ожидая хоть каких-то ответных действий другой стороны. Эти же дни отмечены моральной поддержкой Словацкой Советской республики со стороны Москвы и Киева. 26 июня «Правда» вышла с аншлагом: «Да здравствует Советская республика Словакии!»[4] 29 июня в Кошице приняли радиограмму председателя Всеукраинского ЦИК Г.И. Петровского: «В период тяжёлых испытаний победа словацкого пролетариата придаёт новые силы и бодрость украинским рабочим и крестьянам, отражающим бешеный натиск белогвардейцев, и служит залогом окончательной победы мирового пролетариата. Советская Украина верит, что недалёк тот час, когда армии братских республик соединятся для совместной борьбы с мировой контрреволюцией»[5]. Сказано в принципе правильно, только не поздновато ли?

В последний день июня французская пресса опубликовала официальное сообщение Бухареста: никакого отвода румынских войск, пока в Венгрии остаётся советское правительство! Понятно, намекни «союзники» Бухаресту, что ультиматум касается и его, спесь последышей боярской олигархии сразу бы улетучилась. Руководство же ВСР вместо того, чтобы аннулировать согласие с ультиматумом из-за невыполнения другими его условий, пошло на дальнейшие односторонние уступки.

30 июня части ВКА начали покидать Словакию. Красная Армия ССР, только начавшая создаваться, не могла одна противостоять превосходящим силам врага. Несколько тысяч словацких бойцов, решивших дальше сражаться за власть Советов, уходили с родины вместе с ВКА. Спустя неделю, 7 июля, Словацкая Советская республика пала.

Уход с освобождённой немалой ценою земли без единого выстрела, оставляя товарищей по оружию и мирное население на произвол врага, нанёс моральному состоянию бойцов ВКА, всех приверженцев Советской власти как в Словакии, так и в Венгрии тяжкий удар. Участник событий описывал преобладавшее настроение так: «Для этого ли мы воевали? Не было бы больно, если бы чешские империалистические войска были сильнее и вытеснили бы нас с боями, но приобретённую ценой крови землю отдать просто так… возможно только в том случае, если мы окружены предателями. Это думал и высказывал каждый»[6].

Следовало или вообще не начинать поход, не сеять в партии, армии и народе иллюзий, или уж доводить дело до решительного конца. Поистине даже злейший враг, проникший в рабочую партию, не мог бы умышленно провести меру, способную в большей степени оттолкнуть или дезориентировать разом все социально-политические силы, относительное согласие которых поддерживало стабильность республики. Для военных это было тяжким унижением, для патриотов – окончательным отказом от «Большой Венгрии», для принявших новую советскую конституцию – её циничным попранием, для мелких буржуа и отражавших их колебания социал-центристов – признаком слабости власти, для молодых романтиков – изменой идее мировой революции, для твёрдых коммунистов – невыполнением интернационального долга, и для всех – предательством сотен тысяч мадьяр, оставляемых на чужбине, и тех словаков, кто поверил в новую Венгрию. Тяжесть удара усугублялась его внезапностью: каких-то три месяца назад люди гордились новой властью, перечеркнувшей ноту Викса, а совсем недавно, 7 июня, с неподдельным энтузиазмом праздновали победу своей Красной Армии; и вот уже всенародная радость оборачивалась горечью разочарования.

За всё это страна не получала даже «несчастного мира», как назвал Ленин недолговечный договор с Германией. Затягивание по настоянию «левых коммунистов» брестских переговоров, конечно, не шедевр дипломатии, но приходится признать: Б. Куну не удалось даже этого. Ученически подражая Брестскому миру, он не учёл одного из главных его уроков. Ленин уже в начале 1918 г. предлагал принять первоначальные условия мира, предложенные Германией, – кстати, они были легче условий ультиматума Антанты, предъявленного в июне 1919 г. Венгрии. Но, столкнувшись с сопротивлением в партии и Советах, Владимир Ильич на своей позиции не настаивал; подписать мир, пусть уже на худших условиях, он потребовал, лишь когда наступление Германии сделало превосходство её сил очевидным для всех. В материальном плане затягивание переговоров и отказ от ультиматума стоили Советской России дополнительных потерь. Но в морально-политическом отношении, особенно важном в революции, одно дело – отступление на войне, перед превосходящими силами врага или ввиду небоеспособности своей армии, и совсем другое – принятие ультимативных требований, «не обнажив мечей».

К этому надо добавить качественное различие чисто военных ситуаций. Советская Россия к моменту Бреста не имела армии, кроме вконец разложившейся старой и едва начатой формированием новой, германские же вооружённые силы сохраняли боеспособность. В 1919 г. всё обстояло как раз наоборот: армии стран Антанты, по окончании мировой войны жаждавшие демобилизации, не годились для масштабной интервенции; тогда как Советская Венгрия создала на новых началах Красную Армию, доказавшую в Северном походе высокие боевые качества и высокий моральный дух, и именно односторонний отвод войск по условиям ультиматума ставил армию и пролетарское государство на грань развала.

Не в силах принять оставления Словакии и в знак протеста против этого шага, А. Штромфельд ушёл в отставку с поста начальника Генштаба ВКА. Отчаянный поступок выдающегося военачальника и патриота сыграл в судьбе республики губительную роль: его место занял бывший подполковник Ф. Жулье, в дальнейшем показавший себя как предатель, связанный с организованной контрреволюцией и нанёсший рабочей власти удар в спину.

Внутренним последствиям не уступали в тяжести последствия международные. Отступление ВСР помогло укреплению под новой вывеской власти капитала в Чехословакии, главное же – облегчило заключение Версальского мира Антанты с Германией (это произошло через 9 дней после принятия ультиматума Будапештом ультиматума). Развязав себе руки, Антанта смогла вплотную заняться Венгрией, отвечая на все жалобы лишь односторонним ужесточением своих условий.

То, чем закончился так блестяще начавшийся словацкий поход, можно сравнить разве только с выводом из Испании интербригад по решению «комитета по невмешательству», да с горбачевским уходом советских войск из Афганистана и стран Варшавского договора. Сопоставимы и морально-политические итоги этих акций.

Можно сказать, с момента принятия ультиматума Антанты история начала «обратный счёт» не только для Словацкой, но и для Венгерской Советской республики. Революции, объективно слившиеся, поверх ещё весьма проблематичных государственных границ, воедино, нельзя было разделить безнаказанно. «Открыто водружённое знамя» явственно покачнулось, побуждая врагов и ренегатов как можно скорее его сорвать

16. Партия и Интернационал:
ответственность выбора

Развитие пролетарской революции в Венгрии было теснейшим образом связано со становлением III Коммунистического Интернационала. Далеко не случайно, что I Конгресс Коминтерна от создания ВСР отделяют неполных две недели. Фактически оба идейно-политических процесса происходили синхронно. Хотя уже в 1917 г. в среде радикальной интеллигенции оформилась «Группа левых социалистов, примкнувших к Циммервальду», начало непосредственному участию мадьярских пролетариев в создании Коминтерна положила Венгерская группа РКП(б), созданная весной 1918 г. бывшими военнопленными и ставшая секцией Федерации иностранных групп большевистской партии. Благодаря ей многие из основателей ВКП получили опыт работы в рядах самой передовой в мире организации пролетарских революционеров. На VIII съезде РКП(б), заслушавшем отдельный доклад Федерации иностранных групп, В.И. Ленин подчёркивал, что ее работа «составляла одну из самых важных страниц в деятельности Российской коммунистической партии, как одной из ячеек Всемирной коммунистической партии»[7].

Участие руководителей Венгерской группы в создании КПВ, можно сказать, породнило партию с РКП(б) и Коминтерном. КПВ с момента основания считала себя секцией ещё только формировавшегося III Интернационала: в первом пункте её Устава говорилось, что партия «является в Венгрии организацией союза коммунистов»[8].

В конце 1918 г. В.И. Ленин в письме Г.В. Чичерину назвал коммунистов Венгрии в числе самых твёрдых сторонников нового Интернационала[9]. Следуя принципам пролетарского интернационализма, КПВ наладила рабочие контакты с братскими партиями Германии, Австрии, Восточной Галиции. В Вене действовала венгерская коммунистическая группа; делегация КПВ участвовала в конференции Компартии Австрии.

Партия венгерских коммунистов выступала соучредителем Коминтерна. Уже на этапе подготовки она настаивала на его скорейшем конституировании. При созыве I конгресса Венгрия была отнесена к группе стран, имевших право прислать до трёх делегатов. Границы и фронты не позволили Л. Рудашу и Г. Месарошу поспеть на конгресс, поэтому КПВ представлял руководитель Загранбюро А. Руднянский. От имени партии он заявил: «Венгерские коммунисты единодушно вносят предложение о том, чтобы III Интернационал был основан здесь и формально, так как фактически он уже существует… Мы не допускаем возможности, что здесь не будет формально санкционировано основание III Интернационала, который фактически завоёван борьбой русского пролетариата… В период такой же борьбы вступил ныне революционный коммунистический пролетариат Венгрии»[10].

Венгерский представитель вошёл в первый состав Исполкома Коминтерна (ИККИ). КПВ в лице Загранбюро выступила одной из восьми подписантов Обращения «К I съезду Коммунистического Интернационала», где излагались общие цели и тактические установки коммунистов, а затем разослала документ своим организациям и опубликовала в венгерской печати как изложение принципов партии. КПВ подписала и принятый I Конгрессом «Манифест Коммунистического Интернационала к пролетариям всего мира». Партия выразила полное согласие с принципами Платформы III Интернационала, тезисами и докладом В.И. Ленина «О буржуазной демократии и диктатуре пролетариата».

Таким образом, КПВ можно с полным правом отнести к инициаторам и самым активным участникам создания Коминтерна. Её выдающаяся роль определялась как широким участием мадьяр-интернационалистов в защите Советской России, так и революционным подъёмом на их родине. Выступая на I конгрессе, Ленин высоко оценил работу коммунистов в самой Венгрии[11]. Он особо отметил быстрое нарастание в стране революции, предсказав возможность её победы «в ближайшие месяцы»[12].

Закономерно, что одним из условий создания единой рабочей партии, переданных коммунистами руководству СДПВ, ставилась необходимость вхождения в III Интернационал. После взятия власти, первой же приветственной телеграммой вождю международного пролетариата и III Интернационала, партия заявила о присоединении к Коминтерну.

Венгерские делегаты Л. Рудаш и Г. Месарош, не успевшие принять участия в конгрессе, полностью поддержали его решения. Образование ВСР застало обоих в Москве. Беседа их с В.И. Лениным носила закрытый характер. Уже после падения республики, в 1920 г., Л. Рудаш опубликовал изложение разговора, чем инициировал многолетнюю дискуссию политиков и историков. По его воспоминаниям, Владимир Ильич, одобряя в принципе создание объединённой партии, уже тогда предупреждал об опасности такого пути, при котором участие центристов в руководстве и численное преобладание выходцев из СДПВ над коммунистами могло бы поставить под вопрос принципиальность партийной политики. Если верить передаче беседы Рудашем, Ленин говорил, что правильнее было бы взять власть совместно, но сохранить независимость КПВ. Однако достоверные ленинские тексты весны 1919 г. этого не подтверждают, и у нас не может быть уверенности, что Рудаш по памяти передал беседу адекватно, а не перенёс на прошлое, пусть и незаметно для себя, более поздние представления.