А.В. Харламенко

Части:

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10,

11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20,

21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30.

Агитация КПГ, предупреждавшей об отсутствии пока условий для Советской власти, возымела неожиданный результат: собрание фабрично-заводских советов и солдатских депутатов, выслушав доклад Е. Левине, потребовало настоящей диктатуры пролетариата с передачей власти коммунистам. Свидетельство Розы Левине, жены и товарища Евгения, помогает объяснить многое в судьбе не одной Баварии, но и Венгрии и других стран: «Как только советская республика была объявлена, рабочий класс весь целиком повернулся лицом к коммунистам и стал искать у них спасения… Рабочие не подчинятся без сопротивления террору, который неизбежно наступит после поражения этой мнимо-советской республики. Если бы даже массам предложили сдать город без борьбы, какую пользу это могло бы принести? Контрреволюция знает, кто её злейшие враги, – именно нам она будет мстить наиболее жестоко. Остаётся только одно: провести меры для защиты пролетариата, организовать его вооружение, организовать его волю к борьбе»[1].

Предпринятая 12 апреля попытка контрреволюционного переворота, натолкнувшись на всеобщую стачку и вооружённое сопротивление, бесславно провалилась. «Таким образом была создана предпосылка для объявления советской республики: открытое, хотя и навязанное, восстание рабочих»[2]. Кабинет Толлера, подобно правительству Каройи, ушел в отставку. Но его глава, обещавший «своею кровью доказать свою любовь к пролетариату», получил пост в новом правительстве.

Аналогию с венгерским 21 марта продолжает позиция армии – «все солдатские советы высказались за пролетарское правительство»[3], – что обусловило почти бескровный характер событий: погибло всего семь человек, почти все от рук путчистов. Самая же важная параллель – компромиссный характер смены власти: обе республики возглавил блок коммунистов с социал-центристами. При этом, несмотря на меньшее в целом, по сравнению с Венгрией, влияние компартии, её позиции в новом правящем блоке оказались даже прочнее. Комитет действия, принявший 14 апреля власть, на две трети состоял из коммунистов, а Исполнительный совет ими возглавлялся. Данный сдвиг свидетельствует, насколько за неполный месяц продвинулась вперёд поляризация классовых сил, отнюдь не только в Баварии.

Пролетарская власть в БСР в ещё большей степени, чем в Венгрии, приближалась к Парижской Коммуне в том отношении, что она базировалась непосредственно на массовой организации рабочих и служащих. Впоследствии Е. Левине говорил на суде: «Постановление о всеобщей стачке было принято единогласно представителями всех предприятий, включая и служащих: организации чиновников, почтовые чиновники – все принимали в этом участие… Никто из нас не был охвачен дурманом власти, никто не гнался за ней; мы получили её от рабочего класса Мюнхена. В течение двух недель он три раза принуждал нас сохранить свой мандат…»[4]

За короткий срок деятельности правительство БСР национализировало банки, ввело рабочий контроль на предприятиях, повысило зарплату рабочим и служащим, приступило к решению продовольственного вопроса. У богачей изымали целые склады припрятанных продуктов; крестьянский совет округи Мюнхена выразил готовность совместно с правительством рабочих Советов обеспечить поставки. Пролетарской власти удалось на деле провести декретированное «Советами без коммунистов» разоружение буржуазии. Военная комиссия во главе с матросом Р. Энгельгофером приступила к формированию Красной Армии. Была создана чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией.

Как во всех революциях, буржуазная пресса без стеснения расписывала «ужасы террора». Однако в реальности блокированного города «распоряжения клонились только к тому, чтобы всё население, без всяких различий, обеспечить жизненными припасами и всем необходимым, и чтобы личная неприкосновенность граждан не была нарушена; за грабежи была объявлена смертная казнь, реквизиции безмерно накопленных продуктовых запасов проводились таким образом (предъявление удостоверения с карточкой и т.п.), чтобы предупредить возможность злоупотреблений. Пролетариат ни в какой мере не пользовался оружием для актов мести против буржуазии. Известнейшие реакционеры не были даже арестованы. Немногочисленные аресты были произведены не за реакционный образ мыслей, а за направленные против правительства деяния»[5].

На момент провозглашения БСР ситуация в Германии и международное положение казались её лидерам более чем благоприятными. Первой радиотелеграммой В.И. Ленину сообщили: мнимо-советская республика пала под напором контрреволюции, но её сменяет подлинная пролетарская диктатура. На третий день, обращаясь к собранию рабочих советов, Е. Левине говорил: «В Саксонии – брожение, в Брауншвейге – объявлена советская республика… В Венгрии – советская республика. В Италии с надеждой и радостью взирают теперь на Баварию. Во Франции, Англии и Америке капиталисты не знают, что им делать, так как и там пролетариат проникся духом большевизма. Российская Советская республика – накануне признания Антантой, а угрозы по адресу Венгрии ещё не приведены в исполнение… Мы ждем и прислушиваемся к Востоку, Югу и Западу»[6].

Столь оптимистические оценки перекликались с настроением, владевшим в те дни многими в Будапеште, Киеве, Петрограде и Москве. В блокированном городе ещё не ведали, что накануне, 16 апреля, лидеры империалистических держав показали воочию, насколько они знают, «что им делать», и способны к международной координации усилий, причём с завидной оперативностью. Вне всякого сомнения, одной из главных причин интервенции, развязанной в тот день против Советской Венгрии, стало рождение два (!) дня назад её баварской сестры, ставившее западноевропейский капитализм перед непосредственной революционной угрозой.

Как ранее позитивный опыт ВСР придавал левым силам юга Германии вдохновляющий импульс, так и постигший Венгрию в последние недели апреля военно-политический кризис, обуявшая социал-центристов паника и готовность многих из них к капитуляции – всё это не могло не отозваться в красной Баварии. Очевидно, воздействие шло через австрийских эсдеков и германских независимцев, поддерживавших постоянные связи с венгерскими коллегами. Отягчающим фактором, безусловно, служила ограниченность территории и ресурсов БСР, в чём она мало отличалась от Парижской Коммуны, а с ВСР соотносилась примерно в такой же пропорции, как та – с Советской Россией. Р. Левине вспоминала: «Страх перед блокадой, действие которой становилось постепенно ощутительным, страх перед превосходством сил стягиваемых войск и приближающимся решительным сражением – вызывал большое беспокойство и смятение. Всё, что было среди пролетариата половинчатого, стало искать средств, чтобы как-нибудь избежать решительного боя»[7].

Удар, обрушенный Антантой на красную Венгрию, имел конечной целью опрокинуть знамя пролетарской революции. Но была и ближайшая цель, на тот момент не менее важная: продемонстрировать европейским трудящимся, что установление диктатуры пролетариата, пусть самым мирным и компромиссным путем, неизбежно навлечёт на страну блокаду и военное нашествие. Немцам и австрийцам, только что пережившим затяжную войну и голодную блокаду, а затем совершившим революции ради мира и хлеба, особенно тяжело было терять надежду на скорое облегчение жизни. Сражаться до конца могли только убеждённые и стойкие революционеры, составляющие, даже в рядах передового класса, меньшинство.

Перелом в военно-политическом положении резко обострил глубинное противоречие рабочего движения. В нём всегда уживались две формы приверженности социализму – условно говоря, «желудочная» и «идейная». Обе они обусловлены двойственностью общественного бытия пролетариата – как собственника-продавца товара «рабочая сила» и как производителя прибавочной стоимости, способного, при помощи марксистской науки, раскрыть сущность эксплуатации и восстать против неё. Во втором десятилетии XX века эти две формы социалистического сознания примерно совпадали с двумя идейно-политическими течениями – социал-центристским и коммунистическим. В Венгерской революции, а затем и в баварском очаге Германской, обоим течениям удалось выступить не без коллизий, но всё же совместно. Империалистический удар по Венгрии вбивал между ними клин, устраняя критическую для капитализма массу совокупного потенциала пролетариата. Независимо от того, в какой мере это осознавали политические стратеги Антанты, объективное содержание их действий было именно таково.

Возможно, если бы удар по ВСР почему-либо не состоялся или запоздал, пример баварских революционеров мог вызвать отклик, на который они рассчитывали, в других землях Германии, мучительно ожидавшей, как недавно Венгрия, приговора держав Антанты. Как знать, не сбылись бы слова Е. Левине: «Эберт, Носке и Шейдеман смогут ещё продержаться в течение нескольких недель – не более»[8]. При таких условиях австрийское рабочее движение, несомненно, принудило бы свою социал-демократию к «левому повороту». В короткий срок мог оформиться блок рабочих правительств советского типа, способный вместе с Советской Россией противостоять империалистическому диктату.

Такая возможность, кому-то сегодня кажущаяся фантасмагорией, тогда вполне серьёзно взвешивалась не только в устрашённых призраком коммунизма столицах Запада, не только в Будапеште и Мюнхене, но и в красной Москве. Вот ленинские оценки тех стремительных дней. 3 апреля: «Мы имеем самые серьёзные шансы на победу не только в России, но и во всем мире»[9]. 10-11 апреля: «Если принять во внимание, что в самой середине Европы имеются Советские республики и что рост советской формы становится неудержимым, то можно сказать без преувеличения, рассматривая положение совершенно трезво, что наша победа в международном масштабе обеспечена совершенно»[10].

Увы, случилось то, что случилось. Удар, нанесённый Советской Венгрии, ослабил притягательность её примера. Германский пролетариат, лишённый лучших вождей, отрезанный поражениями и репрессиями от своего коммунистического авангарда, шантажируемый угрозой новой войны и блокады, не смог откликнуться на призыв красной Баварии. Настроением обречённости республики – не только среди мюнхенских обывателей, но и в среде рабочего класса, не забывшего кровь парижского мая и берлинского января, – можно объяснить характер «передвижки власти» (В.И. Ленин) в Баварии. Показательно, что её кульминация с точностью до дня совпала с началом второго, чешского, вторжения в Венгрию.

Лидер НСДПГ Толлер забыл торжественные клятвы и открыл порученный ему фронт неприятелю. Во всём обвинили тех, кто мужественно сражался, – коммунистов. «Решающее собрание фабрично-заводских советов 27 апреля прошло под знаком бессильной злобы против создавшегося положения… Когда Левине потребовал немедленного запрещения буржуазных газет, очистки фабрично-заводских советов от буржуазных элементов, ареста в ту же ночь целого ряда известных контрреволюционеров, собрание испугалось и согласилось прибегнуть к голосованию, которое в результате дало вотум недоверия»[11].

При этом большинство тех, кто голосовал за смещение коммунистов, субъективно не считали себя контрреволюционерами – они хотели только вернуть «Советы без коммунистов», рассчитывая избежать белого террора. Немалая часть рабочего класса была ещё настроена на сопротивление. В этой ситуации лидеры НСДПГ решили спрятаться за «волю пролетариата»: выдвинули в Комитет действия одних рабочих из фабрично-заводских советов, сами оставшись вне его.

За короткое время «чисто рабочий» Комитет успел вернуть прессе свободу антикоммунистической пропаганды, освободить арестованных контрреволюционеров, вернуть богачам то немногое, что было конфисковано. «Законным властям» предложили переговоры, но, как и раньше, получили отказ.

Как наступление интервентов и подготовка путча в Будапеште обеспечили почву для «передвижки власти» в Мюнхене, так баварский переворот послужил генеральной репетицией венгерского. Оба раза «демократическое» низложение диктатуры пролетариата не помогло удержать контрреволюцию «в рамках» – власти соглашателей в каждом случае хватало на несколько суток.

1 Мая, бросая демонстративный вызов рабочим и всем левым, каратели ворвались в Мюнхен. Ещё пять дней красные сражались на улицах. Последовало именно то, чего павшие духом тщились избежать: баварский пролетариат, вслед за парижским, чикагским и финляндским, получил свою «кровавую майскую неделю». Сотни пленных были расстреляны, Р. Энгельгофер замучен карателями. Над Е. Левине устроили показательный процесс. Политический характер судилища бросался в глаза: подсудимый убедительно опроверг обвинения, но его всё же приговорили к смерти. Казнь откладывали двое суток – ждали реакции рабочих. Когда стало известно, что стачек протеста нет, приговор привели в исполнение.

На суде Е. Левине сказал: «Мы, коммунисты, всегда в отпуску у смерти. Это я прекрасно сознаю. Я не знаю, продлите ли вы мне ещё мой отпуск, или я должен буду переселиться к Карлу Либкнехту и Розе Люксембург, – во всяком случае, я смотрю навстречу вашему приговору с самообладанием и внутренней гордостью… Мы все старались, по совести и по мере своих знаний, исполнить наш долг перед международной коммунистической мировой революцией»[12].

13. Прерванное рукопожатие

Весной-летом 1919 г. для Центральной Европы во многом повторилась, на иной классовой основе, стратегическая ситуация семидесятилетней давности. Как и в 1849 г., германская революция, потерпев поражение на севере страны, приняла отчаянный бой на юге. Как и тогда, знамя свободы высоко поднимала сражавшаяся Венгрия. Но имелось обнадёживающее отличие: Россия выступала теперь решающей силой не контрреволюционного, а революционного лагеря.

Было бы более чем странно, если бы российские и мадьярские коммунисты, проникнутые интернационалистским сознанием, связанные боевым братством на фронтах Гражданской войны, не стремились к качественно новым межгосударственным отношениям, к взаимопомощи в защите от общих врагов.

В Москве о победе венгерской революции узнали вечером 22 марта, в разгар работы VIII съезда РКП(б). Наутро «Правда» напечатала три послания коммунистов Венгрии российским товарищам. В радиограмме за подписью Б. Куна сообщалось об объединении рабочих партий и установлении диктатуры пролетариата: «Мы твёрдо решили защищать завоевания нашей революции до последней капли крови и бороться со всяким нападением на Венгерскую Советскую Республику. Вместе с тем мы заявляем о своей готовности и о своей воле как можно скорее заключить такой мир, который обеспечит жизненные интересы венгерского рабочего класса и мирное сожительство его со всеми народами мира, и в первую очередь нашими соседями»[13]. Предвидя, что Антанта попытается задушить революцию, руководители ВСР призывали пролетариев мира не допустить вторжения или голодной блокады.

Другая радиограмма Б. Куна была направлена «Русскому Советскому правительству». Вслед за братским приветствием в ней говорилось: «Мы держим власть твёрдо в наших руках… Но нам теперь уже угрожает империализм Антанты. Ввиду этой грозной опасности весь рабочий класс Венгрии стоит за диктатуру пролетариата. Он просит вашей помощи против империалистических разбойников»[14].

В «Правде» была напечатана и телеграмма члена ЦК КПВ Эрнё Пора. Ею ВСР предлагала российскому Советскому правительству «оборонительный и наступательный союз»[15]. Согласно позднейшим публикациям, был составлен проект договора, однако союзу, сложившемуся де-факто, не было суждено обрести документальное оформление.

Получив послания из Будапешта, В.И. Ленин срочно направил по радиотелеграфу ответ: «Искренний привет пролетарскому правительству Венгерской Советской республики и особенно т. Бела Куну. Ваше приветствие я передал съезду Российской коммунистической партии большевиков. Огромный энтузиазм. Решения московского конгресса III Коммунистического Интернационала, как и сообщение о военном положении, мы пошлем вам как только возможно скоро. Безусловно, необходимо постоянное радиосообщение между Будапештом и Москвой»[16]. Как видим, и самый большой энтузиазм не сбивал Владимира Ильича с делового тона, чуждого поспешных восторгов и непродуманных обещаний.

Вторая телеграмма, от имени VIII съезда РКП(б), отличалась митинговым характером: «Наш съезд убеждён в том, что недалеко то время, когда во всём мире победит коммунизм. Рабочий класс России всеми силами спешит к вам на помощь. Пролетариат всего мира с напряжённым вниманием следит за вашей дальнейшей борьбой и не позволит империалистам поднять руки на новую социалистическую республику»[17]. О распространённости в партийной среде настроения, названного позже «головокружением от успехов», свидетельствует и то, что под текстом, столь несвойственным стилю Владимира Ильича, поставлена его подпись.

Тот же тон преждевременного триумфа пронизывал обращения общественно-политических организаций РСФСР к венгерским товарищам, горячие речи на приветственных митингах, многие материалы прессы, где «флагманом» выступал главный редактор «Правды» Н.И. Бухарин. Понятна радость трудящихся, впервые после чёрных вестей из Берлина ощутивших, что Советская Россия не одинока и общая победа вполне возможна. В вышеупомянутой резолюции Моссовета, написанной Лениным, подчёркивалось: «Революция в Венгрии является окончательным доказательством быстрого роста советского движения в Европе и его грядущей победы. Мы имеем больше союзников во всех странах мира, чем сами предполагаем»[18].