А.В. Харламенко

Части:

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10,

11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20,

21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30.

 Представление, будто из «партии революции» можно заранее отсеять все потенциально неустойчивые элементы, стопроцентно застраховавшись от последующего предательства и перерождения, – не более чем наивная разновидность болезни «левизны». Главное даже не в том, что никто не обладает ни монополией на истину, ни рентгеновским аппаратом для «чтения в сердцах», а в том, что, говоря словами моего покойного Товарища, «люди меняются, и не всегда к лучшему». Эволюция же личности происходит по причинам не только, а в большой политике и не столько субъективным, сколько объективно-историческим. Далеко не всякая измена, в кавычках или без, есть результат коварного умысла; иному ещё вчера в страшном сне не привиделось бы, куда его завтра занесёт неподвластная ему и никому другому общественно-историческая сила. Но отказаться, из опасения завтрашних бед, от союза с теми, кого реально объединяет главная на сегодня задача, – значит отказаться от революции.

Нет спора: борьба против губительных колебаний и, тем более, действительного предательства, особенно в критические моменты, жизненно необходима, о чём и предупреждал венгерских товарищей Владимир Ильич. Но серьёзному политику, а тем более историку, исследующему события постфактум, не следует и приписывать такой борьбе всемогущество, которым она отнюдь не обладает. Реальная возможность изолировать и победить врага, в том числе в собственных рядах, определяется внутренним и международным соотношением социально-политических сил, и относительная «гарантия» тут может быть только одна – суметь провести через все неизбежные колебания такую стратегию, выстроить на её основе такую систему союзов, чтобы как можно меньше испытывать партию и страну «на излом».

В этом диалектически противоречивом процессе, со всем его величием и трагизмом, перспективами и опасностями, невозможно не видеть яркого проявления более общей закономерности, сформулированной Лениным, не в последнюю очередь, на опыте красной Венгрии: «Революционный класс для осуществления своей задачи должен уметь овладеть всеми, без малейшего изъятия, формами или сторонами общественной деятельности (доделывая после завоевания власти, иногда с большим риском и огромной опасностью, то, что он не доделал до этого завоевания)»[1].

10. На защите революции

Даже по сравнению с охваченной огненным кольцом фронтов Советской Россией, красная Венгрия с самого начала – и, как увидим, весь период своего существования – находилась в особо плотной осаде, сопоставимой только с положением Парижской Коммуны. Страна не имела ни признанного международного статуса, ни мирных соглашений с державами Антанты, ни выхода к морю, ни сухопутных границ. От буржуазной Чехословакии, боярской Румынии и Королевства сербов, хорватов и словенцев (будущей Югославии) её отделяли лишь зыбкие демаркационные линии. Плацдарм на юге Венгрии занимали французские оккупанты, устроившие там сборный пункт контрреволюции. Румынские войска находились под контролем французских и английских советников, чехословацкие – французских и итальянских. Относительно спокойно было лишь на границе с Австрией, где у власти стояли правые социал-демократы, имевшие с Антантой свои счёты; но и отсюда венгерская контра беспрепятственно готовила реванш. Экономическая блокада революционной страны началась уже в конце марта. Всем было ясно: мирная передышка продлится недолго.

25 марта РПС издал декрет о создании Венгерской Красной Армии. Промышленность, четыре года перестраиваемая на военный лад, вполне могла вооружить и снабдить всем необходимым, а сельское хозяйство – прокормить достаточно сильную армию. Т. Самуэли считал необходимым формировать её сразу как регулярную и призывную, но большинство отдавало предпочтение добровольному комплектованию, преимущественно из «организованных рабочих и бывших под ружьём пролетарских солдат». На практике первое время всё ограничилось переименованием так и не сформированной толком «Народной армии» правительства Каройи, с оставлением на командных должностях прежних офицеров, которые далеко не все были лояльны ВСР. Период с 25 марта до начала мая 1919 г. приходится рассматривать как закономерный для большинства революций «труднейший, мучительнейший период без всякой армии», выйти из которого нельзя «иначе, как постепенно вырабатывая, в тяжёлой гражданской войне вырабатывая новую армию, новую дисциплину, новую военную организацию нового класса»[2].

Драматизму ситуации не отвечал и характер руководства вооружёнными силами. Из-за острых разногласий между наркомом-социалистом Й. Поганем и его замами-коммунистами Т. Самуэли и Б. Санто, пришлось создать коллегию из троих коммунистов (Б. Кун, Б. Санто, Ф. Фидлер) и двоих социал-демократов (В. Бём, Й. Хаубрих), которая и возглавила формирование новой военной организации. Коллегия направляла в армию добровольцев, назначала политических комиссаров, контролировала деятельность старых офицеров, организовывала курсы по подготовке красных командиров, принимала меры к укреплению дисциплины, учреждала военные трибуналы. Она же руководила организацией резервов – полков из заводских рабочих и интернациональных батальонов из иностранных граждан, находившихся по разным причинам на территории Венгрии и решивших защищать власть трудящихся. Первое время коллегия руководила и военными операциями, хотя главнокомандующим был назначен В. Бём. Лучше обстояло дело с генеральным штабом ВКА, где начальником был назначен полковник старой армии А. Штромфельд, сразу принявший Советскую власть и проявивший себя как талантливый военачальник. Но лишь 21 апреля, после начала войны, было образовано командование Восточной армии, и только 6 мая – общее командование ВКА.

Времени на организацию новой армии республике не дали. Уже 16 апреля Антанта двинула против неё свою главную в регионе силу – румынские войска. Правда, королевская армия Бухареста не могла похвастаться высокими боевыми качествами. Набранная из самого нищего в Европе безграмотного крестьянства, задавленного полукрепостническим гнётом бояр (так до XX века именовали себя румынские землевладельцы, лишь в прошлом столетии сменившие средневековый гардероб – шубы и горлатные шапки – на общеевропейский) и помнившего массовые расстрелы голодающих бунтарей в 1907 г.; разбавленная молодёжью, наспех мобилизованной в только что присоединённой Трансильвании, – такая армия в войне с серьёзно организованным противником обрекалась на разгром. Но Антанте выбирать не приходилось: свои солдаты воевать не хотели, чехословацкая армия находилась в стадии организации, руки сербохорватских правителей связывали революционные выступления в тылу и пограничные конфликты со всеми соседями. Оставалось делать главный расчёт на слабость организованного отпора, саботаж и прямую измену.

К началу оборонительной войны ВКА насчитывала 73 батальона (25 тыс. штыков) и 34 артиллерийских батареи. Против 15 дивизий и 6 бригад интервентов ВСР располагала всего 7 дивизиями и 1 бригадой, находившимися в стадии формирования; противник втрое превосходил ВКА численно, имел перевес и в технической оснащённости. С первых же дней началось беспорядочное отступление. Дивизия, набранная из трансильванских секеев, капитулировала, открыв фронт; хватало и других случаев предательства. История лишний раз доказала, что с одним патриотическим настроением, не подкреплённым единством воли и прочной организацией, не обеспечить не только победы, но и крепкой обороны. К началу мая румынские интервенты, действовавшие заодно с мадьярскими контрреволюционерами, захватили почти половину урезанной Антантой территории Венгрии, выйдя на реку Тиса.

Кольцо вокруг республики сжималось. 27 апреля не упустить своей доли добычи решились белочехи; нарушив демаркационную линию, они оккупировали часть Закарпатья и венгерских земель с городом Мишкольцем. На юге расширили зону оккупации французские интервенты. Фронт придвинулся к Будапешту на 150 км на юге, на 100 – на востоке и на 60 – на северо-западе.

В эти грозные дни социал-центристская часть ВСП впала в паническое пораженчество. Легче всего предположить с её стороны изначальную враждебность диктатуре пролетариата, но в таком случае компромисс 21 марта вряд ли бы состоялся. Думается, дело обстояло сложнее: с началом войны, развязанной ставленниками Антанты, рухнула основа политического мироощущения социал-центристов, всего три недели назад побудившая их к союзу с коммунистами, – установка на мирный путь «социализации» заодно со всеми «цивилизованными странами». Они совершенно не были готовы, говоря словами Ленина, «к самой быстрой и неожиданной смене» одной формы борьбы другою, «если независящие от нашей воли перемены в положении других классов выдвинут на очередь дня такую форму деятельности, в которой мы особенно слабы»[3].

Вместо чаемого ими спасения «малой кровью», измученная войной страна, несмотря на все уступки и мирные предложения, на все связи эсдеков с западными единомышленниками, получила новую неравную схватку в кольце блокады. Ощущение одиночества и обречённости усиливалось падением Баварской Советской республики, а главное, разочарованием в ожидании скорой помощи с востока; положение самой Советской России многим на Западе представлялось безнадёжным. Сказывался и тяжкий исторический опыт Венгрии, не раз проигрывавшей неравные бои и вынужденной выживать под чужеземным игом. При таких условиях сражаться до конца могли только самые последовательные из пролетарских революционеров, ставившие приоритеты интернациональной классовой борьбы выше узконациональных.

Пока Будапешт, одевшись в красный наряд, праздновал Первомай, главнокомандующий В. Бём самовольно отдал приказ прекратить боевые действия. В ночь на 2 мая он доложил РПС: румыны будто бы перешли уже Тису, оборона столицы невозможна, пора посылать парламентёров с белым флагом. Социал-центристы предлагали правительству подать в отставку. Паникёрам дали отпор Т. Самуэли, Б. Санто, Е. Ландлер. На сей раз капитуляция не прошла; было решено, что РПС продолжает действовать и организует оборону.

2 мая на заседании Будапештского Совета Б. Кун изложил обе линии, защищая позицию коммунистов: «бороться до тех пор, пока может стрелять хоть одна винтовка». Левые социалисты согласились с коммунистами. Никто из капитулянтов не решился выйти на трибуну.

На следующий день газеты опубликовали решение РПС: «Для спасения диктатуры пролетариата издаётся приказ о всеобщей мобилизации пролетариата. Каждый обученный военному делу пролетарий обязан немедленно явиться для несения службы на фронте. Все необученные военному делу рабочие зачисляются в учебные батальоны или обязаны выполнять работы по созданию оборонительных сооружений. Призываем пролетариат до конца выполнить свой долг!»[4] Б. Кун, Т. Самуэли и другие руководители отправились на заводы и фабрики разъяснять положение и организовывать запись в армию.

Война была объявлена отечественной, и теперь это соответствовало действительности. Отклик народа, «не желавшего», по уверениям капитулянтов и павших духом, защищать свою власть, превзошёл все ожидания. Множество молодых рабочих и студентов записывалось в новые батальоны и полки. Хотя правительство призывало только рабочих от 18 до 45 лет, заводские собрания повышали порог до 50 лет. Одна из газет опубликовала письмо 56-летнего железнодорожника, возмущённого отказом зачислить его в армию: «У меня такое ощущение, будто мне дали пощёчину. Я настаиваю, чтобы меня направили в артиллерию, и прошу принимать всех желающих служить в армии, если даже им исполнилось 50 лет. Теперь мы знаем, за что надо бороться, не то, что в 14-м году». За несколько дней было сформировано более 20 батальонов, ВКА пополнили 90 тысяч преданных революции бойцов[5].

Реорганизованная ВКА стала немалой силой. Её численный состав достигал 280 тысяч. На фронтах действовали три армейских корпуса, имелся значительный резерв. Части, сформированные из рабочих и крестьян – бывших фронтовиков, отличались боевым опытом и высоким моральным духом. Армия теперь была хорошо вооружена, оснащена артиллерией, имела самолеты отечественного производства. На многих командных должностях предателей, трусов и случайных лиц сменили убеждённые патриоты, верные трудовому народу. В. Бём был снят с поста главкома. В июне 1919 г. Съезд Советов утвердил наркомом военных дел коммуниста Б. Санто.

Боевой славой покрыли себя интернациональные воинские части. В рядах 80-й бригады на северном направлении доблестно сражался русский батальон под командованием К.В. Каблукова, сформированный большей частью из бывших пленных. В венгерской Красной Армии были также австрийские, польские, украинские, чехословацкие, болгарские, румынские, югославские, итальянские формирования.

В течение мая на фронтах наступил перелом. Все попытки румын и примкнувших к ним контрреволюционеров перейти Тису были отбиты. На северном фронте, самом близком к столице, ВКА перешла в решительное наступление. 21 мая 1-я рабочая дивизия освободила Мишкольц, а через 10 дней белочешские части с позором откатились за демаркационную линию. Друзья и враги убеждались: армия и народ красной Венгрии способны постоять за себя.

11. Как разжать тиски блокады?

Общим местом антикоммунистической и ревизионистской пропаганды всегда был следующий тезис: если красная Венгрия как таковая и не чисто «московский продукт», то вся внешняя и военная политика её, как и Советской России, ориентировалась исключительно на «экспорт революции» в европейском и мировом масштабе. Этим оправдывалась интервенция империалистических держав против обеих Советских республик, росчерком пера превращаемая из агрессии в целях экспорта контрреволюции и передела мира в вынужденную самооборону. Этим же нетрудно «объяснить»и поражение Советской Венгрии. Нехитрый пропагандистский приём рассчитан на национально-ограниченное сознание обывателя, которому внушают, будто в едином взаимосвязанном мире всё может и должно делаться «домашними средствами», а любая взаимопомощь передовых классов есть недопустимый «экспорт революции».

На самом деле об «экспорте» любого политического явления правомерно говорить лишь в том случае, если оно до того слабо внутренне (подобно российской или венгерской контрреволюции на начальных этапах), что без насильственного навязывания извне, причём превосходящими силами и вопреки воле большинства, не имело бы никаких перспектив.

При объективном рассмотрении международного и внутреннего положения большинства стран становится очевидным, что, по меньшей мере с 1914 г. по начало 20-х гг., фактом была европейская, если не мировая, предреволюционная ситуация, которую не требовалось ни экспортировать, ни импортировать. Главными её виновниками – поскольку о таковых вообще можно говорить применительно к объективному историческому процессу – выступали империалисты всех стран, жестоко подавлявшие все проявления социального протеста и втянувшие народы в кровавый передел мира.

Порождённые этой общей причиной, имевшие общую классовую основу, революционные движения разных стран не могли не тянуться навстречу друг другу, не стремиться противопоставить союзу угнетателей своё боевое единство. Пытаться произвольно развести классовую борьбу по национальным квартирам, осуждая любую взаимопомощь как нечто недозволенное, – значит подменять историческую реальность реакционной утопией.

Реальная проблема, извращаемая и затемняемая видимостью «экспорта революции», состоит в следующем. Из объективно сложившейся при капитализме международной взаимосвязи ни одной стране невозможно вырваться волевым усилием. Современные производительные силы для своего сохранения, не говоря уже о развитии, требуют определённого масштаба международных связей. Чем страна меньше по размерам, чем глубже включена в международное разделение труда, чем ближе расположена к экономическим и военно-политическим центрам мировой капиталистической системы, тем скорее она сталкивается с этим объективным ограничителем «волеизъявления нации». Прогрессивный выход здесь единственный – согласованными усилиями формировать международную среду, адекватную национальному и социальному освобождению или, по крайней мере, совместимую с ним.

Мало перед кем данный императив вставал так быстро и грозно, как перед ВСР. Одним из его показателей стало то обстоятельство, что первым лицом государства все 133 дня фактически выступал Б. Кун, совмещавший высший партийный пост с должностью наркома иностранных дел.

Рассуждая отвлечённо, проблему прекращения блокады и интервенции Советская Венгрия, как и Советская Россия, могла решить двумя путями. Один, компромиссный, состоял в том, чтобы прийти к политико-дипломатическому соглашению с Антантой о вхождении советских республик в послевоенное мироустройство. Другой, революционный, – в том, чтобы общими усилиями народов под руководством организованного пролетариата сорвать несправедливый империалистический мир и прийти к качественно иному, демократическому миру между равноправными нациями.

Данная альтернатива представляется обывательскому сознанию выбором между «синицей в руках» и «журавлём в небе». Постулат утопичности самой идеи всемирной пролетарской революции, будто бы навязанной народам коммунистами либо троцкистами и прочими ультралевыми, кажется многим нашим современникам самоочевидным. Они неосознанно проецируют образ мира, каким он стал после поражений революций XX века, на кульминацию величайшей революционной эпохи. Постараемся, однако, взглянуть на мир, в котором жила и боролась Венгерская Коммуна, без шор обывательщины и тёмных очков антикоммунизма. В коммунистическом движении была хорошая традиция, ныне почти забытая, – предпосылать рассмотрению вопросов национального масштаба аналитический обзор международной обстановки. Последуем этому правилу, памятуя, что при взаимном переходе противоположностей, закономерном для кризисных времен, выбор «синицы» может оказаться утопичнее охоты на «журавля».

Международные отношения 1919 г. определялись подведением итогов Первой мировой войны в борьбе классово антагонистических сил, явивших человечеству противоположные пути её завершения. Советской России и её союзникам, воплощавшим революционную альтернативу, противостоял блок держав Антанты, стремившихся политико-дипломатически закрепить военную победу. Задававшая тон на Парижской мирной конференции «большая четвёрка» на деле превращалась в «тройку» – Великобритания, Североамериканские Соединенные Штаты и Франция мало считались с не столь сильной Италией. До середины года конференция буксовала из-за глубоких противоречий, порождаемых как столкновением империалистических интересов, так и напряжённым внутриполитическим положением каждой из держав.

Вашингтон, ставший из должника Европы её кредитором и склонивший чашу весов в конце войны в пользу Антанты, не мог ещё подкрепить экономическое доминирование военно-политическим. Возможности его вмешательства в европейские дела ограничивались острыми противоречиями с Японией на Тихом океане, революционным брожением в соседней Мексике. Всё громче заявлял свои требования пролетариат САСШ под руководством революционной организации «Индустриальные рабочие мира» и левых социалистов. Правящий класс раскололся на предшественников «атлантизма» во главе с президентом В. Вильсоном и так называемых «изоляционистов» – предтеч нынешней риторики Трампа и его присных.

Великобритания переживала подъём рабочего движения, руководимого новыми массовыми тред-юнионами – коллективными членами Лейбористской партии – и радикально настроенными комитетами предприятий. Пламя национально-освободительной борьбы разгоралось в соседней Ирландии и начинало охватывать другие колонии.

Во Франции режим военной диктатуры, де-факто установленный Ж. Клемансо в ноябре 1917 г., не мог справиться с рабочими выступлениями против интервенции в России и Венгрии. Солдаты, сытые по горло войной, требовали возвращения на родину. Дело дошло до восстания моряков черноморской эскадры, грозно напомнившего предвестники революций в России, Германии и Австро-Венгрии.

Италия уже находилась на грани взрыва. 10 апреля Римскую провинцию охватила всеобщая политическая забастовка против правительства и в память жертв берлинского января 1919 г. Батраки юга занимали необрабатываемые земли латифундий. Весной 1919 г. заявили о себе оба политических полюса, которым предстояло решать судьбу страны, – коммунистическая группа А. Грамши и фашисты Б. Муссолини.