IV.

Переписка Маркса и Энгельса могла бы дать дополнительное подтверждение, что «Капитал» и все его отделы писались в полном соответствии с этими воззрениями на соотношение «абстрактной теории» и «конкретной истории»[1]. Но пора подвести некоторые предварительные итоги.

Мы уже упоминали об одной недоконченной работе Маркса, перепечатываемой теперь в качестве «Введения» к «Критике политической экономии». Это «Введение», несомненно, набросано в 1857 г., т.-е. в то время, когда писалась и «Критика политической экономии». Третий параграф «Введения» говорит о «методе политической экономии». «Христианская религия, пишет Маркс, – только тогда оказалась способной подняться до об'ективного понимания прежних мифологий, когда ее самокритика до известной степени, так сказать dynamei (потенциально), была готова. Точно так же и буржуазная экономия только тогда пришла к пониманию феодального, античного, восточного общества, когда началась самокритика буржуазного общества» («Zur Kritik», стр. ХLII). Или, – как выражается Маркс на той же страничке, – «анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны. Намеки на высшее у низших видов животных могут быть понятны только в том случае, если само это высшее уже известно. Буржуазная экономия –  ключ к античной и т.д.».

Без понимания капиталистических отношений невозможно прийти к пониманию ни феодальных отношений, ни тех форм, которые буржуазное общество получило от феодализма. «Земельная рента не может быть понята без капитала, но капитал можно понять без земельной ренты. Капитал – все подчиняющая экономическая сила буржуазного общества. Он должен составить исходный и конечный пункт и развит» (при изучении, при исследовании) «раньше земельной собственности. После того, как то и другое рассмотрено в отдельности, необходимо перейти к их взаимоотношению».

Это – общие указания, каким образом политическая экономия, являющаяся исторической наукой[2], от познания развитых отношений буржуазного общества приходила к познанию прошлых общественно-экономических формаций, и с каким теоретическим вооружением должен подходить исследователь к изучению как современной, так и прошлой экономики.

В начале той же главы (стр. XXXV и след.) Маркс показывает, каким путем исторически шла политическая экономия в изучении действительности, и какой метод является правильным в научном отношении. «Конкретное конкретно, потому что оно представляет совокупность многих определений, единство многообразия. Поэтому для мышления оно является процессом соединения, результатом, а не исходным пунктом, хотя оно –  действительный исходный пункт, а вместе с тем и исходный пункт созерцания (Anschauung) и представления... Абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления».

Что это значит?

Политическая экономия, – конечно, исходя из реальной действительности, наиболее общим, основным и решающим определением которой является господство капитала, – раскрывает категории капиталистической экономики в их чистом, абстрактном виде. Но таким образом она еще не приходит к завершению своей задачи, к познанию действительной экономики. Это – только ключ к познанию экономической действительности. Эти категории абстрактного капитализма надо применить к изучению буржуазного общества, как оно существует, со всеми его историческими предпосылками: надо посредством мышления воспроизвести это конкретное, дать его картину. В этом и заключается задача той политической экономии, которая хочет быть наукой в современную историческую эпоху[3].

В последнее время мы переживаем любопытную полосу «ослепления известной предвзятостью», которая мешает понять метод «Капитала» и вместе с тем метод Ленина.

Начиная с элементарных кружков политграмоты и кончая коммунистическими университетами, у нас уже около четырех лет повторяют, как прочно установленную, стоящую выше всех сомнений истину, будто марксистская – и прежде всего Марксова – политическая экономия есть «теория только (подчеркнуто у автора. – И.С.) менового общества», «наука о законах товарно-капиталистического общества»; будто преступно «обязывать экономическую науку быть исторической в своем целом» и т.д. (Н. Петров, в «Большевике» 1924 г., № 5–6, стр. 92). Поистине с трогательной убежденностью вещают, будто «абстрактно-аналитический метод Маркса тем и характеризуется, что он адекватен тому предмету, который исследуется при его помощи, капитализму» (там же, стр. 94 и др.). И, наконец, с самым серьезным видом уверяют нас, будто Маркс «более всего силен там, где наименее конкретизирует, где он более абстрактен» (стр. 97).

Мы уже видели, каким образом Маркс и Энгельс обрисовывают действительные предмет и метод своей политической экономии. Поэтому мы сразу убеждаемся, что тов. Петров, воображая, будто он толкует о марксистской политической экономии, в действительности очень удачно характеризует, чем была политическая экономия по своему охвату и методу у классиков, прежде всего у Рикардо. Тов. Петрова я привожу просто в качестве примера. Такая полоса у нас выдалась, что имя тов. Петровым – легион. Надо быть очень старомодным человеком, – и надо хоть на время не думать о тех скорпионах, которые обрушатся на тебя за выступления против «ослепления известными предрассудками», – чтобы самым смиренным образом возразить: вы боретесь за прямо противоположное тому, за что боролись Маркс и Энгельс.

Метод Маркса – диалектическое единство абстрактно–аналитического и конкретно-исторического метода. Расщепление, раздвоение, раскол этого метода дает в одну сторону классиков (а для настоящей эпохи – Grenznϋtzler'oв, сторонников предельной полезности, которые, впрочем, при выведении своих «абстрактных определений» совершенно игнорируют капитализм и берут за исходный пункт абстрактнейшего «человека вообще»; зато от своих абстракций они так и не доходят до «процесса соединения», до воссоздания реального капитализма посредством мышления). А с другой стороны, путем такого расщепления мы получаем беспринципный и абсолютно бесплодный историзм так называемой «исторической школы» в политической экономии (в действительности она стоит вне политической экономии, как науки).

А вот рассуждение первой же страницы одного из самоновейших учебников политической экономии, типичное для всех многочисленных произведений этого рода, появляющихся в последнее время: «Политическая экономия является наукой, изучающей капиталистическое хозяйство. Предшествующие докапиталистические стадии хозяйственного развития ею не изучаются. Изучение этих форм хозяйства составляет предмет другой науки – истории хозяйства».

Невыразимая методологическая нелепость подобных разграничений не бьет в глаза ни авторам, ни читателям: установившаяся у нас «предвзятость» делает и авторов и читателей слепыми к подобной чепухе.

Казалось бы, чего естественнее вопрос: а неужели невозможна история капитализма? Или вы, возвратившись в своих определениях и методах к классикам, неосознанно идете еще дальше и склонны сказать, что у капитализма нет истории? Что он, следовательно, единственно нормальная форма экономических отношений, вытекающая из самой природы «человека вообще»? В таком случае вы абсолютно правы: такая политическая экономия должна разрабатываться исключительно абстрактно-аналитическим методом. Вот жаль только, что она перестанет быть современной наукой.

Будем ждать, что с такой убийственной методологией доберутся до биологии. Тогда с самым невозмутимым видом станут угощать нас таким глубокомыслием: биология – наука об общих закономерностях органической жизни в современную геологическую эпоху. Изучение прошлых стадий и развития органических форм одних в другие составляет задачу другой, «идеографической», чисто описательной науки (которая, говоря по правде, между нами, недостойна называться наукой). И при таком-то богатстве истинно мольеровских сюжетов у нас все еще нет Мольера!

Уже много раз повторяли, что Маркс сделал для обществознания то же, что Дарвин для биологии. Маркс не случайно и в своих работах и в переписке с Энгельсом и другими снова и снова возвращается к Дарвину. Выше мы видели между прочим, как поражен был Маркс, когда он лишний раз убедился, что в «человеческой истории происходит то же, что в палеонтологии». И Маркс, и Энгельс, отмечая кое-что слабое и недостаточное у Дарвина, тем не менее не могли не радоваться, так как Дарвин применил к биологии тот же метод, который оба они стали применять к обществознанию еще полутора десятками лет раньше.

В самом деле, какой метод применяется Дарвином в его «Происхождении видов»? «Индуктивный» или «дедуктивный»? Нет, ни тот, ни другой, – или, вернее, и тот, и другой. Дарвин, сам не подозревая этого, дал блестящий пример того, как плодотворно для биологии применение того метода, который представляет диалектическое единство индукции и дедукции. Только область-то Дарвина относительно проще и только нет в нем той титанической силы, которая превратила «Капитал» в такое целостное произведение.

Небольшой нюанс разделения «абстрактного» Маркса и, к его вреду, «конкретизирующего» Маркса представляет такое воззрение: все-таки суть «Капитала» – в его абстрактнейших отделах, напр., в главах I–VII, XIV–XVI первого тома, во втором томе, за малыми пятнающими его исключениями, и т.д. А остальное, презренное «конкретное», – это почти внешний придаток, механически связанный с существенным содержанием «Капитала», ну, «иллюстрации», своего рода картинки, которыми завлекают малых ребят от политической экономии. Одно слово, «история» в противоположность чистой «теории», которая строится «абстрактно-аналитическим методом».

Но странный человек был этот Маркс. Он не понимал, в чем он «более всего силен», и, не особенно огорчаясь тем, что в сущности попортил I том «Капитала» своими «историческими экскурсами», уводящими от чистой теории, хотел сделать то же самое и с III томом. По крайней мере, так рассказывает Энгельс в предисловии к этому тому:

«Для отдела о земельной ренте Маркс в семидесятых годах предпринял совершенно новые специальные изучения. В продолжение нескольких лет он изучал в подлинниках... русские статистические исследования и другие издания о земледелии, доставлявшиеся ему русскими друзьями с желательной полнотой, делал из них выписки и намеревался воспользоваться ими при новой переработке этого отдела. При разнообразии форм землевладения и эксплоатации земледельческих производителей в России в отделе о земельной ренте Россия должна была играть такую же роль, какую играла Англия в первой книге, при исследовании промышленного наемного труда. К сожалению, ему не удалось осуществление этого плана».

Что же, эти материалы требовались Марксу для «иллюстраций» общих законов капитализма? Нет, после того, что мы слышали от самого Маркса о соотношении конкретного и абстрактного, об использовании «абстрактных определений» для «воспроизведения конкретного посредством мышления», мы скажем, что он считал их необходимыми для общетеоретического познания современного ему капитализма.

И здесь же я могу сообщить великую новость: тот план, который, к сожалению, не был осуществлен самим Марксом, осуществил через четыре-пять лет по выходе III тома достойный продолжатель Маркса. Это сделано Лениным в «Развитии капитализма в России».

И вот тут-то я позволил бы себе почтительнейше обратиться с одним вопросом к «абстрактным экономистам». Итак, политическая экономия остается наукой до тех пор, пока, она изучает «капиталистическую форму общества» и пока применяет для ее изучения абстрактно-аналитический метод. Неужели же вам невдомек, что вы таким образом выбрасываете из области вашей науки значительную часть работ Ленина, одного из величайших экономистов? Куда вы приткнете его «Развитие капитализма в России», его изумительные по теоретической глубине работы о ваших аграрных отношениях? Недостаточно гладко острижен для нашей чистой науки даже его «Империализм», не говоря уже о такой книге, как «Новые данные о законах развития капитализма в земледелии». Что вы тут будете делать? Сунете где-нибудь к «описательной» или к «прикладной» экономии?

Такая-то путаница и такие-то конфузы получаются для тех, кто политическую экономию, какой она была в одном из периодов своего развития, выдает за политическую экономию вообще, за всю экономическую науку, и методы, вытекавшие из конкретных, из исторических условий того периода, отождествляет с методами этой «абсолютной экономической науки», не видя ее связи ни с общим движением общества, ни с общим развитием науки. Одна наука и одни методы, когда капитализм поднимался по восходящей линии развития, и совсем иные, несмотря на связь преемственности с классической экономней, когда капитализм так ярко выявляется в своем «загнивании». Одна наука и одни методы в XVIII веке, чуждом идее развития, – и другая наука, другие методы в век Маркса и Дарвина.

С точки зрения марксистской политической экономии вопрос о месте Ленина в развитии этой науки решается просто и быстро, без всяких натяжек. Конечно же, Ленин становится рядом с Марксом, как теоретик, заслуги которого в выяснении современной мировой экономики мы начали глубже оценивать после его смерти, но все еще не оценили в достаточной мере. И Ленин представляет для нас пример такого же органического соединения абстрактно-аналитического метода с конкретно-историческим методом, какое мы открываем в работах Маркса, если не хотим обкарнать его под Рикардо.

Ну, а как же быть все-таки с «абстрактной теорией» и с экономической «историей»? Не смазывается ли всякая разграничительная черта между ними? Совершенно пустой вопрос! Все зависит от конкретных обстоятельств: не только от характера работы, но и от особых задач исследователя, и от того места, какое та или иная работа занимает «в пространстве и времени». Если рассматривать некоторые главы I тома «Капитала» вне их связи с целым, они окажутся изумительно написанными очерками по истории техники, применения женского и детского труда, по истории первоначального накопления, фабричного законодательства и т.д. Но в то же время они так глубоко, органически спаяны со всем содержанием капитала, что вместе с абстрактнейшими главами ведут к основной цели: к познанию законов развития капитализма, как он возник и вырастал в реальной действительности со всеми его историческими предпосылками.

Или возьмем из III тома «Капитала» главу 47: «Генезис капиталистической земельной ренты». Она завершает отдел о земельной ренте и дает пример применения абстрактных определений, полученных посредством «абстрактного анализа» основных форм ренты в капиталистическом обществе. При всей своей краткости эти замечания бесценны для познания того, каким способом капитал овладевал – только еще овладевал и овладевает – деревенскими отношениями. Они устанавливают целый ряд законов, относящихся не только к промышленно-капиталистической, но и к торгово-капиталистической и даже к еще более ранним эпохам. Они заставляют повторить за Энгельсом, что, действительно, мы бесконечно обязаны Марксу (и Энгельсу) за то, что до сих пор установлено теорией относительно добуржуазной экономики. И всякий, кто перечитает эту главу, а затем вспомнит «Развитие капитализма в России» и ряд других работ Ленина об аграрных отношениях, глубже поймет, чем обязана Марксу и Ленину наука политической экономии.

Если политическая экономия, действительно, наука о законах развитых капиталистических отношений, и если только то составляет ее действительное приобретение, что добыто абстрактно-аналитическим методом, то надо будет признать, что этой наукой Ленин занимался только в 90-х годах прошлого века, а с эпохи «Искры» совершенно ушел в область «прикладной» или «описательной» экономии. Не так ли?

Профессорского глубокомыслия и профессорских колпаков надо искать не только в германских университетах, и ученейшие бонзы водятся не только в Китае.