Трудная формула единства

Р.И. Косолапов

За 50 дней до первого ельцинского переворота, 2 июля 1991 года «архитектор катастройки» Яковлев, видимо, уже считая свое ликвидаторское дело в основном выполненным, выступил в «Известиях» со зловещей статьей «Нужен новый шаг». Вряд ли кто тогда догадывался, что сей «новый шаг» последует всего через несколько недель. И еще меньше граждан понимало, что за «шаг» это будет.

Легендарные репортажи о Яковлеве с пистолетом и радиоприемником в августовских коридорах Белого дома – прямое свидетельство того, что Александр Николаевич слов на ветер не бросал, – за ними скрывалась тщательно спланированная и скоординированная акция. Но в газете эти слова выглядели почти безобидно, во всяком случае, не выдавались резко за границы того развязного «демократского» лексикона, к которому с середины 80-х годов горбисты приучали публику. Удар прозрачно наносился по КПСС, однако ее руководство и актив наблюдали это, как завороженные. Они по сути оставались вне игры и тогда, когда партию, поправ и нормы ее Устава и Конституцию СССР, единолично распустил перехитривший себя и слинявший Генсек. Чтобы предотвратить это беззаконие со всеми его пагубными для народа и Советского государства последствиями, достаточно было 19-20 августа собраться хотя бы столичной группе членов ЦК совместно с Московским горкомом КПСС. Мог взять на себя инициативу и первый секретарь ЦК КП РСФСР, находившийся в Москве. Но этого-то как раз и не случилось...

В упомянутой статье Яковлев объявлял себя всегдашним сторонником «многопартийности, а еще точнее, здравой, демократической двухпартийности» (в чем я, наблюдавший его в роли фактического рулевого Отдела пропаганды ЦК в 1966-1973 годах, глубоко сомневаюсь) и предлагал «продумать систему мер, которые могли бы максимально безболезненно, с пользой для общества, трансформировать» создавшееся (созданное!) «положение в систему цивилизованной многопартийности парламентского типа».

Ни для кого не секрет, что КПСС к тому времени уже расщепилась на ряд идейно-политических течений. Горбисты, навязывая ей социал-либеральный проект Программы и отсекая левое, марксистско-ленинское крыло, рассчитывали направить ее всю в русло «еврокоммунизма». Но их упредил Второй съезд Всесоюзного движения коммунистической инициативы (29-30 июня 1991 года), представлявший более трех миллионов членов партии и призвавший к проведению уже осенью Чрезвычайного съезда КПСС и Внеочередного съезда КП РСФСР (См.: Наша Россия. 1991. № 12. С. 1). Яковлев реагировал в «Известиях» и на это событие. Он с ненавистью воспринял готовность партийцев-ленинцев к сопротивлению. Ему не улыбалась скорая перспектива разоблачения и разгрома. Обеспечив с помощью псевдообновленческой демагогии паралич официальных верхов партии и хозяйничая в средствах массовой информации, горбисты поспешно придушили оздоровляющий почин низов. Предлогом для возобладания ликвидаторов явилась предпринятая по государственной (а не по партийной) линии слабовольная попытка нормализовать положение в стране с помощью ГКЧП. С разгоном КПСС, которая как политическая организация не была причастна к казусу 19 августа, яковлевская многопартийность распространилась как на разношерстные буржуазные группировки правого и центристского толка, так и на все российское лево-патриотическое и коммунистическое движение.

1. Начало многопартийности.

К исходу 1991 года в стране сложилась весьма своеобразная ситуация. Уже с сентября начали действовать Московское объединение коммунистов и Объединение в защиту прав коммунистов. Из раздробленного ствола КПСС, обгоняя друг друга, стали проклевываться живые ростки – РКРП, СК, РПК, ВКПБ. Как законная структура продолжала выполнять свои обязанности депутатская фракция «Коммунисты России» в составе Верховного Совета РСФСР. С мая 1992 года заседал Конституционный суд по «делу КПСС», приведший в ноябре к легализации первичных организаций Компартии Российской Федерации. Процесс возрождения коммунистического движения стал набирать силу, но еще с тех, пробных шагов в нем в зародыше выявилось две по-своему мощные тенденции. Их можно в грубом приближении обозначить как «уличную» и «кабинетную», как «линию масс» и «линию аппарата». Никто, разумеется, начиная с так называемых лидеров, не признает себя чистым выразителем той или другой, да, вероятно, таковыми никто и не является. Но борьба этих тенденций налицо, более или менее частые и длительные уклонения в ту или иную сторону позволяют себе отдельные группировки и лица. При этом организационный оппортунизм, как правило, перерастает в идейно-политический и наоборот, и редко какой-либо видный деятель проявляет должное чувство меры. Причин тому немало, и я попытаюсь обозначить здесь хотя бы некоторые из них.

2. Куда делся рабочий класс?

Поздняя КПСС, обреченная Горби на уничтожение, оставила партиям-преемницам разлаженный механизм связи с основными составляющими трудящихся масс – индустриальным и аграрным рабочим классом, трудовым крестьянством, народной интеллигенцией, порванные «приводные ремни». Достаточно указать на пример профсоюзов, на их безразличное к судьбе Советской власти, приспособленческое поведение, чтобы понять, насколько далеко уже в предперестроечные годы зашел процесс угодного буржуазии возврата рабочего класса из «класса для себя», обладающего самостоятельной политической позицией, в «класс в себе», лишаемый осознанно-волевого властного начала. А чего стоит ВЛКСМ конца 80-х с его «комсомольской экономикой» и инкубатором кириенок?.. И после всего этого люди, по своему неразумию или же умыслу утратившие родственное ощущение собственной социальной базы и от нее оторвавшиеся, еще бормочут в свое оправдание, что у нас-де «не стало рабочего класса». Почти как в физике рубежа XIX-XX веков, «материя исчезла...».

В противовес этому фальшивому тезису смею утверждать, что рабочий класс нынешней России, даже при тех утратах, которые он понес в результате «перестройки» и «реформ», численно в несколько раз больше, неизмеримо грамотнее, квалифицированнее и культурнее, потенциально мощнее, чем, скажем, в 1917 (канун Октября) или же 1940 (канун схватки с фашизмом) году.

Прав, конечно, Г.А. Зюганов, заявляя, что «продолжающаяся приватизация нацелена не только на грабеж общенародной собственности, создание класса буржуазии. Ее цель – разрушить трудовые коллективы, расчленить рабочий класс» (Правда. 2001. Специальный выпуск. С. 3). Но он же и не прав, «забывая» упомянуть об ответственности за консолидацию рабочего класса, всех трудящихся и, соответственно, за их «рассолидацию» как их прямого классового противника – криминально-компрадорской, «новорусской» буржуазии, так и партий, именующих себя коммунистическими, прежде всего полумиллионной КПРФ. Речь, так или иначе, идет о забвении, недооценке или фактическом игнорировании безусловного для коммунистов принципа: партия для класса, а не класс для партии. Можно сколько угодно рассуждать о выборах и ковровых дорожках Государственной Думы как современном поле классовой борьбы, что делает, к примеру, Ю.П. Белов (См.: Советская Россия. 27.09.01. С. 3), но Зюганова и Белова почему-то не видали ни Выборг, ни Ясногорск, где рабочие пытались взять положение в свои руки, и нет пока надежды, что при зюгановско-беловских установках хоть какой-нибудь кусочек «красного пояса» сможет проявить себя как хотя бы слабое подобие Парижской коммуны.

«Опираясь на марксистскую диалектику, – ставит задачу Зюганов, – нам следует всемерно развивать марксистско-ленинское учение» («Правда»). Утверждение и правильное, и тривиальное. Только почему здесь дважды присутствует термин «марксистский», внося в безусловно правильное суждение привкус тавтологичности? А вот почему. Зюганов как человек религиозный (См.: Завтра. 2000. № 11. С. 1) не может выговорить точную формулировку: «Опираясь на материалистическую диалектику», – и у него получается фраза, которая явно «двоит». К сожалению, подобная двойственность, которая заметно подводит этого автора, присуща многим другим его высказываниям и, по-видимому, всему его мировосприятию в целом.

На мой взгляд, более чем своевременна (а вернее, круто запоздала) острая постановка Зюгановым вопроса «о нашей социальной базе – рабочем классе, крестьянстве и трудовой интеллигенции, о людях наемного труда и пролетариате в целом» («Правда»). Почему я пишу: «запоздала»? А потому, что эта квази-острота уводит как от сути дела, так и от социально-классовой четкости при его рассмотрении.

Для Белова, судя по его «полемическим заметкам публициста», перестали существовать «доказательства ведущей роли рабочего класса в современном мире и современной России». «Нищета и некультурность (да просто безграмотность) никогда не служили основой сознательного, потому и активного, пролетарского движения, – указывает он. – Компартии стран богатого Запада и бедного Востока (или, как принято говорить, Севера и Юга) оказались в исторических условиях, которые не могли предвидеть классики марксизма» («Советская Россия»).

Бедный рабочий класс! Бедные классики! Разглядев вектор трудящегося пролетариата еще в 40-х годах позапрошлого века, эти люди не додумались до того, что, многократ увеличив свою численность и неизмеримо поднявшись культурно, он, представляя всей своей массой производительный труд, утратит в начале XXI столетия свое объективное предназначение. Белов, судя по всему, не осознает до конца эту историческую миссию, ибо связывает ее с конкретно-эмпирическим теперешним, а значит преходящим, поведением различных слоев рабочего класса, к примеру, с образом жизни и действий «рабочей аристократии». Неловко подсказывать известному «публицисту», что на сей счет у Маркса, Энгельса и Ленина мы находим целые страницы, посвященные «рабочей аристократии» Англии, Франции и Германии, еще в XIX веке подкупавшейся буржуазией метрополий за счет сверхэксплуатации народов колоний и служившей социальным источником оппортунистического соглашательства с капиталом. Так что дело вовсе не в том, чего «не могли предвидеть классики марксизма», а в том, чего у них не успел, либо не захотел прочесть Белов. «Дело не в том, в чем в данный момент видит свою цель тот или иной пролетарий или даже весь пролетариат, – предупреждали в «Святом семействе» (1845) Маркс и Энгельс. – Дело в том, что такое пролетариат на самом деле и что он, сообразно этому своему бытию, исторически вынужден будет делать. Его цель и его историческое дело самым ясным и непреложным образом предуказываются его собственным жизненным положением, равно как и всей организацией современного буржуазного общества» (Соч. Т. 2. С. 40).

У пролетариата могут быть лучшие и худшие времена, периоды подкупа, затмения классового сознания, запуганности, дезинформированности отдельных его отрядов, «опускания» их «на дно», противопоставления их друг другу. Лишь к таким временам и периодам применимы беловские пассажи. Тем не менее, место пролетариата сущностно предопределено в глобальной связке «труд – капитал», и его текущее состояние зависит не только от сложившейся конъюнктуры, но и от претендующих на представительство его интересов и мировоззрения политических партий. Само собой разумеется, это состояние должно постоянно отслеживаться и анализироваться организациями таких партий и за все указанное те должны спрашивать прежде всего с самих себя. Странно было бы, проделав полуторавековой трагически-оптимистический опыт сдвигов и откатов, поражений и побед, снимать с себя ответственность и не включать собственные зрелость и боевитость (либо же инфантильность и пассивность) именно партии в число факторов, характеризующих класс, которому она принадлежит.

Хотите предъявить претензии рабочему классу – предъявите их сперва самим себе. Легко ссылаться на то, что каков-де класс, такова, дескать, и партия. Этим можно удобно прикрыть собственное недомыслие, невежество, леность, трусость и прочие недостатки. По-ленински же вопрос ставится иначе. Да, против объективной реальности не попрешь: какова масса, такова и ее организация. Но при наличии научного социализма, опыта его претворения в ХХ веке и разветвленной сети средств массовой информации эта пассивная (в духе «старого», созерцательного материализма) точка зрения сменяется активной: какова партия, таков и класс, – и за этим следует перспектива высочайшей требовательности к себе и бесконечного совершенствования. Без такого поворота немыслим современный ленинизм.

Ныне не только не верно, но и просто вредно продолжать считать дискуссионным вопрос о принадлежности к трудящемуся пролетариату, наряду с исполнителями мускульных операций, также совокупности наемных работников умственного (научного, инженерного и, частично, организаторского) производительного труда. Эта совокупность особенно разрослась в последние десятилетия в связи с развертыванием научно-технической революции. В ходе «перестройки» она сильно пострадала от ложного (внушенного) ощущения своей «элитарности» и глупо-доверчивого восприятия развязанных «теневым» капиталом, экономистами-рыночниками и «забугорными» советниками антисоциалистических процессов. Ее драматическое отчуждение от научного социализма, пагубная невооруженность общепролетарским самосознанием (естественно, при трезвом понимании своего специфического положения в системе общественного производства и управления обществом) – во многом вина поздней КПСС. Однако считать, что нынешние компартии тут вовсе ни при чем, тоже неправильно. «...Реальность современного мира и России такова, – утверждает после ряда в общем правильных суждений Белов, – нет в них многомиллионных пролетариев, способных объединиться. Вот почему КПРФ воздержалась от выдвижения лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» впредь до его актуализации историей» (Советская Россия...). За один этот пассаж «новым русским» следовало бы «скинуться» и отлить в честь его автора золотую статую. А нам, грешным, подумать, до каких кошмариков может довести нормального интеллигента заскорузлое самомнение «оракула».

Насчет «многомиллионных пролетариев», которых якобы «нет» (в том числе в нашей стране) в наличии, я не привожу нагляднейшей цифири лишь из-за экономии площади. Пролетаризация, обнищание (относительное и абсолютное) есть характернейшая черта образа жизни в современной России, признаваемая, кстати, всеми политическими силами – левыми, правыми и центристскими, каждой по-своему, а также наукой и властями. По Белову, «нет... пролетариев, способных объединиться». Но откуда взялся этот вывод? Он ложен и по своему фактическому содержанию (а вернее – бессодержательности), и по своей категоричности. Я воздержусь от положенных в подобных случаях крепких слов, однако добавлю, что некоторый, весьма слабый повод для «открытия» Белова дает возросшая трудность объединения. Но это качественно иная проблема, которая требует всестороннего осмысления. Иной силы, иной организации, кроме партии соединения научного социализма с рабочим, лево-патриотическим, освободительным, протестным движением, для систематической постановки этой работы история не выдумала. Так что либо такой партии, как и «многомиллионных пролетариев, способных объединиться», у нас просто «нет», либо такая партия есть, но она (в лице Белова и Ко) не может или не хочет выполнять свои насущные, кровные обязанности. В первом случае такую партию надо воссоздавать, во втором – капитально чистить и модернизировать.

«Публицист» Белов частенько пускает в адрес своих оппонентов стрелы сарказма, но сам оказывается их жертвой по не зависящим от него причинам. Что значит воздержание «от выдвижения лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» впредь до его актуализации историей»? Не Юрий ли Павлович, как Дух Святой, возвестит спустя энное время об окончания «великого поста» и о «начале» такой «актуализации»? Неужто ему не ведомо, что до тех пор, пока существует противостояние «труд – капитал», снятие лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», даже краткосрочное (чего в коммунистическом движении до Зюганова-Белова не делал никто), облегчает и ускоряет консолидацию капитала против труда? Это ли не капитулянтская позиция?! Надо вовсе утратить связь с марксистско-ленинской диалектикой и социальной действительностью, чтобы, как Белов, защищать сейчас глубоко ошибочный, элементарно безграмотный тезис «Россия исчерпала лимит на революции», уже несколько лет назад отвергнутый прогрессивной научной общественностью. Пусть ответит Белов на поставленный еще в начале 90-х годов вопрос: «А лимит на контрреволюции у России был?».

«Публицист», должно быть, не понимает, что революции бывают мирными и немирными, и пугает нас только одной вероятностью – гражданской войной, анархией, самосудом, «русским бунтом» и т. п. О том, что придание мирного, конструктивно-созидательного характера радикальным социалистическим преобразованиям может зависеть от компетентности и влиятельности, зрелости и мудрости авангардной, Коммунистической партии, он и не заикается. Пророчит же «неизбежный кровавый произвол с двух сторон» и фиксирует себя как поневоле обозный эволюционист. Суждение, что нашему Отечеству якобы противопоказаны революции, которое, по мнению Белова, «наполнено глубоким нравственным смыслом», мало того, что фальшиво, оно безнравственно с патриотической точки зрения. Оно объявляет Россию своего рода инвалидом истории, которому позволяется далеко не все то, что, по ее (истории) логике, доступно другим.

3. Кого спасать?

Весной 1919 года, в обстановке хозяйственной разрухи, вызванной пятилетней войной, империалистической и гражданской, Ленин выдвинул лозунг: спасти рабочего.

В ноябре 1998 года, после известного финансового спада в августе, Зюганов призвал спасать «средний класс». Признаюсь, я не поверил бы этому, если бы увидел нечто подобное написанным или напечатанным на бумаге, но тому, что услышал собственными ушами, не верить нельзя.

«Надо спасать рабочего, хотя он не может работать, – говорил Ленин, имея в виду остановку многих производств. – Если мы спасем его на эти несколько лет, мы спасем страну, общество и социализм. Если не спасем, то скатимся назад, в наемное рабство. Так стоит вопрос о социализме, который рождается не из фантазии мирного дурачка, называющего себя социал-демократом, а из реальной действительности, из бешеной, отчаянно жестокой классовой борьбы. Это – факт. Все надо принести в жертву, чтобы спасти существование рабочего» (ПСС. Т. 38. С. 359-360).

А что значит спасать не рабочего, а «средний класс»? Если исходить из марксистско-ленинской методологии, предполагающей деление общества на классы главным образом по их отношению к средствам производства, это значит гоняться почти что за привидением. На Западе в известных, в первую очередь пропагандистских, целях признаком принадлежности к «среднему классу» считается – безотносительно к обладанию или необладанию средствами производства – «солидный доход». А у нас? «В нашем нестабильном обществе, – отмечают социологи, – средний класс, как он понимается в западных обществах, находится в зародышевом состоянии. Он настолько тонок, а границы его столь расплывчаты, что средний класс вряд ли стоит учитывать, анализируя социальную структуру российского общества» (Социально-гуманитарные знания. 1999. № 4. С. 18). В лучшем случае лозунг спасения «среднего класса» может связываться с неустойчивостью, зыбкостью положения мелкого и среднего предпринимательства, то бишь низших слоев «новой» буржуазии. Но может ли быть центральным в политике КПРФ и НПСР стремление спасать столь неопределенный компонент общества?

В докладе 27 октября 2001 года Зюганов вновь упомянул «то, что нередко называют «средним классом», – слой более или менее обеспеченных трудящихся». Он аттестуется там «как потенциальная и реальная база патриотических сил, коммунистов» (Правда...). Странное упование на некую «совокупность промежуточных слоев», отнесение которой к «среднему классу» «представляется весьма условным» специалистам из Института социально-политических исследований РАН (См.: Реформирование России: от мифов к реальности. Т. 1. М., 2001. С. 15). Упование, совпадающее с представлениями «о нашей социальной базе», выраженными в Программе Социал-демократической партии России (объединенной), среди организаторов которой мелькают имена М.С. Горбачева, А.И. Подберезкина, Г.Х. Попова, И.П. Рыбкина, Б.Ф. Славина, К.А. Титова, А.Н. Яковлева (См.: Социал-демократ. 02.11.01. С. 1,7).

Зюганов ссылается на то, что на выборах за левых кандидатов, как правило, голосуют граждане с относительно высокими доходами, которых труднее подкупить. Но это скорее «рецидив советскости», «пережиток социализма», чем долгоиграющий фактор в основательно обобранной ельцинско-путинской России.

Факт остается фактом, и он настораживает: и Белов, и Зюганов оставляют без призора, считают бесперспективным и «не своим» колоссальный человеческий массив. Их мало интересует «проклятьем заклейменный весь мир голодных и рабов», о котором поется в «Интернационале».

Что собой являет этот мир сегодня? Согласно уже процитированному обширному исследованию, «основная масса лиц, продающих рабочую силу (а также продававших ее в прошлом и временно безработных), может быть отнесена к классу наемных работников, т.е. рабочему классу в его современном смысле, равно включающим в свой состав лиц физического и умственного труда. И в подавляющем большинстве своем они находятся в состоянии бедности либо нищеты. В 1999 г. доход на душу населения менее двух долларов в день имело 70 % населения страны, это международно признанная граница бедности, а 30 % из них – менее одного доллара в день, что признается границей нищеты в наименее развитых странах» (Там же. С. 1-7). Ирония современной истории выражается в том, что упомянутые «левые» лидеры обращают свои взоры к зарождающейся «рабочей аристократии», скользя мимо громады ограбленного и расчленяемого трудящегося пролетариата, который, если он безграмотен, не сознателен и не культурен, партии надо упорно просвещать, как поступали ленинцы. Это, а не наивное ожидание, что капитал когда-нибудь вырастит для КПРФ обеспеченных и сознательных рабочих, – ее основное поприще. Разве не очевидно, что капитал не будет выполнять какой-либо «коммунистический» заказ? Капиталу самому позарез надобен толстый слой «эффективных собственников», своего рода социально-политическая подушка мещанства, предохраняющая от неприятных соприкосновений с «худым и горбастым» беднейшим «простонародьем». Возможно, «левым» лидерам, уже частично отравленным пресловутой концепцией «элиты», позволят и здесь урвать для себя «ушко». Но не более. Подлинной социальной базой успешного коммуно-патриотического движения может стать только объединенный труд, интеграция эксплуатируемых наемных работников всех отраслей, профессий, национальностей и поколений. Игра со стрелками любителей подвигать рельсы на этой магистрали кончится для них плохо. Рано или поздно их прижмет буфером локомотив: буржуазия или пролетариат.

«Ухудшение общественного положения пролетариата, – писал, полемизируя с П.Б. Струве, Г.В. Плеханов, – вовсе не равносильно созданию условий, затрудняющих развитие его классового самосознания. Конечно, только анархисты а la Бакунин могли воображать, что бедность уже сама по себе есть лучший из всех возможных социалистических агитаторов. Но ведь и зажиточность сама по себе далеко не всегда является «внушителем» революционного духа. Все зависит от обстоятельств места и времени.

«Критики», считающие ухудшение общественного положения рабочего класса несовместимым с развитием классового самосознания, – подчеркивал первый русский марксист, – просто-напросто не понимают материалистического объяснения истории...» (Избр. филос. произв. Т. II. М., 1956. С. 601). И в отношении Белова-Зюганова, увы, это так. Они наступают на те же грабли, что Бернштейн и Струве.

4. Что не дозволено Юпитеру

Согласно известной формулировке, «диалектический материализм есть мировоззрение марксистско-ленинской партии» (Сталин И. В. Соч. Т. 14. С. 253). Формулировка эта, при всех нападках на ее автора, не только не опровергнута, но и воспроизводится в документах многочисленных коммунистических объединений по сей день. «В определении своих программных целей, стратегии и тактики борьбы за их достижение, – говорится, в частности, в Программе КПРФ, – она (то есть партия. – Р. К.) руководствуется развивающимся марксистско-ленинским учением, материалистической диалектикой (курсив мой. – Р. К.), опирается на опыт и достижения отечественной и мировой науки и культуры» (КПРФ в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (1992-1999). М., 1999. С. 230).

Но является ли это коллективное мировоззрение партии личным мировоззрением председателя ее ЦК Зюганова и ее «идеолога» Белова? Очевидно, нет. Оба православные, они закономерно для себя не произносят слов «материализм» и «материалистический», ибо стоят на религиозно-идеалистических позициях. Мне могут сказать, что это – догматическая, доктринерская придирка, «ловля блох». Но у названных слов столь значительный, фундаментальный смысл, измеряемый только всемирно-историческим масштабом, что любые кривотолки и хулы на сей счет неизбежно рассыпаются в стороны, как легкий прах. Ведь за ними высится то, над чем обычно не задумываются люди, отвыкшие учиться, но что для последовательных, целостных, не «двоящих» и не «частичных» коммунистов непреложно, – верность научной истине. Думается, именно верность истине является необходимым и коренным устоем единства коммунистических рядов.

Марксисты-ленинцы строго различают свое отношение, с одной стороны, к религиозной вере, с другой стороны, к верующим. Первую они воспринимают как древнейший феномен донаучного общественного сознания, происхождение, условия существования, виды, эволюция которого требуют объективного исследования, как глубоко личное переживание. Что касается вторых, то они являются нашими согражданами, часть которых разделяет коммунистические социально-политические и нравственные принципы и нередко самоотверженно участвует в общей борьбе. Нет серьезных причин препятствовать вступлению этих товарищей в компартию и работе их в ее организациях, за исключением разве что попыток поставить под вопрос научный светский характер ее идеологии, исказить на свой лад ее философское лицо. Об этом-то здесь и идет речь.

«Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку», – говаривали древние. Применительно к компартии, когда дело касается отношения к религии и церкви, эту латинскую поговорку следовало бы переиначить: «Что дозволено быку (рядовому партийцу), то не дозволено Юпитеру (партийному лидеру)».

Естественно, – такова традиция, – лидер партии оказывается властителем дум, законодателем политики, моральным авторитетом своей организации с ее четко выраженным, самостоятельным взглядом на мир и человеческие отношения. Но если он подводит эту организацию под «духовное окормление» иных, внешних сил (как в нашем примере, Русской православной церкви; при многонациональности и многоконфессиональности России в потенции это место могут занять мечеть и костел, дацан и синагога), лишая ее мировоззренческого и нравственного суверенитета, то возникает, сколько бы мы ни уходили от этой констатации, откровенный конфликт. Появись в Р Ф, допустим, Православно-коммунистическая (Социал-христианская) партия (что, кстати, не исключено) или же соответствующая секция в КПРФ, Зюганов и Белов нашли бы себе подобающее место. Мы же наблюдаем и терпим немыслимый, с ленинских позиций, абсурд: крупнейшая в стране политическая партия не может позволить себе «роскошь» иметь во главе своей образованных и энергичных людей с адекватными взглядами. Об этом вопиет сама природа коммунистической партии, причем сложившееся и, видимо, умышленно закрепляемое противоречие тормозит концентрацию квалифицированных марксистско-ленинских кадров и их приумножение, формирование по-настоящему современного, не обремененного ветхозаветными веригами, интеллектуального авангарда общества. Само собой напрашивается сравнение: если ныне правящему классу, по понятным мотивам, выгодна деконцентрация трудящегося пролетариата, то кому выгодно нечто похожее в его партии?

Выше я намекнул на серьезное отклонение обоих «наставников» КПРФ от ленинской классовой ориентации и могу иллюстрировать его на многих примерах. Не собираюсь никого обличать, но полагаю, что Зюганов и Белов – помимо того, что они под влиянием кризисных явлений рубежа 80-90-х годов отшатнулись, как некоторые социал-демократические интеллигенты начала ХХ века, от научного социализма в сторону «богостроительства» – заражены также наследственной аппаратной болезнью поздней КПСС.

Еще в 1925 году, отдаленном от нас жизнью целого поколения, Сталин в ответ на вопрос об «опасности нашего партийного перерождения в связи со стабилизацией капитализма, если эта стабилизация продержится долго», назвал среди других «опасность падения партийного руководства и связанную с этим возможность превращения партии в придаток государственного аппарата» (Соч. Т. 7. С. 164). Разве это не сбылось окончательно, когда Горби – очевидно, с подачи подхалимов-юристов – возжелал стать единоличным президентом СССР и стал им? Разве не вышло так, что партия из добровольного идейного союза единомышленников, направляющего деятельность всех общественных организаций и государственной машины, сама оказалась «придатком» этой машины, надобность в котором вскоре отпала? Специфической чертой выращенных КПСС чиновников теперь уже стало прижимание к государственной власти, какой бы, с классовой точки зрения, она ни была. Это – с одной стороны. А с другой – совершились отрыв и отчуждение от трудящихся масс, для которых партия была создана. «Вышли мы все из народа. Как нам вернуться назад?» – эта горькая шутка, слышанная мной в 60-х годах, тогда еще таила в себе тревогу и проблему. Но ко времени горбачевских «реформ» и та и другая успели выветриться. Возврат к породившим ее массам стал для компартии непременным условием сохранения и возобновления своего естества. Я пишу это не в осуждение нынешнего присутствия КПРФ в парламенте – участие коммунистов в представительной законодательной власти и целесообразно и необходимо. Декоммунизирующее влияние оказывает не это участие само по себе, а превращение такового в самоцель. И тут не повредит повышенная бдительность.

История, увы, повторяется, и вокруг немало аналогий то с 1905 годом, то с Октябрем. «Происходит совершенно необыкновенная вещь (как все): – записывал в своем дневнике 14 января 1918 года кристально чистый А. А. Блок, – «интеллигенты», люди, проповедовавшие революцию, «пророки революции», оказались ее предателями... На деле вся их революция была кукишем в кармане царскому правительству... Оказывается, они мечтают теперь об учреждении собственного мракобесия на незыблемых основах своей трусости, своих патриотизмов». А тремя днями раньше: «Мы выполняем свою историческую миссию (интеллигенция – при этом – чернорабочие, выполняющие черную работу): вскрыть Правду» (Соч. Т. II. М., 1955. С. 493-494). Именно об этом различении буржуазной и пролетарской интеллигенции писал В. В. Маяковский: «Не такой -/ чернорабочий,/ ежедневный подвиг// на плечи себе/ взвалил Ильич» (Стихотворения. Поэмы. Пьесы. М., 1969. С. 478). Возобновление этого подвига есть условие построения, наконец, Последовательной коммунистической партии, аббревиатуру которой – ПКП – можно образно расшифровать как: Просвещать (неустанно вносить, по Ленину, научный социализм, передовое знание в массовое сознание) – Ковать (волю «чернорабочего» люда к борьбе и победе, к разумной и гуманной власти) – Пахать (на ниве всенародного труда). Речь идет отнюдь не об образовании еще одной, новой партии и не о ее названии. Речь идет лишь о девизе для современных марксистов-ленинцев.

5. Об ответственном отношении к теории

Всем хорошо памятно, что погром марксизма-ленинизма – как правило, бездоказательный, а то и шарлатанский – велся с конца 80-х годов под лозунгом: «Нет истины в последней инстанции».

Насаждался «плюрализм», на который для маскировки некоторое время навешивался ярлык «социалистический».

Горбисты проявили завидную прыть, подменяя единственность, целостность, симфоничность истинного знания множественностью, хаосом и какофонией мнений.

Разумеется, когда предпринимается «мозговая осада» и «мозговой штурм» какой-либо проблемы, естествен и необходим выплеск индивидуальных творческих возможностей, выявление в дискуссии различных подходов, методологических приемов, сопоставление точек зрения, опробование вариантов решения и т. д. Но в этом потоке (иначе он бессмыслен) должны фиксироваться свои качественные ступени, достоверные результаты, становящиеся общезначимыми, свои узловые пункты, которые позволяют не погрязать в бесконечных прениях, а все же двигаться вперед. Ситуация, когда все устали от слов и устало даже само слово, когда никто уже никому не внимает, а добытая истина, не получая признания, тонет в пучине полуистин, заблуждений и лжи, такая ситуация выгодна только реакции. Очевидно, нельзя налагать оков на жажду каждого без опасений и помех высказаться, но в угоду этой свободе для языка нельзя жертвовать выверенными достижениями свободомыслящей науки, которые служат ступенями и каркасом становления свободы человека вообще. Это с трудом доходит до значительной части нашей интеллигенции, когда речь ведется о судьбах марксизма-ленинизма. А ведь вопрос этот ясен давно. Достаточно вспомнить нашу историю хотя бы с момента блестящего спора Плеханова с Бернштейном. «Марксова теория не есть вечная истина в последней инстанции. Это верно, – писал Георгий Валентинович. – Но она является высшею социальной истиной нашего времени...» (Цит. соч. С. 367). Если вы, при всех ваших претензиях на новаторство, не в состоянии опровергнуть это утверждение, извольте с ним считаться.

Запомнился один разговор конца 70-х годов с активистами Германской компартии. Из их рассказов следовало, что в своих низовых организациях им приходится иметь дело с чрезвычайной социальной пестротой состава и испытывать из-за этого немало трудностей. «Поймите наше положение, – говорили немецкие товарищи, – нам надо каждый день соединять, к примеру, интересы высококвалифицированных, прилично зарабатывающих авиадиспетчеров из международного аэропорта, где у нас большая и крепкая ячейка, с интересами безработных и маргинальных элементов. Тут есть над чем поломать голову». Кто бы тогда знал, что через два десятилетия с подобной задачей столкнутся и коммунисты России. То, что даже в нашу среду проникли деление на «черную» и «белую» кость и манера воротить нос от первой, тяготея к «элите», обусловливается быстрой социально-классовой дифференциацией (вплоть до антагонизма) общества. И не только ею. Это, конечно, можно объяснить, но, применительно к коммунистам, никак нельзя оправдать.

Сплочение на истине и соединение на некоей интегральной платформе сквозного классового интереса многочисленных слоев и групп сознательно дробимого власть имущими эксплуатируемого большинства – от академика до поденного наемника – такова сверхзадача. И тяжелая работа. Можно ли решать эту задачу, выполнять эту работу на базе внедряемого ныне отношения к классическому наследию? Вряд ли. «Структурные преобразования в экономике под влиянием НТР превратили в ведущую силу общественного прогресса интеллигенцию, – читаем мы Зюганова, – привели к резкому сокращению удельного веса в населении индустриальных рабочих и значительному расширению влияния на жизнь общества средних слоев, отстаивающих эволюционный путь развития человечества». Ничего не скажешь, формулировки одна другой «свежее». Но что это, как не полуправда и размывание марксистско-ленинского положения об исторической миссии пролетариата производительного физического и умственного труда, не высовывание опять того же мифического «среднего» класса-эволюциониста, о котором упоминалось ранее?

«Нуждается в уточнении и корректировке, – говорится далее, – многое в марксистской доктрине (почему не в науке? – Р. К.), в том числе даже учение о безвозмездно отчуждаемой капиталистами прибавочной стоимости, об абсолютном и относительном обнищании рабочего класса, теория пролетарской революции с ее выводом о диктатуре пролетариата» (Россия – родина моя. Идеология государственного патриотизма. М., 1996. С. 284, 285). Вчитываешься в эти строки и ждешь, когда, наконец, автор что-либо «уточнит» и что-либо «скорректирует»: вдруг состоится открытие?! Но грозилась синица море зажечь... Мало того, что автором посеяны совершенно не мотивированные сомнения, очень похожие на родственные им выпады «демократов» и гасящие волевые импульсы коммунистов, он даже не утруждает себя показом хотя бы некоторых направлений своего предполагаемого изыскания. Намек на теперешнюю «неполноценность» марксизма-ленинизма сделан, тень брошена, но разрешить возникшее недоумение читателя конкретно он не спешит. Можно ли при таком стиле «творчества» говорить об ответственном отношении к теории?

Самое печальное состоит в том, что, греша раз за разом против научного социализма, Зюганов и его сторонники затеяли в истекшем году раскол Союза коммунистических партий – КПСС на постсоветской территории и попытались утвердить в нем свою монополию. В этом нет ничего сверхъестественного, поскольку уже по ленинскому опыту хорошо известно, что идейный и организационный оппортунизм, как правило, идут рядом и переплетаются между собой. Да и образование двух СКП – марксистско-ленинского, революционного по своей идеологии, с одной стороны, и эклектически-реформистского – с другой, оказавшееся в наши дни неизбежным, вытекает из теперешнего состояния российского («эсэнговского») общества, его социальной структуры. Прав был Плеханов, когда писал, что «свобода мнений необходимо должна дополняться свободой взаимного сближения и расхождения», тем более что мы живем в тесном контакте с буйно распухающей буржуазией. По мнению Плеханова, «последняя свобода не существует там, где тот или другой предрассудок заставляет идти вместе таких людей, которым лучше разойтись ввиду различия их взглядов» (Цит. соч. С. 401). Но вопрос даже не в этом. Предрассудки Белова и Зюганова разделяет в КПРФ и в отколовшемся СКП-КПСС ничтожное меньшинство членов, а точнее – специфическая узкая группка лиц. Громадное большинство держится за эти организации вследствие магнитного притяжения массы, надежды на исправление их курса, а также обаяния власти. Не созрело ли, а точнее – не перезрело ли элементарное решение: коммунисты должны возглавляться коммунистами?..

Оглядываясь назад, можно достоверно утверждать: важнейшим фактором поражения КПСС явилось отставание ее престарелой верхушки от требований марксистско-ленинской, материалистической диалектики. Сложилась даже «мода» на то, чтобы пироги нам непременно пек сапожник, а сапоги тачал пирожник, сдабриваемая «философическим» любительством и приблизительностью. Сколько же и дальше жевать мочало невежества?! Когда-то надо перестать.

2001 г