Пожалуй,[1] ни об одном историческом событии не лгали так много, как о революции 1918 г. в Германии. Особенно живучими и прямо-таки неискоренимыми оказались три легенды.

Первая особенно широко распространена среди немецкой буржуазии и в наши дни. Она попросту отрицает революцию. То и дело приходится слышать разговоры, что настоящей революции в Германии 1918 г. так и не было. Все, что тогда произошло, в действительности «было лишь крахом существующего порядка. Лишь из-за временного ослабления власти» в момент поражения матросский мятеж был сочтен за революцию.

Насколько ошибочны и слепы подобные утверждения, сразу видно из сравнения событий 1918 и 1945 гг. Это в 1945 г. действительно имел место только крах всего существующего.

Конечно, в 1918 г. матросский мятеж дал толчок революции, но только толчок. Это-то и было из ряда вон выходящим: обычный матросский мятеж в первую неделю ноября 1918 г. вызвал землетрясение, поколебавшее всю Германию: поднялись вся тыловая армия, весь городской пролетариат, а в Баварии еще и часть сельского населения. Но это восстание уже не было просто мятежом – это была подлинная революция. Речь шла не только об отказе выполнять приказы, как это случилось 29 и 30 октября на морских кораблях, стоявших на рейде Шиллиг. Речь шла о свержении господствующего класса и преобразовании государства. А что такое революция, если не это? Как всякая революция, эта тоже свергла старый строй, заменив его зачатками нового. Она была не только разрушительной, она была и созидательной. Ее творением были рабочие и солдатские Советы. Конечно, при этом не все шло гладко и ровно, новый строй не сразу действовал столь же четко, как свергнутый старый, были и нежелательные, и комичные явления – но какая революция протекала иначе? Столь же естественно и то, что революция разразилась в момент слабости и позора старого строя и отчасти обязана победой именно этой слабости.

С другой стороны, необходимо отметить как особую заслугу Ноябрьской революции 1918 г. в Германии ее самодисциплину, добродушие и человечность. Это тем более примечательно, что революция почти повсюду была стихийным делом масс, лишенных руководства. Подлинным героем революции были массы – дух времени очень точно уловил это: не случайно немецкое театральное искусство и кино в те годы достигли особых высот в изображении великолепных массовых сцен, не случайно знаменитая тогда революционная драма Эрнста Толлера была названа «Человек-масса». С точки зрения подвига революционных масс ноябрь 1918 г. в Германии не уступает ни июлю 1789 г. во Франции, ни марту 1917 г. в России.

О том, что революция в Германии не была фантазией или плодом больного воображения, а была живой и здоровой реальностью, имеется, наконец, еще одно свидетельство: те реки крови, которые были пролиты в первом полугодии 1919 г., чтобы ее разгромить и повернуть вспять историю. Кто разгромил революцию? На этот счет не может быть сомнений: это было руководство СДПГ, это был Эберт со своей командой. Нет сомнений и в том, что руководители СДПГ, чтобы разгромить революцию, сначала возглавили ее и тем самым предали. Говоря словами неподкупного и знающего свидетеля Эрнста Трёльча: руководители СДПГ, «чтобы оказать воздействие на массы, удочерили революцию как свое родное, долгожданное дитя, хотя они не только не совершили ее, но и считали, со своей точки зрения, преждевременно рожденной и уродливой».

Здесь очень важно быть точным, здесь каждое слово имеет значение. Верно, что руководители СДПГ не свершили революцию и не желали ее. Но неточно было бы повторять за Трёльчем, что они только «удочерили» ее. Они не только «удочерили» революцию, она действительно была их собственным, долгожданным ребенком. Ведь они в течение пятидесяти лет проповедовали и обещали ее. И хотя это «родное, долгожданное дитя» стало теперь для СДПГ нежеланным, партия была и осталась его родной матерью, а убив его, стала детоубийцей.

И как всякий детоубийца, СДПГ пыталась оправдаться, утверждая, что то был мертворожденный ребенок или выкидыш. В этом – корни второй большой легенды относительно революции в Германии: будто это была не та революция, которую на протяжении пятидесяти лет провозглашали социал-демократы, а большевистская революция, импортированная из России, и будто СДПГ оградила и спасла Германию от «большевистского хаоса» (между прочим, выражение «большевистский хаос» само по себе является терминологической ложью; большевизм, что бы о нем ни говорили, – это противоположность хаоса).

Революция 1918 г. не была импортирована из России, а выросла на германской почве. И то была не коммунистическая, а социал-демократическая революция – именно та революция, которую на протяжении пятидесяти лет предсказывала и требовала СДПГ, к которой она готовила миллионы своих сторонников, выдавая себя на всем протяжении своего существования за орган такой революции. Это легко доказать. Революцию осуществила не малочисленная и организационно слабая группа «Спартак», ее свершили миллионы рабочих и солдат, являвшихся социал-демократическими избирателями. Правительство, которого требовали эти миллионы – еще в январе 1919 г. и, как прежде, в ноябре 1918 г., – было не правительством спартаковцев или коммунистов, а правительством воссоединенной социал-демократической партии. Конституция, к которой они стремились, не должна была предусматривать диктатуру пролетариата. Господствующим классом должен был стать пролетариат, а не буржуазия, но он хотел править на основе демократии, а не диктатуры. Отстраненные от власти классы и их партии должны были получить право голоса в парламенте – примерно так же, как имели право голоса в парламенте социал-демократы во времена вильгельмовской империи.

Методы этой революции – возможно, ей же во вред – тоже были какими угодно, но только не большевистскими и не ленинскими. Если говорить точнее, они были даже не марксистскими, а лассальянскими: решающим рычагом власти, овладеть которым стремились революционные рабочие, матросы и солдаты, была для них не собственность на средства производства, что соответствовало бы марксистскому учению, а государственная власть. Так они, говоря словами социал-демократической боевой песни, вступили «на путь, которым нас вел Лассаль».

В соответствии с требованиями предтечи социал-демократии Фердинанда Лассаля, которые он выдвинул в 60-е годы XIX в., революционные массы стремились овладеть государственной, а не экономической властью. Они захватывали не фабрики, а ведомства и казармы. В качестве «народных уполномоченных» они выбирали социал-демократических вождей.

И эти вожди, приняв из рук революции государственную власть, использовали ее для кровавого подавления этой революции – их собственной, долгожданной, наконец ставшей реальностью революции. С самого начала Эберт пытался сделать то, чего напрасно добивался Кайзер, – натравить возвращающиеся с фронта войска на революционных рабочих. А когда это ему тоже не удалось, он, не колеблясь, пошел еще дальше – вооружил самых заклятых воинствующих контрреволюционеров, врагов буржуазной демократии, да и собственных врагов, предшественников фашизма в Германии, – и поднял их на борьбу со своими ничего не подозревавшими сторонниками.

Это факт: то, что СДПГ утопила в крови и от чего она, если хотите, «избавила», или «спасла», Германию, было не коммунистической, а социал-демократической революцией. Социал-демократическая революция, которая произошла в Германии в 1918 г., была, как предсказал и надеялся принц Макс Баденский, за неделю до 9 ноября «задушена», утоплена в собственной крови. Но это было сделано не руками принцев и монархов, свергнутых ею, а руками ее собственных вождей, которых она с полным доверием поставила у власти. Она была подавлена самым жестоким, беспощадным образом, притом не с фронта, не в честном бою, а с тыла, путем предательства.

Не важно, чью сторону при этом занимаешь, сожалеешь ли о конечном результате, или приветствуешь его: каждому ясно, что эти события обрекли на вечный позор имена Эберта и Носке. Прошли десятилетия, но два приговора, высказанные в ту пору и скрепленные всей жизнью тех, кто их произнес, до сих пор звучат, как живые. Франц Меринг, ветеран социал-демократии и ее историограф, сказал в январе 1919 г. перед своей смертью от разрыва сердца: «Столь низко не опускалось еще ни одно правительство». А Густав Ландауэр произнес, прежде чем погибнуть от рук, а точнее, под сапогами солдатни добровольческих отрядов Носке: «Я не знаю за всю историю жизни на земле более омерзительного существа, чем социал-демократическая партия».

Эберт и Носке не становятся симпатичнее от того, что они были не крупномасштабными негодяями, а скорее мелкими обывателями. Чудовищность их исторических дел не соответствует характеру их личности. Исследуя мотивы их поступков, не находишь ничего демонического или сатанинско-величественного, а только банальность: любовь к порядку и мелкобуржуазный карьеризм. Можно вполне поверить, что они искренне ненавидели и почти панически боялись того беспорядка, который неизбежно является спутником любой революции, хотя поразительно, почему они не испытывали такого страха перед не меньшими по масштабам, но более кровавыми беспорядками контрреволюции. Но, видимо, еще глубже, чем страх перед беспорядком, сидела в них спесь мещанина, перед которым неожиданно открылись двери в великосветское общество и который, более того, услышал, что свет просит его о помощи. Тот факт, что буржуазные коллеги по парламенту неожиданно начали с уважением относиться к тем, кого когда-то считали «безродным сбродом», что такие люди, как Грёнер и принц Макс Баденский, стали проявлять к ним лестное доверие и даже Кайзер с Гинденбургом милостиво снисходили до общения с ними; что все те, кого прежде боялись и кому завидовали, теперь, оказавшись в беде, видели в Эберте и его партии свою последнюю надежду на спасение, – все это вызвало в удостоенных столь высокой чести теплую волну доверчивой и гордой преданности, во имя которых они готовы были на любую жертву, даже если это будут тысячи людских жизней. Они радостно принесли в жертву тех, кто им верил и шел за ними, во имя тех, кто одарил их своей благосклонностью. Ужасное творилось с верноподданным, подобострастным простодушием холуя.

При этом Эберт столь же слепо доверял генералам, принцам и крупным буржуа, «вложившим в его руки судьбу германской империи», сколь слепо верили ему вершившие революцию социал-демократические рабочие, матросы и солдаты. И те, кому он оказал услугу своим предательством, предали его после того, как он сделал свое дело, точно так же, как он сам предал революцию. Средство, которое они избрали для этого, было третьей из трех больших легенд о революции в Германии: легендой об ударе кинжалом в спину.

Утверждение, что социал-демократическая революция виновна в поражении Германии, что она «нанесла удар кинжалом в спину победоносному фронту», было публично высказано Гинденбургом и Людендорфом сразу после того, как Эберт и Носке завершили подавление революции, и в течение четверти века принималось на веру немецкой буржуазией.

Это утверждение само по себе наносило удар в спину социал-демократическим вождям, которым кайзеровская Германия в октябре-ноябре 1918 г. приписала свое поражение и доверила свое спасение (Людеядорф заявлял: «Теперь сами расхлебывайте этот суп...»).

Лояльно признав свою ответственность за поражение (Эберт, обращаясь к возвращающимся с фронта войскам, сказал: «Ни один враг не смог победить вас...») и, словно верный пес, положил к ногам немецкой буржуазии бездыханное тело революции. Эти вожди получили в вознаграждение легенду об ударе кинжалом в спину. В последующие годы Эберта буквально затравили до смерти бесконечно повторяемым обвинением в измене родине, совершенно необоснованным, но тем не менее санкционированным решением суда.

Можно было бы питать к Эберту сочувствие, если бы в том, как история мстила ему, не проявилась своего рода изощренная справедливость. У Анетты фон Дросте-Гюльсгоф есть баллада, с поразительной точностью предвосхитившая судьбу Эберта.

Во время кораблекрушения некто убивает одного из своих спутников, столкнув его со спасительной доски. При этом ему случайно запомнились фабричные знаки на доске: «Батавия-510». Убийство остается нераскрытым. Но когда убийца, наконец, добирается до берега, его по ошибке принимают за давно разыскиваемого пирата. Невинного приговаривают к смерти, ведут на казнь.

А он, обижен, гордо шел

Презрев печальную юдоль.

На виселице вдруг прочел:

«Батавия – пять, один и ноль».

Стихотворение называется «Возмездие».

Точно так же косвенным путем, но неотвратимо обрушилось на Эберта возмездие за то, что он сделал с революцией. Его затравили до смерти ложью, обвинениями в предательстве, которого он никогда не совершал. Но эти обвинения никогда не задели бы его, если бы он не был виновен в другом акте предательства. Он нанес удар кинжалом в спину, но не победоносному фронту, а победоносной революции, и сделал это ради тех, кто затем заколол его сзади – с помощью лжи об ударе кинжалом в спину.

Трудно подавить известное удовлетворение при виде эстетического совершенства этой сложной симметрии. Возникает ощущение: словно находишься на вершине симфонической композиции, где сплетаются все темы, обнажая при этом свои общие истоки. При поверхностном подходе может показаться, что ложь об ударе кинжалом в спину была вопиющей несправедливостью по отношению к Эберту. Но если посмотреть поглубже и повнимательнее, то видно, что он этого заслужил. Его предали так же, как предавал он сам, и его смогли предать только потому, что он предал сам.

29 сентября 1918 г. Людендорф свалил на социал-демократов вину за свое поражение, чтобы иметь возможность позднее заклеймить их как предателей. Революция пришла им на помощь и начала разбивать западню, которую он поставил и в которую они сами зашли, не видя опасности. Но они предали революцию – и западня захлопнулась. Вот, в трех фразах, вся история. Страшная, но не лишенная смысла история. Ее можно было бы озаглавить: «Заслуженная кара».

К сожалению, кара за великое предательство германской революции 1918 г. затронула не только тех, кто ее заслуживал.

Коллективный герой этой революции, немецкий рабочий класс, так никогда и не оправился от того удара в спину, который был ему тогда нанесен. Социалистическое единство, во имя которого он храбро сражался и истекал кровью, было навсегда утрачено в 1918 г. Это страшное предательство положило начало великому расколу социалистического движения и неистребимой ненависти между коммунистами и социал-демократами, подобное той ненависти, которую испытывают друг к другу волки и собаки (как известно, собака – это бывший волк, которого человек приручил для своих целей; социал-демократия – это бывшая рабочая партия, которую приручил для своих целей капитализм). Те же рабочие, которые храбро, но неудачно сражались в 1918 и даже в 1919 и в 1920 гг., обнаружили через пятнадцать лет, что их боевой дух, столь необходимый для борьбы с Гитлером, сломлен. А их сыновья в 1945 г. уже не смогли повторить подвиг отцов, свершенный в 1918 г. Их внуки, живущие сегодня, вообще уже ничего не знают об этом подвиге. Революционные традиции германских рабочих угасли.

И немецкому народу в целом, включая его буржуазные слои, которые тогда с понятным облегчением и злорадством приветствовали крушение революции, пришлось дорого заплатить за это крушение: «Третьей империей», повторением мировой войны, вторым, еще более тяжким поражением, утратой своего национального единства и суверенитета. Все это в зародыше уже присутствовало в той контрреволюции, которую развязали социал-демократические вожди. От всего этого Германию могла бы оградить победа германской революции.

И по сей день есть еще много немцев типа Эберта, ненавидящих любую революцию, «как смертный грех». И по сей день много таких, которые отрекаются от революции 1918 г., считая ее позорным пятном в истории нации. Но революция не позорное пятно. Она была славным подвигом – особенно после тех четырех лет, когда народ голодал и истекал кровью. Позорным пятном было предательство, свершенное по отношению к ней.

Разумеется, революцию не делают ради удовольствия. Разумеется, искусство руководства государством в том и состоит, чтобы с помощью предупреждающих реформ по возможности избежать революции. Всякая революция – это болезненный, кровавый и сложный процесс, подобный родам. Но, подобно родам, каждая победоносная революция – это творческий процесс, дающий новую жизнь.

Все народы, пережившие великую революцию, с гордостью вспоминают о ней. И каждая победоносная революция возвеличивала народ, совершивший ее: Нидерланды и Англию – в XVII веке, США и Францию – в XVIII и XIX, Россию и Китай – в XX веке. Больным народ становится не от победоносных революций, а от революций задушенных и подавленных, от революций, которые предали и от которых отреклись.

Немцы до сих пор больны из-за того, что революция 1918 г. была предана.

---