О статье Энгельса "Внешняя политика русского царизма"
Письмо членам
Политбюро ЦК ВКП(б) 19 июля 1934 года[1]
И. Сталин
Рассылая
членам Политбюро ЦК статью Энгельса "Внешняя политика русского
царизма", считаю нужным предпослать ей следующие замечания..
Товарищ
Адоратский предлагает напечатать в ближайшем номере "Большевика",
посвященном двадцатилетию мировой империалистической войны, известную статью
Энгельса "Внешняя политика русского царизма", впервые опубликованную
за границей в 1890 году. Я считал бы вполне нормальным, если бы предлагали
напечатать эту статью в сборнике сочинений Энгельса или в одном из исторических
журналов. Но нам предлагают напечатать ее в нашем боевом журнале, в "Большевике",
в номере, посвященном двадцатилетию мировой империалистической войны. Стало
быть, считают, что статья эта может быть рассматриваема как руководящая или, во
всяком случае, глубоко поучительная для наших партийных работников с точки
зрения выяснения проблем империализма и империалистических войн. Но статья
Энгельса, как видно из ее содержания, несмотря на ее достоинства, не обладает,
к сожалению, этими качествами. Более того, она имеет ряд таких недостатков,
которые, если она будет опубликована без критических замечаний, могут запутать
читателя.
Поэтому
я считал бы нецелесообразным опубликование статьи Энгельса в ближайшем номере
"Большевика".
Но
что это за недостатки?
1.
Характеризуя завоевательную политику русского царизма и воздавая должное
мерзостям этой политики, Энгельс объясняет ее не столько
"потребностью" военно-феодально-купеческой верхушки России в выходах
к морям, морских портах, в расширении внешней торговли и овладении
стратегическими пунктами, сколько тем, что во главе внешней политики России
стояла якобы всемогущая и очень талантливая шайка иностранных авантюристов,
которой везло почему-то везде и во всем, которой удивительным образом удавалось
преодолевать все и всякие препятствия на пути к своей авантюристической цели,
которая удивительно ловко надувала всех европейских правителей и добилась,
наконец, того, что сделала Россию самым могучим в военном отношении государством.
Такая
трактовка вопроса в устах Энгельса может показаться более чем невероятной, но
она, к сожалению, факт.
Вот
соответствующие места из статьи Энгельса.
"Внешняя
политика, – говорит Энгельс, – это, безусловно, та область, в которой царизм
очень и очень силен. Русская дипломатия образует своего рода новый иезуитский
орден, достаточно мощный, чтобы превозмочь в случае надобности даже царские
прихоти и, широко распространяя коррупцию вокруг себя, пресечь ее в своей
собственной среде. Вначале этот орден вербовался по преимуществу из
иностранцев: корсиканцев, как, например, Поццо-ди-Борго, немцев, как
Нессепьроде, остзейских немцев, как Ливен. Иностранкою была и его основательница,
Екатерина II".
"До
сих пор только один чистокровный русский, Горчаков, занимал высший пост в этом
ордене. Его преемник фон Гире опять уже носит иностранную фамилию".
"Это
тайное общество, вербовавшееся первоначально из иностранных авантюристов, и
подняло русское государство до его нынешнего могущества. С железной
настойчивостью, неуклонно преследуя намеченную цепь, не останавливаясь ни перед
вероломством, ни перед предательством, ни перед убийством из-за угла, ни перед
низкопоклонством, не скупясь на подкупы, не опьяняясь победами, не падая духом
при поражениях, шагая через миллионы солдатских трупов и по меньшей мере через
один царский труп, эта шайка, настолько же бессовестная, насколько и
талантливая, сделала больше, чем все русские армии, для того, чтобы расширить
границы России от Днепра и Двины за Вислу, к Пруту, Дунаю, к Черному морю, от
Дона и Волги за Кавказ, к истокам Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Это она сделала Россию
великой, могущественной, внушающей страх, и открыла ей путь к мировому господству"
(См. вышеупомянутую статью Энгельса).
Можно
подумать, что в истории России, в ее внешней истории, дипломатия составляла
все, а цари, феодалы, купцы и другие социальные группы – ничего, или почти
ничего.
Можно
подумать, что если бы во главе внешней политики России стояли не иностранные
авантюристы, вроде Нессельроде или Гирса, а русские авантюристы, вроде
Горчакова и других, то внешняя политика России пошла бы другим путем.
Я
уже не говорю о том, что завоевательная политика со всеми ее мерзостями и
грязью вовсе не составляла монополию русских царей. Всякому известно, что
завоевательная политика была также присуща – не в меньшей, если не в большей
степени – королям и дипломатам всех стран Европы, в том числе такому императору
буржуазной формации, как Наполеон, который, несмотря на свое нецарское
происхождение, с успехом практиковал в своей внешней политике и интриги, и
обман, и вероломство, и лесть, и зверства, и подкупы, и убийства, и поджоги.
Понятно,
что иначе и не могло быть.
Видимо,
в своем памфлете против русского царизма (статья Энгельса – хороший боевой
памфлет) Энгельс несколько увлекся и, увлекшись, забыл на минуту о некоторых
элементарных, хорошо ему известных, вещах.
2.
Характеризуя положение в Европе и вскрывая причины и перспективы надвигающейся
мировой войны, Энгельс пишет:
"Современное
положение Европы определяется тремя фактами: 1) аннексией Эльзаса и Лотарингии
Германией, 2) стремлением царской России к Константинополю, 3) борьбой между
пролетариатом и буржуазией, все жарче разгорающейся во всех странах, – борьбой,
термометром которой служит повсеместный подъем социалистического
движения".
"Двумя
первыми фактами обусловливается современное разделение Европы на два больших
военных лагеря. Аннексия Эльзаса-Лотарингии превратила Францию в союзницу
России против Германии, царская угроза Константинополю превращает Австрию и
даже Италию в союзницу Германии. Оба лагеря готовятся к решительному бою, – к
войне, какой еще не видывал мир, к войне, в которой будут стоять друг против
друга от десяти до пятнадцати миллионов вооруженных бойцов. Только два
обстоятельства препятствовали до сих пор взрыву этой ужасной войны: во-первых,
неслыханно быстрое развитие военной техники, при котором каждый новоизобретенный
образец оружия, прежде чем его успеют ввести хотя бы только в одной армии,
обгоняется новыми изобретениями, и, во-вторых, абсолютная невозможность
рассчитать шансы, полная неизвестность, кто же в конце концов выйдет победителем
из этой гигантской борьбы".
"Вся
эта опасность мировой войны исчезнет в тот день, когда дела в России примут
такой оборот, что русский народ сможет поставить крест над традиционной завоевательной
политикой своих царей и вместо фантазий о мировом господстве заняться своими собственными
жизненными интересами внутри страны, интересами, которым угрожает крайняя
опасность".
"...Русское
Национальное собрание, которое захочет справиться хотя бы с самыми неотложными
внутренними задачами, должно будет решительно положить конец всяким стремлениям
к новым завоеваниям".
"С
возрастающей быстротой, как по наклонной плоскости, катится Европа в пропасть
мировой войны неслыханного размаха и силы. Одно только может остановить ее:
перемена строя в России. Что это должно произойти в ближайшие годы, – не
подлежит никакому сомнению".
"...В
тот день, когда падает царская власть, эта последняя твердыня общеевропейской
реакции, – в этот день совсем другой ветер подует в Европе" (см. там же).
Нельзя
не заметить, что в этой характеристике положения Европы и перечне причин,
ведущих к мировой войне, упущен один важный момент, сыгравший потом решающую
роль, а именно – момент империалистической борьбы за колонии, за рынки сбыта,
за источники сырья, имевший уже тогда серьезнейшее значение, упущены роль
Англии как фактора грядущей мировой войны, момент противоречий между Германией
и Англией, противоречий, имевших уже тогда серьезное значение и сыгравших потом
почти определяющую роль в деле возникновения и развития мировой войны.
Я
думаю, что это упущение составляет главный недостаток статьи Энгельса. Из этого
недостатка вытекают остальные недостатки, из коих не мешало бы отметить следующее:
а)
Переоценку роли стремления России к Константинополю в деле назревания мировой
войны. Правда, первоначально Энгельс ставит на первое место как фактор войны
аннексию Эльзас-Лотарингии Германией, но потом он отодвигает этот момент на
задний план и выдвигает на первый план завоевательные стремления русского
царизма, утверждая, что "вся эта опасность мировой войны исчезнет в тот
день, когда дела в России примут такой оборот, что русский народ сможет
поставить крест над традиционной завоевательной политикой своих царей".
Это,
конечно, преувеличение.
б)
Переоценку роли буржуазной революции в России, роли "русского
Национального собрания" (буржуазный парламент) в деле предотвращения
надвигающейся мировой войны. Энгельс утверждает, что падение русского царизма
является единственным средством предотвращения мировой войны. Это – явное
преувеличение. Новый, буржуазный строй в России с его "Национальным
собранием" не мог бы предотвратить войну хотя бы потому, что главные пружины
войны лежали в плоскости империалистической борьбы между основными империалистическими
державами. Дело в том, что со времени Крымского поражения России (пятидесятые
годы прошлого столетия) самостоятельная роль царизма в области внешней политики
Европы стала значительно падать, а к моменту перед мировой империалистической
войной царская Россия играла в сущности роль вспомогательного резерва для
главных держав Европы.
в)
Переоценку роли царской власти как "последней твердыни общеевропейской
реакции" (слова Энгельса). Что царская власть в России была могучей
твердыней общеевропейской (а также азиатской) реакции – в этом не может быть
сомнения. Но чтобы она была последней твердыней этой реакции – в этом
позволительно сомневаться.
Нужно
отметить, что эти недостатки статьи Энгельса представляют не только
"историческую ценность". Они имеют или должны были иметь еще
важнейшее практическое значение. В самом деле: если империалистическая борьба
за колонии и сферы влияния упускается из виду как фактор надвигающейся мировой
войны, если империалистические противоречия между Англией и Германией также
упускаются из виду, если аннексия Эльзас-Лотарингии Германией как фактор войны
отодвигается на задний план перед стремлением русского царизма к
Константинополю как более важным и даже определяющим фактором войны, если,
наконец, русский царизм представляет последний оплот общеевропейской реакции, –
то не ясно ли, что война, скажем, буржуазной Германии с царской Россией
является не империалистической, не грабительской, не антинародной войной, а
войной освободительной или почти освободительной?
Едва
ли можно сомневаться, что подобный ход мыслей должен был облегчить грехопадение
германской социал-демократии 4 августа 1914 года, когда она решила голосовать
за военные кредиты и провозгласила лозунг защиты буржуазного отечества от
царской России, от "русского варварства" и т.п.
Характерно,
что в своих письмах на имя Бебеля, писанных в 1891 году (через год после
опубликования статьи Энгельса), где трактуется о перспективах надвигающейся
войны, Энгельс прямо говорит, что "победа Германии есть, стало быть,
победа революции", что "если Россия начнет войну, – вперед на русских
и их союзников, кто бы они ни были!".
Понятно,
что при таком ходе мыслей не остается места для революционного пораженчества,
для ленинской политики превращения империалистической войны в войну
гражданскую.
Так
обстоит дело с недостатками статьи Энгельса. Видимо, Энгельс, встревоженный
налаживавшимся тогда (1890-1891 годы) франко-русским союзом, направленным своим
острием против австро-германской коалиции, задался целью взять в атаку в своей
статье внешнюю политику русского царизма и лишить ее всякого доверия в глазах
общественного мнения Европы, и прежде всего Англии, но, осуществляя эту цель,
он упустил из виду ряд других важнейших и даже определяющих моментов, результатом
чего явилась однобокость статьи.
Стоит
ли после всего сказанного печатать статью Энгельса в нашем боевом органе, в
"Большевике", как статью руководящую или, во всяком случае, глубоко
поучительную, ибо ясно, что напечатать ее в "Большевике" – значит
дать ей молчаливо такую именно рекомендацию?
Я
думаю, не стоит.
19 июля 1934 года,
Большевик 1934 № 9.
|