Об извращении и возрождении марксистской политической экономии[1]

А.А. Ковалев

Возвращение политэкономии после ее 20-летнего забвения на постсоветском пространстве (о чем было объявлено на I Международном политэкономическом конгрессе в апреле 2012 года)[2] призвано заменить господствующую все эти годы в России и во всем буржуазном мире экономическую науку – экономикс (сфера индивидуального выбора рациональным экономическим индивидом наиболее эффективного пути использования ограниченных ресурсов). Последняя в настоящее время охвачена системным кризисом и уже не способна объяснить те глубинные качественные перемены, которые происходят в современном мире, и предотвратить их разрушительные последствия, в частности современный мировой кризис.

Новая политэкономия, как было заявлено на конгрессе, наследует традиции классической политэкономии, которая достигла вершины своего расцвета в середине XIX века в марксистской политэкономии. Как же соотносится новая политэкономия с марксистской политэкономией?

Уже в предмете политэкономии – в этом исходном пункте – между ними пролегла пропасть. Современная политэкономия, как отмечается в «Обращении», включает «социальные, гуманитарные и экологические проблемы». Столь размытый предмет толковали по-разному: как экономическую науку общественного интереса (Р.С. Гринберг), экономическую идеологию буржуазного общества, социальные интересы различных групп, слоев, классов общества и т.п. И все же часть новых политэкономов выделила в качестве предмета отношения между людьми в производстве, обмене, распределении и потреблении. Однако при этом все эти сферы воспроизводства представлялись как равнозначные, а по мнению А.А. Пороховского, – моментами отношения распределения и обращения превалируют над отношениями в производстве. Ему вторит М.И. Воейков: «…именно социальный конфликт… между этими классами (владельцами крупных предприятий, классом бюрократии и трудящимся классом) как основной конфликт в распределении (выделено мной – А.К.) социального продукта и должен быть предметом изучения политической экономии». Это весьма существенно отличает его от Маркса, у которого именно отношения в производстве определяют все другие отношения.

Однако каковы же главные отношения в производстве и по поводу чего они складываются? Среди трудящихся М.И. Воейков, как и большинство новых политэкономов, в качестве основного класса выделяет средний класс, интересы которого «состоят не столько в поддержании рыночного равновесия и рыночного саморегулирования (хотя в какой-то части это тоже их интересы), сколько в укреплении государства и государственной или общественной поддержке таких нерыночных сфер, как культура, образование, наука, здравоохранение и др.». И далее: «… расширение среднего класса не только гасит классовые антагонизмы, но и снимает социальную проблему классового общества…». Видимо, для этого В. Путин и объявил о создании 20 миллионов рабочих мест для среднего класса среди рабочих. Так что главная задача новой политэкономии, которая сформулирована в «Обращении», – «выработка стратегических рекомендаций в области экономической политики» – уже принята буржуазной властью и выполняется.

Впрочем, часть новых политэкономов признают главное отношение в производстве – между трудом и капиталом. Однако этого мало. Это признают и социал-демократы с их партнерством труда и капитала. Логическое завершение марксизма состоит в конечной цели – освобождении пролетариата революционным путем. А вот до этого-то и не доходят даже ближе всех стоящие к марксизму новые политэкономы. Они, скорее всего, склонны поговорить о снижении со временем «жесткого противостояния наемного труда и капитала» (А.В. Бузгалин).

Заметим, что «освобождение пролетариата» – это не просто политический лозунг, желанная цель пролетариата. Это – неизбежный результат движения всей капиталистической системы от расцвета до заката как производства прибавочной стоимости по объективным законам, со всеми его противоречиями и кризисами, ведущими к гибели капитализма. Поэтому вывод об «освобождении пролетариата» Маркс сделал на основе скрупулезного исследования всей капиталистической системы как единого организма с бескомпромиссным приговором этой системы к гибели. Подобных намерений вы не найдете в новой политэкономии. Ниспровержение буржуазного строя не входит в ее задачи.

Очевидно, что уже в исходном звене, предмете политэкономии, заложены не просто различия в нюансах двух политэкономий – здесь коренной разворот от Маркса в сторону, в лучшем случае, реформизма. К социал-демократии.

Вполне логично, что новая политэкономия обходится и без базовой категории марксистской политэкономии – собственности на средства производства как экономической основы любого общества. Главное внимание переносится на более конкретные проблемы рыночного хозяйства. В частности: как переходить к рынку (не через «шоковую терапию», по Гайдару, а постепенно, по Абалкину), как от рыночного фундаментализма переходить к использованию государственного регулирования экономики, о соотношении рыночных и нерыночных сфер и т.п. Все это напоминает времена 20-летней давности, когда «рыночники» звали к рынку и завели страну в капитализм. Теперь в своем большинстве все те же «рыночники» по тем же лекалам конструируют «современную» рыночную политэкономию. В общем, говоря словами Шекспира, «того же яда требует она, который отравил ее однажды».

Следует заметить, что «проблемное поле» рыночного хозяйства очень близко к проблемам экономикса, что облегчает задачу их сближения, поиска точек взаимодействия между ними, над которыми так старательно трудятся новые политэкономы. По словам Р.С. Гринберга, речь идет о том, чтобы «не то чтобы заменить неоклассику, а скорее спасти ее…». Однако экономикс в принципе противоречит марксизму. Поэтому сближение с экономиксом не позволяет даже объявившим себя наиболее последовательными марксистами, в частности А.В. Бузгалину и А.И. Колганову, дойти до признания главного положения марксизма – «освобождения пролетариата».

Конечно, марксистская политэкономия тоже использует результаты конкретных исследований в различных областях науки, в том числе и конкретной экономики и математики, однако под своим углом зрения. Например, обобществление производства рассматривается со стороны его противоречия с частной собственностью на средства производства и, в конечном счете, перехода к общественной собственности на средства производства; капитал – со стороны отношений капиталиста с наемным рабочим, эксплуатации труда и борьбы за его освобождение; кризисы – как то, что несет смерть капитализму (для новых политэкономов ответ на кризисы – это разработка антикризисных мер для буржуазного правительства) и т.п. Поэтому прав был Ленин, когда говорил, что самому крупному специалисту по конкретной экономике нельзя верить ни в одном слове, если речь заходит о политэкономии.

Избавившись от собственности на средства производства как экономической основы любого общества, новые политэкономы легко извратили и формационный подход Маркса к историческому развитию общества, смешивая или подменяя его цивилизационным подходом. Так, говоря о капитализме, подразумевают западную рыночную капиталистическую цивилизацию, после которой наступит пострыночное общество. Отсюда толкования социализма: социализм наступит тогда, когда «рынок превратится в нерынок»; «социализм есть культурное преодоление рыночной цивилизации» и т.п. Здесь главным критерием выделения в обществе настоящего и будущего является рынок, который и размывает границы между капитализмом и социализмом. Между тем как главное различие капитализма и социализма состоит в наличии эксплуатации труда при капитализме или ее отсутствии при социализме. В том же русле сглаживания этих противоположных систем Р.С. Гринберг видит будущее общества в соединении коллективного и индивидуального интересов, во взаимодополняемости общественного и частного интересов.

Попытку скрестить формационный и цивилизационный подходы предпринял Г.Н. Цаголов. Он представил переходный период от капитализма к социализму как новую самостоятельную конвергентную общественно-экономическую формацию, которая, по его мнению, более эффективна по сравнению с социализмом и будет существовать еще очень долго, если вообще не завершит формационное деление развития общества. Однако, во-первых, где логика? Если переходный период выше социализма, то зачем к последнему переходить? Во-вторых, переходный период включает капиталистический и социалистический уклады, которые не мирно сосуществуют, а находятся в постоянной антагонистической борьбе по принципу «кто кого». Это состояние общества качественно неустойчиво и может двигаться в ту или другую сторону. Если у власти находятся силы с социалистической ориентацией, то буржуазный уклад постепенно, по мере его исчерпания (а этому власть будет способствовать), будет преобразовываться в социалистический. Если же власть у коалиционного правительства, то это общество, в том числе и с помощью мировой буржуазии, с высокой вероятностью будет дрейфовать к капитализму.

Однако, даже оставаясь в конвергентном обществе сколь угодно долго, люди, социальные группы будут находиться в постоянной антагонистической борьбе между собой. Так путем «увековечивания» эксплуатации человека человеком (пусть и в ограниченных размерах), но с благими намерениями не нарушать права членов общества трудиться в том или ином секторе по их желанию (чисто в буржуазном понимании свободы) выхолащивается марксизм.

Однако формационный подход Маркса остается актуальным и сегодня. В частности, в России протестные движения последнего времени показали, что их мощь прямо зависит от того, насколько поставленные задачи и лозунги соответствуют объективным требованиям развития общества. Следовательно, для развития революционного движения надо знать общество, в котором мы живем, и общество, за которое мы боремся. Очевидно, что лозунг борьбы за пострыночное общество вряд ли кого-либо может вдохновить.

Следующей новацией «современной» политэкономии является включение в круг ее проблем «социального блока». Этот подход представлен новым термином – социодинамикой. Здесь развитие социальной сферы задает цели и является критерием эффективности рыночного хозяйства. При этом ссылаются на Финляндию как на государство с социальной ориентацией. В действительности же в подобных государствах развитие социальной сферы является прямым следствием развития производства и в то же время средством развития последнего.

Во-первых, максимальное использование новой техники требует увеличения доходов непосредственных производителей не только для возмещения расходов на их возросшую квалификацию, но и повышения их материальной заинтересованности в труде. В то же время в условиях интеллектуализации труда наемные работники создают несравненно бóльшую прибавочную стоимость, чем расходы капиталиста на увеличение их доходов. Так что рост доходов работников приводит к еще большему обогащению капиталистов, к еще большему укреплению системы эксплуатации наемного труда. Более того, буржуазия привлекает рабочих к управлению производством и распределению прибыли и т.п. (элементы самоуправления) – новые стимулы к труду. Но, конечно же, в границах, исключающих угрозу главным устоям капитализма.

Во-вторых, если брать капиталистический мир в целом, а не вырывать отдельные страны (по методологии новых политэкономов), то становится ясно, что благополучные страны типа Финляндии образуют лишь незначительные островки, тогда как большая часть стран нищенствует по причинам буржуазных отношений в производстве, и что тенденция роста благосостояния трудящихся является лишь одной и далеко не главной тенденцией, которая соседствует с другими, негативными тенденциями (например, канула в небытие некогда знаменитая «шведская модель») и часто перекрывается.

В-третьих, во время кризисов, которые все больше становятся мировыми, глубокими и затяжными, когда все социальные завоевания трудящихся резко урезают и все надо начинать сначала, особенно очевидно, что тон задают отношения производства, а не социальная сфера.

Попытка поставить социальную сферу впереди капиталистического производства противоречит фундаментальному положению Маркса о приоритете производства над распределением и потреблением и порождает иллюзии о «народном капитализме», на что так падки у нас левые, в том числе и многие коммунисты. Или же протаскивается порочный принцип, ставший в последнее время популярным среди оппортунистов: капитализм – в производстве, социализм – в распределении.

Однако высшей точки извращения марксизма новые политэкономы достигают тогда, когда эксплуатируемого работника идеализируют, представляя его как Человека (с большой буквы) «во всем многообразии его социальных интенций, ценностей и стимулов», как «человека не только денежных, но и альтруистических ценностей и мотивов… не только принципов конкуренции, но и отношений солидарности». Этого Человека ставят в центр капиталистической экономики и объявляют его высшей ценностью.

Но ведь хорошо известно, что наемный работник служит здесь лишь материалом для производства прибавочной стоимости, а отношения между наемными работниками опосредованы капиталом, что атомизирует эти отношения, порождает индивидуализм, эгоизм, конкуренцию между работниками, исключает коллективизм в кооперационных связях, а с ним и солидарность. Очевидно, что этот работник, по существу экономический раб, не меняя условий, не может стать центром экономики, что эта среда исключает Человека как альтруиста, творца своей жизни и т.п. Такой Человек может быть порожден только социалистическими отношениями. Птенцы из «цаголовского гнезда» (А.В. Бузгалин и др.) выхватывают такого человека из социализма, «пристегивают» его к капиталистической экономике с ее безраздельным стремлением к наживе и получают «современную политэкономию», постклассицизм. Мерзкую наготу капитализма здесь прикрывают социалистическими ценностями. Провести такую операцию позволяет новая методология, избавленная от догматов и идеологических шор прошлого и от размытых границ формационного подхода. Эта в высшей степени апологетика может быть объяснена только стремлением услужить буржуазной власти и добиться от нее финансирования для ее платного обслуживания, как это и водится в торгашеском мире.

Исходя из приоритета социальной сферы над производством, новые политэкономы формулируют смысл прогресса и регресса общества. Так, по А.В. Бузгалину, регресс – это когда происходит абсолютное обнищание рабочего класса; «прогресс – это такое развитие, когда общественные силы заставляют тех, кто получает прибыль, ренту или процент на капитал, более 50 процентов от своих доходов перераспределять в интересах общества» и, конечно же, за счет этого обеспечивать рост доходов большинства населения, в большей части бесплатное образование, здравоохранение и т.п. Здесь не учитывается, что при этом эксплуатация труда растет, а противоречия между трудом и капиталом объективно обостряются.

А что же это за общественные силы, которые обеспечивают прогресс общества? По Бузгалину, это субъект политический, социальный, культурный, в том числе и политэкономы; по Гринбергу, это наиболее влиятельные силы в обществе – от СМИ до экспертов высокого уровня. Многие ученые из Института экономики РАН полагают, что люди, генерирующие идеи, правят миром. (К сожалению, забыли эти экономисты из Института экономики РАН, что от Гайдара до Путина их на порог не пускали при разработке экономической политики.) Поэтому М.И. Воейков надеется, что еще придут умные руководители экономики и проведут наконец-то постепенный переход к рынку. А, в конечном счете, по словам Бузгалина, «рыночная конкурентная система эпохи рыночной конкуренции и жесткого противостояния наемного труда и капитала рано или поздно превратится в систему с сильным государственным регулированием и общественным перераспределением ресурсов». Здесь, конечно, не до Маркса с его авангардной ролью пролетариата, классовой борьбой и т.п.

И вообще, о марксизме здесь говорят не больше, чем в фамусовском обществе говорили на русском языке. Хотя моментами Маркса почитают и признают великим политэкономом наряду с Мальтусом, Туган-Барановским, Кейнсом и др., отчасти признавая его второстепенные новинки, отчасти подправляя его, а все больше кивают на его устарелость. Это и понятно, так как «речь должна идти не о восстановлении марксистской политической экономии. Такой нет и быть не может» (М.И. Воейков).

Так, шаг за шагом, от размывания предмета политэкономии с выхолащиванием главного в марксизме: освобождения труда от эксплуатации, а затем границ между формационным и цивилизационным подходами, сведя, по существу, все к последнему, – до изгнания из политэкономии главной ее категории – собственности на средства производства как экономической основы любого общества и перехода в «проблемное поле» рыночного хозяйства с объединением его с проблемами экономикса; от «пристегивания» социального блока к капиталистической экономике и выдвижения в качестве ее главной ценности человека-альтруиста с его солидарностью до признания в качестве главных общественных сил прогресса политиков, экспертов, экономистов и т.п., отвергнув авангардную революционную роль пролетариата, – новые политэкономы, в обмен на возможное финансирование, сбросили классическую политэкономию с вершины ее расцвета времен Маркса и поставили ее в лакейское услужение буржуазным властям.

Итак, политэкономия возвращается. Однако в таком качестве и с такими методологическими и теоретическими предпосылками, что от нее надо спасать марксистскую политическую экономию. Надо очистить ее от всяких враждебных ей примесей, защитить ее от «друзей и доброжелателей» всех мастей, которые душат марксизм в объятиях, извращают и вытравливают живую душу марксизма, и развивать ее дальше. Ибо без революционной теории Маркса не может быть освобождения пролетариата от эксплуатации. Это под силу только сообществу последовательных, убежденных и неподкупных марксистов, которые в одиночку или группами уже ведут эту работу во многих странах мира. Для этого настало время собрать первый международный конгресс политэкономов-марксистов и рассмотреть наиболее актуальные проблемы и направления развития марксистской политической экономии. Их можно представить в следующих основных блоках с примерными вопросами:

I. Предмет и метод марксистской политической экономии.

II. Закат капитализма и его резервы. Капиталистическое обобществление производства и обострение всех противоречий капитализма. Проблемы развития капиталистической собственности на средства производства и необходимость перехода к общественной собственности. Интеллектуализация труда, развитие работника и усиление его эксплуатации. Мировая тенденция самоуправления трудящихся, ее границы и противоречия. Проблемы глобализации мирового капиталистического хозяйства и угроза жизни человечества на Земле. Выход из капиталистической системы стран с социалистической ориентацией. Рабочий класс – главная социальная сила революционных преобразований. Пути и методы взятия государственной власти пролетариатом.

III. Проблемы переходного периода (ПП) от капитализма к социализму. Причины всеобщности переходного периода. Соотношение и характер взаимодействия капиталистического и социалистического укладов. Исторические границы ПП и необходимость перехода к социализму. Форма и характер государственной власти в ПП, роль государства в революционных преобразованиях. Практика развития стран с социалистической ориентацией.

IV. Основы коммунистической формации. Социализм как первая фаза коммунизма. Объективные мировые тенденции развития общества, ведущие к коммунистической формации. Тип государственной власти победившего пролетариата. Общие черты коммунистической формации. Отличительные черты социализма. Проблемы социалистического обобществления производства на деле. Формы собственности и проблемы реального обобществления социалистической собственности на средства производства. Всеобщий характер самоуправления трудящихся. Судьба товарно-денежных отношений при социализме, их постепенное угасание и превращение товара в нетовар. Проблемы распределения и мотивации труда при социализме. Образ высшей фазы коммунизма.

V. Критика буржуазных и ревизионистских теорий социализма и коммунизма.