В начале 1919 года, когда шла подготовка к созданию Коммунистического Интернационала, приоритетом было «распространение», а не «защита».

Объективные условия для революции созрели, и недостаток был в субъективном факторе – партии:

Самое большое бедствие и опасность Европы в том, что в ней нет революционной партии. В ней есть партии предателей вроде шейдеманов, реноделей, гендерсонов, уэббов и К°, а также лакейских душ вроде Каутского. Но у неё нет революционной партии.

Конечно, мощное народное революционное движение может исправить этот недостаток, но, тем не менее, это серьезная опасность[1].

Ленин говорит об этом в октябре 1918 года, то есть по мере приближения основания Коммунистического Интернационала. Тем не менее именно немецкая революция подтолкнула к созданию Третьего Интернационала, и Ленин прекрасно понимал, что ситуация, которую он называет бедствием, стала намного более очевидной.

Начавшаяся подготовка сопровождалась трагическими новостями из Германии. Известие об убийстве Розы Люксембург и Карла Либкнехта потрясло всю Россию. Революционный фронт не только потерял двух своих авторитетнейших лидеров. Стало понятно также, насколько жестокой может быть социал-демократия (частью которой он был и с которой действовал вместе до недавнего времени) в определённых условиях.

Несмотря на трагедию в Германии, в январе 1919 Г. было опубликовано приглашение на учредительное собрание Коммунистического Интернационала.

Примечательно, что в этом письме подчеркивалась важная роль КПГ:

«По нашему мнению, новый Интернационал должен основываться на признании следующих положений, выдвинутых здесь в качестве платформы и разработанных на основе программы Спартаковского союза в Германии и Коммунистической партии (большевиков) в России»[2].

Первой среди подписавших сторон также была КПГ. Более того, в пригласительном письме была хорошая новость о том, что Третий Интернационал уже материализовался, а Союз Спартака (КПГ) был упомянут в качестве примера верности партийной линии.

Все это было доказательством того, что Коминтерн должен иметь две движущие силы, или, по крайней мере, с учетом этого велась подготовительная работа. Даже рабочим языком учредительной встречи был выбран немецкий.

Однако возникла серьезная проблема. Руководство КПГ, создание которой само по себе осуществлялось недостаточно решительно, считало, что с провозглашением Коммунистического Интернационала также не следует торопиться. Члены Союза Спартака явно не были против нового Интернационала или набора принципов, озвученных на предварительных встречах; они просто хотели избежать его преждевременного создания[3]. Они упорно отказывались понимать, что на протяжении всего Нового времени, необходимость действовать решительно от имени угнетенных никогда не была больше, чем в данный период, и думали, что добровольное принятие навязываемых условий было «провинциальной» выдумкой русских большевиков.

Это в некоторой степени было причиной того, что первое заседание Коммунистического Интернационала, которое естественно вошло в историю как Первый конгресс Коминтерна, было задумано как предварительная конференция. Назначенной датой была суббота, 15 февраля, но из-за трудностей (вызванных финансовыми и бюрократическими проблемами, а также  полицейскими преследованиями), с которыми делегаты столкнулись, собираясь в Москву, встречи начались с опозданием примерно на 15 дней.

Наконец, 2 марта 1919 года 35 делегатов с правом голоса от 19 партий и 19 делегатов без права голоса от 16 партий собрались в Москве. Некоторые из делегатов были революционерами, которые уже жили в России. Как писал Карр, «группы в США, Франции, Швейцарии, Нидерландах, Швеции и Венгрии дали мандаты гражданам, проживающим в Москве; у одного британского делегата вообще не было мандата»[4]. Некоторые из них были военнопленными, получившими свободу после революции.

Даже если бы Коминтерн уже через год превратился в силу, с которой нельзя было бы не считаться, картина, сложившаяся после первой встречи, совсем не обнадеживала. В отличие от российских большевиков, некоторые из участников не имели особого авторитета  революционной борьбы в своих странах. Даже немецкие коммунисты, которые занимали такое важное место в приглашении, были представлены недостаточно. Гуго Эберлейн, которого послали в Москву с указанием отложить создание Коминтерна, против которого он не возражал, был политически незначительным персонажем, несмотря на занимаемый ответственный пост в КПГ (а затем и в Коминтерне).

В действительности он не выполнил миссию, возложенную на него его стороной, и в атмосфере энтузиазма, царившей на встречах (особенно благодаря австрийскому делегату), было объявлено об основании Коммунистического Интернационала. Однако даже крупный историк, который обычно воздерживался от категорических утверждений, впоследствии напишет: «Коммунистический Интернационал (...) должен был быть окончательно учрежден на следующем конгрессе»[5].

Судя по всему, на первом собрании организации, стремившейся стать всемирной, перспективы были не блестящими. Интересно, что российские коммунисты, от которых можно было ожидать четкого видения функций этой организации, также были сбиты с толку. Это было естественно, потому что в течение 1919 года и нескольких лет после в партийном центре одна за другой появлялись самые разные стратегии. Только вмешательство Ленина и его воля удерживали партию на революционном курсе и предотвращали ее распад. Недооценка роли этого связующего элемента и утверждения, что большевики в то время разрабатывали всеобъемлющую политику, служат лишь искажением фактов.

Коминтерн также внёс свою долю в это стратегическое разнообразие. Например, Российская Коммунистическая партия большевиков – РКП(б), была представлена на учредительном съезде делегацией, в которую входили Ленин, Зиновьев, Бухарин, Троцкий и Чичерин. То есть, в состав делегации входили и те, кто не разделял мнения об исторической роли своей страны в ходе мировой революции. Эти разногласия могли бы привести к катастрофическим результатам, но на тот момент они были преодолены, и делегация действовала в единстве.

В это время некоторые из российских представителей высказывали мнения, которые нельзя объяснить лишь «революционной риторикой» ради красного словца. Например, Троцкий утверждал, что: сегодня Москва – центр Третьего Интернационала. Завтра – и это наше глубокое убеждение – центр сместится на запад, в Берлин, Париж, или Лондон. Русский пролетариат с радостью принял посланников рабочего класса мира в стенах Кремля. С еще большей радостью он отправит своих посланников на второй съезд (...) в одну из западных столиц[6].

Давайте не будем несправедливы к нему, потому что он был не одинок в этих чувствах. В 1919 году в воздухе витал всеобщий оптимизм по поводу революции в Европе.

Считаю необходимым заострить внимание не на самом оптимизме, а на том, что некоторые видные большевики приписывали второстепенную роль русской революции в целом, а также на нежелании Троцкого рассматривать Россию как страну, готовую к построению социализму. (Подробнее остановимся на этом вопросе далее). Как можно убедиться, на учредительной встрече царила общая атмосфера уверенности, что установление советского правления в Германии было неизбежным. До такой степени, что Берлин был назначен столицей Коминтерна. Москва же была лишь условным центром!

Подводя итог, следует отметить следующие моменты, касающиеся основания Коммунистического Интернационала: Коммунистический Интернационал, Третий Интернационал, или Коминтерн, был учреждён небольшим коллективом. За исключением РКП(б) ни одна из партий на учредительном съезде не имела значительного влияния в рабочем классе. Русские большевики торопились сломить гегемонию социал-демократии, господствовавшую в рабочем движении, а также поощряли ускорение создания коммунистических партий в Европе. Было очевидно, что революционная волна не продлится вечно, поэтому цель нового Интернационала ясно изложена в пригласительном письме: завоевание власти рабочим классом. Учитывая все это, критика того, что Коммунистический Интернационал в дальнейшем «обрусел», должна быть поставлена под сомнение. Хотя очевидно, что влияние Советской власти на Коминтерн не всегда приводило к здоровым результатам. Эта проблема не отменяет того факта, что Коминтерн был в значительной степени основан благодаря руководству, поддержке, решимости и даже настойчивым действиям российских большевиков, а позже стал огромной силой благодаря их усилиям.

Откровенно говоря, другого выхода не было.

Далее. По крайней мере, сначала РКП(б) приложила огромные усилия к созданию Коминтерна, но у нее были очень ограниченные ресурсы. Советская Россия испытывала серьёзнейший кадровый дефицит даже в жизненно важных отраслях. Мы понимаем те сложнейшие задачи, которые в связи с этим предстояло решать Красной Армии и Наркомату (Министерству) иностранных дел. В этих условиях трудно сказать, что русская делегация в Коммунистическом Интернационале состояла из числа лучших кадров.

Конечно, я не буду утверждать, что председатель Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ) Г. Зиновьев (как в делах, так и в письменных работах которого я вижу революционера, иногда блестящего, но часто непоследовательного) был посредственностью, а большевики выделили в нем одного из своих самых значимых представителей для Коминтерна[7]. Однако давайте не будем забывать тот факт, что избрание Анжелики Балабановой из Итальянской социалистической партии секретарем Третьего Интернационала вскоре после его основания может быть свидетельством скудности ресурсов, на которых он был основан. Позднее, когда её мемуары были опубликованы[8], стало очевидным, что Балабанова никогда и не была коммунисткой и что её скорое перерождение в ярую антикоммунистку было закономерно.  

Зиновьев некоторое время возглавлял организацию, но он не был единственным руководителем Коминтерна. ИККИ был создан на Первом Конгрессе. Большинство партий не могли даже прислать представителей в этот совет, поэтому россиянам пришлось нести почти всю рабочую нагрузку. Со временем установление двусторонних отношений с партиями было оставлено на усмотрение либо русских, либо коммунистов из других стран, проживающих в России. Кадры, назначенные в Коминтерн Советским правительством, в котором не хватало «специалистов», в некоторых случаях навязывали свои взгляды. Также были очевидны различные недостатки характера отдельных деятелей – от стремления проявить себя вплоть до соперничества.

С другой стороны, одним из главных несчастий Коминтерна было отсутствие Ленина. Конечно, он присутствовал на четырех конгрессах с 1919 по 1922 год, выступал в чрезвычайно критическом ключе, но нельзя сказать, что он уделял много времени работе Коминтерна, помимо посещения этих конгрессов, проводившихся в Москве. В тот период Советская Россия была вовлечена в военную, экономическую и политическую борьбу. Более того, поток информации в те дни был не так налажен, как сегодня, и в этих условиях Владимир Ильич обычно получал запоздалые и неполноценные известия о состоянии дел внутри коммунистических партий и общем прогрессе классовой борьбы в Европе. При более пристальном рассмотрении можно увидеть примеры и того, как Ленина сознательно вводили в заблуждение чиновники Коминтерна.

Однако вернемся к периоду основания. Можно сказать, что в 1919 году само создание Коммунистического Интернационала имело бóльшее значение, чем его материальное присутствие. Зиновьев, глава организации, назвал его «пропагандистским объединением». Его секретарь Карл Радек видел в нем «просто символ», в то время как лидер КПГ Пол Леви определял его как «выражение солидарности международного пролетариата с русской революцией»[9].

Таким образом, Второй Конгресс 1920 года, который определяется как «настоящее учреждение» Коминтерна, фактически взял на себя бремя решения проблем, оставшихся после 1919 года, и преобразования Коминтерна в настоящий штаб мировой революции. С другой стороны, 1920 год был также годом, когда такие выдающиеся личности как Ленин и Сталин окончательно убедились, что революция в Европе не произойдет в ближайшее время. Ответственность за защиту Советской России, крупнейшее из имеющихся достижений, уравновешивалась риском проиграть всё при попытке выиграть всё. Следовательно, в 1920 году Коминтерн навязывал бескомпромиссную большевизацию и фокусировал революционные цели на вновь созданных партиях, одновременно призывая их быть терпеливыми и избегать авантюр! Когда в 1920 году были внесены резолюции, в которых излагались эти две несовместимые тенденции, партии-члены Коминтерна были одновременно брошены и в жар и в холод.

12. Социализм в одной стране: необходимость, а не выбор

Социализм в одной стране… Что это на самом деле означает? Если строго придерживаться марксистских теоретических основ, и если мы имеем в виду развитую стадию социализма, то есть коммунизм, даже возможность его утверждения в одной стране немыслима.

Выдвигался ли в указанный период такой аргумент? Имел ли место политический спор по этому поводу между сторонниками победы социализм только в одной Советской России и теми, кто считал, что социализма достоин весь мир?

Нет, споры велись о том, что делать Советской России, а затем и Союзу Советских Социалистических Республик (СССР)[10], если революция в Европе остановится. С самого начала никто не предвидел такого одиночества или изоляции[11]. Поэтому «удержание власти для помощи революции и партиям, которые будут руководить революцией в Европе», поначалу было адекватным определением главной задачи, и все казалось таким ясным. Однако с каждым днем возникали новые трудности, с которыми Советской России приходилось сталкиваться в одиночку в капиталистическом мире; нарушался баланс между задачами выживания и поддержки революции в других странах.

Более того, настоящая проблема заключалась в следующем: если, вопреки ожиданиям, революция на Западе не осуществилась бы в короткие сроки, как развивалась бы Советская Россия, если бы удержалась? Или, говоря более ясно, для чего и в каком виде она бы удержалась? Действительно, когда в 1918 году разразилась гражданская война, и в последующие годы основной задачей было «просто устоять». Однако русский пролетариат, захвативший власть с высокими устремлениями к установлению нового образа жизни, не ставил перед собой задачи скоротать время, защищая только Советскую Россию и ожидая европейской революции.

Различия между ответами на вопрос «Как будет развиваться Советская Россия?» не имели большого значения в жаркие дни гражданской войны и иностранной интервенции. Эти разногласия иногда создавали серьезные трудности, но настоящая проблема возникла после того, как гражданская война и иностранная интервенция потерпели поражение в России, когда капитализм восстановил стабильность, а революционная волна спала и отступила в Европе.

Среди видных большевиков существовали серьезные разногласия во взглядах на жизнь, наблюдениях и ожиданиях в отношении международного рабочего движения и прогресса революции в западных странах, а также в их отношении к России. После провала революции в Европе Советской России удалось выстоять, но было крайне сложно вывести общую стратегию при таких различиях.

Со временем эти различия в подходах чётко оформились в две непримиримые политические позиции, которые можно кратко изложить следующим образом: Троцкий считал, что социализм в одной стране невозможен, и проводил стратегию, которая соответствовала интересам мировой революции, в то время как Сталин отвернулся от мировой революции и сосредоточился на установлении социализма в Советском Союзе. Троцкий был удален из страны, и Советский Союз предал мировую революцию.

Не сосредоточивайтесь здесь на выборе слов, можно сформулировать и по-другому. Например, с иной точки зрения на те же различия, Троцкий может быть показан как «авантюрист, склонный к экспорту революции», а Сталин – как проницательный лидер, понимающий требования реальной политики.

Какова же правда? Был ли Троцкий бесстрашным сторонником мировой революции, и был ли Сталин представителем точки зрения, ориентированной на Россию, придерживающейся статус-кво?

К сожалению, в течение очень долгого времени почти все, кто вступал в ряды революционной борьбы, принимали это клише независимо от того, на чьей стороне они были. Троцкого оценивали либо как зло из-за его абсолютно нереалистичной позиции, либо как красного ангела, действующего в интересах мировой революции.

Это и есть «городская легенда».

Как я отмечал выше, в первые месяцы после Октябрьской революции все большевики ожидали распространения революции на запад. Серия событий 1919 года ослабила эти ожидания. Пауль Леви отмечает, что крах Мюнхенского Совета не сильно повлиял на немецкое рабочее движение, но встревожил тех в Советской России, кто питал иллюзии относительно немецкой революции[12].

Многие документы подтверждают слова Леви. Большевикам обычно не удавалось точно отслеживать немецкую революцию. Причина этого проста: информация приходила с запозданием и искажениями. Если взглянуть на весь период в более широком плане, то можно увидеть, что Зиновьев во главе Коминтерна всегда переоценивал революционные возможности, в то время как Карл Радек, который был секретарем ИККИ и лицом, ответственным за дела Германии, готовил свои сообщения в соответствии со своими личными предпочтениями в КПГ. Даже части того, что мы читаем о Мюнхенской советской республике сегодня, было бы достаточно для Ленина, который был мастером восстания, чтобы сказать: «Что это, черт возьми?» и «Держитесь подальше от нереалистичных оценок».

Более того, неблагоприятные события 1919 года не ограничились падением советской власти в Мюнхене. Советский опыт в Венгрии и Словакии потерпел неудачу, и, что хуже всего, в январе немецкая революция потеряла двух лидеров. Мы знаем, что, когда наступила вторая половина года и революция на Западе остановилась, Ленин начал серьезно думать о том, что делать в России. Но не следует думать, что оптимизм теряли только Ленин или Сталин, которые изначально не были в восторге от событий в Германии. Очевидно, что, начиная с августа 1919 года, Троцкий также осознавал, что революционная волна спадает на Западе. Он убеждал своих товарищей сосредоточиться на Востоке, а не на Западе; революция могла произойти в Индии раньше, чем в Париже или Лондоне. Здесь неизбежно возникает вопрос: что изменило мнение большевиков о развитии революции на Западе или Востоке? Что должны были предпринять большевики? Экспорт революции? За исключением времени польской кампании 1920 г. (которую мы рассмотрим подробнее) я не читал ни об одном большевистском лидере, который выступал бы за распространение русской революции на другие страны с помощью военной силы Советской России, включая Троцкого. Вот что пишет Лев Давидович Троцкий в 1920 году: Тем не менее, если Черчилль и ему подобные считают, что Советская власть есть не что иное, как организация международного революционного заговора, это следует объяснить их политической безграмотностью. Мы вовсе не считаем, что история возложила на рабочую и крестьянскую Россию долг совершить революцию во всех странах. Точнее, мы думаем, что рабочая и крестьянская Россия в настоящее время может оказать наибольшую услугу рабочему классу мира, сосредоточив все свои усилия на интенсивной экономической и культурной работе[13].

Троцкий также пишет об обязанности продемонстрировать, что коммунизм не столько разрушительная, сколько созидательная сила.

Также именно Троцкий в качестве главы Красной Армии неоднократно указывал на ложность обвинений Красной Армии в наступательной доктрине, в то время как Советская Россия шла на уступки иностранному капиталу. Когда его критиковали за преуменьшение революционного характера вооруженных сил и игнорирование «наступления» как основного военного принципа, он напоминал, что Советской России нужна не война, а восстановление экономики.