31 октября – в тот же день, когда в Гаване были подписаны совместные документы, – Индира Ганди погибла от пуль террористов. Через шесть суток, в день выборов в США, телекомпания Си-би-эс сообщила: Никарагуа получила из СССР партию истребителей МиГ. 7 ноября (!) корабли ВМС США нарушили территориальные воды Никарагуа, преследуя советское торговое судно. Вашингтон грозил бомбежкой, если прибытие советских самолетов подтвердится. Была поднята по тревоге воздушно-десантная дивизия, год назад высаженная на Гренаде. Создавалась видимость второго Карибского кризиса. Позже в Вашингтоне признали сообщение Си-би-эс «уткой». Но результаты демонстрации силы, видимо, воодушевили «новых правых». США прервали переговоры, начали очередные маневры в Гондурасе и предъявили Манагуа ультиматум: разорвать отношения с СССР и Кубой, существенно сократить вооруженные силы, прекратить поддержку повстанческого движения в регионе, допустить «вооруженную оппозицию» к участию в политике. Никарагуа заявила об отказе от помощи 100 кубинских военных советников и от приобретения новых систем вооружений; Вашингтон представил это как уступку своему давлению.

В феврале 1985 г. в Вашингтоне была обнародована новая стратегическая концепция уже глобального размаха – «доктрина Рейгана». Как в разгар холодной войны, основой внешней политики становился воинствующий антикоммунизм. Но в отличие от прошлого упор делался на изматывание противника в «конфликтах малой интенсивности» от Афганистана до Никарагуа, от Камбоджи до Анголы. Фактически мировая контрреволюция обратила против революции и социализма стратегию «многих Вьетнамов», которую двадцать лет назад предлагал применить против империализма Че Гевара. При активном участии ВАКЛ и прочих фашистов был сколочен «Интернационал сопротивления», куда входили никарагуанские контрас, афганские душманы, ангольская УНИТА, бандеровцы, последыши генерала Власова и прочие борцы за свободу по Рейгану. От скрытой поддержки антикоммунистических «повстанцев» Вашингтон переходил к открытой, значительно увеличивая ее размеры. Наиболее агрессивные круги транснационального капитала, начав с обвинения революционеров и мирового социализма в создании глобальной «сети террора», сами сплели именно такую сеть для удушения народов, посмевших бросить вызов эксплуатации и угнетению. Им это удалось потому, что адекватного ответа дано не было. «Интернационалу» фашиствующей контры на этот раз не противостоял Интернационал коммунистический, революционный.

4. У истоков «нового мышления»

История и противник испытывали руководство социалистического содружества и СССР на излом. К форсированию гонки вооружений, к необъявленным войнам добавился удар по самому чувствительному пункту экономических отношений двух систем – топливно-энергетическому. Одной из причин резкого падения в 1984-85 гг. мировых цен на нефть была политика нефтяных корпораций и реакционных правительств ряда нефтедобывающих стран. И те и другие вложили огромные капиталы в транснациональные банки, в их сверхприбылях и в стабильности мировой капиталистической экономики они были заинтересованы уже больше, чем в ценах на нефть. Но империалистическую политику в этом, как и в других вопросах, направлял также классовый расчет: заставить СССР выбирать между войной на изнурение и сдачей позиций. Крестовый поход против «империи зла» дополняла политика кнута и пряника. Устранение из правящей группировки Вашингтона бешеных типа А. Хейга и Л. Макдональда изображалось так, будто «ястребов» сменяют хоть и не «голуби», но «разумные совы», с которыми можно иметь дело.

В Москве усиливалась группировка, рассчитывавшая избежать ядерной катастрофы или экономического истощения, договорившись с Рейганом. Еще весной 1983 г. секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев нанес неожиданный визит в Канаду, где послом был будущий «архитектор» перестройки А. Н. Яковлев. В конце того же года, после вторжения США на Гренаду, все советские руководители выступили с речами на предвыборных собраниях, и только у Горбачева не нашлось слов твердого осуждения агрессора. В конце 1984-го, вскоре после трагедии в Дели, его, занимавшего только партийный пост, принимали на уровне главы государства в Лондоне. Первым из руководителей социалистических стран он не почтил на Хайгетском кладбище память К. Маркса – и это в разгар мощнейшей с 1926 г. забастовки британских горняков. Рабочим наглядно показали, что о марксизме и классовой борьбе в Москве уже не вспоминают; думается, это послужило не последним фактором поражения забастовки. «Железной леди» и всей монополистической олигархии капиталистического мира было продемонстрировано, что с восходящей звездой советской политики стоит иметь дело. Сам факт лондонских «смотрин» перед сменой партийного руководства не имел прецедента в советской истории, да и в других уважающих себя странах подобное бывает не часто.

Мартовский (1985 г.) Пленум ЦК КПСС проходил в весьма напряженной обстановке. Член Политбюро Е.К. Лигачев спустя несколько лет, когда накат «демократов» на него достиг апогея, приоткрыл краешек завесы: «Это были очень тревожные дни, очень тревожные часы». Что было причиной тревоги, мы пока не знаем. Обращает на себя, в частности, такой факт: именно в те дни марта 1985 г. почти все министры обороны стран Варшавского договора скоропостижно скончались или погибли в катастрофах.

Не абсолютизируя исторической роли личностей вообще и подобных Горбачеву в особенности, отметим, что у многих, в том числе у автора, его избрание на высший партийный пост вызвало предчувствие большой беды. Почему ЦК проголосовал за деятеля, который вскоре отправит его в почти полном составе в отставку? Чем руководствовался, выдвигая эту кандидатуру, патриарх советской внешней политики А.А. Громыко, за твердость прозванный на Западе «мистером Нет»?

Полагаю, что бывшему секретарю ставропольского обкома дали возможность «начать» на высшем партийном посту свое «мышление» главным образом потому, что курс на договоренность с рейгановским Вашингтоном востребовал его единственную заслугу – приемлемость для партнеров по переговорам. «Новое мышление» появилось на свет до «перестройки». Уже в конце 1984 г. за подписью Громыко вышла брошюра «Новое мышление в ядерный век». Горбачев, выделявшийся только по-хрущевски малограмотным и небывало пустым говорением на южнороссийском суржике, не мог самостоятельно изобрести ничего даже формально нового. Скорее наоборот: феномен «нового мышления», а точнее, обозначенный им поворот в политике, «изобрел» Горбачева. С дистанции в два с половиной десятилетия этот шаг советского руководства представляется роковой ошибкой сродни той, которую совершил президент С. Альенде, назначив командующим армией Пиночета. Главный просчет в обоих случаях состоял не в безосновательном доверии конкретному лицу, а в неверной оценке общеполитической ситуации.

Краеугольным камнем «нового мышления» стало представление, что всему человечеству непосредственно угрожает гибель в ядерной катастрофе, любой региональный конфликт может перерасти в нее; поэтому ради спасения необходим «приоритет общечеловеческих ценностей» над классовыми, национальными и прочими. История, как предшествующая, так и последующая, убедительно показала, что таких «ценностей» в классовом обществе не бывает и быть не может.

Представление о мировой ядерной войне как главной и непосредственной опасности, исходившее лишь из разрушительной мощи вооружений, грешило военно-технологическим фетишизмом и недооценкой политической сущности всякой войны. Перед Второй мировой войной сторонники «умиротворения» агрессора ссылались на ужасы газовых атак не меньше, чем поборники «нового мышления» – на «ядерную зиму», но в самой войне, при предельной ожесточенности противоборства, химическое оружие практически не применялось – именно потому, что его было накоплено слишком много и последствия его использования были бы гибельны для обеих сторон. Таким образом, накопление гор оружия не означает неизбежности и даже реальной возможности их применения. Локальные войны тоже отнюдь не всегда перерастали в прямое столкновение великих держав. Даже в эпоху безраздельного господства империализма на планете В.И. Ленин отмечал, что национально-освободительные войны против империализма «могут повести к империалистической войне… но могут и не повести, это зависит от многих обстоятельств. Вмешательство империалистских держав осуществимо на практике не при всех условиях»[1].

Для развязывания большой войны всегда требовались, кроме классовых целей, международных противоречий и технических возможностей, определенные общественно-политические условия в стране-агрессоре и возглавляемой ею коалиции. Это относительная экономическая и политическая стабильность при расчете на меньшую стабильность жертв агрессии; жесткая диктатура, пресекающая любое противодействие народных масс и оппозиции внутри господствующего класса; невозможность достижения целей невоенными средствами; опыт войн, в том числе с близким по силе противником, умение и привычка воевать всерьез. Без этих условий возможны военно-полицейские расправы с почти безоружным противником в колониях и зависимых странах, возможна объективно несущая угрозу войны политика, какую проводили все империалистические государства перед I и II мировыми войнами. Ответственность за эти войны ложится на империализм как систему. Но развязала их все-таки «Германская империя прусской нации» (Ф. Энгельс), где перечисленные условия были наиболее выражены. Без них развязывание большой войны политически невозможно. Ядерное оружие не отменило этих условий, а сделало их даже более важными: решиться на тотальную агрессию стало труднее.

В годы «холодной войны» подобный комплекс условий отсутствовал. Это объяснялось и равновесием сил двух систем, и демократическими завоеваниями народов после победы над фашизмом, и разрушительностью ядерного оружия, и историческими особенностями империалистической сверхдержавы, наложившими в послевоенные десятилетия отпечаток на весь капиталистический мир. США не подготовлены историей к серьезной войне с близким по силе противником, зато имеют возможности и опыт экономического саботажа, тайных операций и т.п. Вашингтон много раз угрожал СССР и другим странам ядерным ударом, разрабатывал конкретные планы и организовывал их «утечку» в прессу, но, как правило, это был блеф с целью получения политических и иных уступок.

Советское руководство противостояло прямому шантажу, но нередко поддавалось косвенному, идя ради предотвращения мнимой угрозы на уступки, чреватые угрозой настоящей. Им владело представление о «полной и окончательной» победе в СССР социализма и отсутствии иных опасностей, кроме военной. Между тем, в отличие от 50-х – 60-х гг., внутренние противоречия (в диалектическом взаимодействии с международными) не только в среднеевропейских странах социалистического содружества, но и в СССР созрели достаточно, чтобы политические и идейные уступки империализму открыли путь контрреволюции.

Не в меньшей, если не в большей степени, чем призрак ядерного апокалипсиса, к «новому мышлению» толкало экономико-технологическое превосходство империалистических держав, усилившееся в начале 80-х. В Кремле полагали, что «догнать и перегнать» их не удастся, а они в состоянии и без большой войны разорить социалистические страны гонкой вооружений и санкциями. Такая оценка ситуации абсолютизировала роль «соревнования двух систем» и недооценивала внутренние противоречия капитализма. Мировая капиталистическая система отождествлялась с ее центрами, причем и их благополучие и стабильность преувеличивались. Реальное положение мирового капитализма в 80-е гг. было далеко не блестящим. Даже для самих «новых правых» не было секретом, что они пустились в авантюру по принципу «пан или пропал». Кто не выдержит первым, социалистическое содружество или империалистическая система господства над миром, решалось соотношением не только экономических потенциалов, но и классовых сил.

5. Как важно правильно ставить ударение

Может показаться странным, но Горбачев поначалу обнадежил латиноамериканских левых. Как и наши соотечественники, они устали от затянувшейся геронтократии, у них тоже вызывали симпатию относительная молодость и «современный» стиль поведения нового генсека. Людям, приученным к латинскому красноречию и популистской манере употреблять к месту и не к месту слово «революция», не могли не импонировать эмоциональные речи об ускорении развития, революционной перестройке, необходимости сокращения вооружений и использовании сэкономленных средств на помощь «третьему миру». Кому-то казалось, что пассивности и оппортунизму приходит конец, кому-то виделось сходство с Хрущевым, который, при всей неоднозначности своей политической роли, в решающий момент поддержал Остров Свободы.

8 мая 1985 г. Куба и СССР широко отметили 25-летие восстановления дипломатических отношений, совпавшее с 40-летием Победы над фашизмом. В ситуации, разительно напоминавшей начало 60-х, Горбачев мог бы прилететь в Гавану сам или поручить это Громыко, тогда еще министру иностранных дел, и публично подтвердить по крайней мере гарантии защиты Кубы от агрессии. Но прислали лиц не первых и даже не вторых, говорили они вещи общеизвестные и остроте момента никак не отвечавшие.

На митинге советско-кубинской дружбы Р. Кастро провел параллель между событиями, предшествовавшими Второй мировой войне, и авантюристической политикой «некоторых кругов, способных принимать решения в самых высших сферах руководства Соединенных Штатов и других империалистических государств». Красноречивым примером он назвал «отчетливо выраженное стремление Вашингтона использовать все средства, чтобы свергнуть сандинистское правительство Никарагуа»: торговую блокаду, банды наемников и собственные вооруженные силы. «Требовать, как это делает Вашингтон, чтобы был изменен характер отношений Никарагуа с Кубой, Советским Союзом и другими социалистическими странами – значит перед лицом всего человечества открыто отбросить в сторону все нормы международного права и цивилизованного общежития и без обиняков заявить, что Латинская Америка является частным владением Соединенных Штатов, где странам запрещено проводить суверенную внешнюю политику». К тезису советских гостей: «Против войны необходимо бороться, пока она не началась» – Рауль сделал немаловажные дополнения: «со всей энергией, не отступая при этом от наших принципов». В связи с 40-летием Победы он счел нужным подчеркнуть: «Есть люди, которые думают, что, отмечая эту годовщину, нет необходимости вспоминать, нет необходимости извлекать уроки из недавней истории»[2].

В апреле 1985 г. в СССР прибыл с визитом президент Никарагуа. То, что страна не порывала со «смешанной экономикой» и политическим плюрализмом, делало ее привлекательной для тяготевших к подобной модели «реформаторских» кругов СССР. Не отсюда ли кажущийся парадокс: сотрудничество с социалистическим содружеством успешнее всего развивалось в последние годы сандинистской революции, когда экономическое и политическое положение Никарагуа становилось все тяжелее?

Приезд Даниэля Ортеги в Москву послужил Рейгану поводом для введения полной экономической блокады, а Конгрессу США – для утверждения открытой военной помощи контрас. Сандинистский фронт и правительство выступили с заявлением: «Перед Никарагуа открывается историческая возможность разорвать тысячи нитей экономической зависимости от США и создать на справедливой и равноправной основе новую экономику, включенную в международное разделение труда. В недалеком будущем страна сможет заменить целые предприятия и системы производства, основанные на североамериканской технологии и изношенном, давно устаревшем оборудовании, на новые комплексы, созданные при содействии дружественных стран»[3]. Страна пыталась по примеру Кубы взять курс на включение в международное разделение труда, альтернативное капиталистическому. Доля США в импорте упала до 9%, а стран СЭВ в один год поднялась с 24 до 39%. В 1985 г. из общей суммы зарубежной помощи Никарагуа в 350 млн. долл. помощь социалистических стран равнялась 260 млн. долл. – почти трети стоимости экспорта, – не считая нефти и оружия. Возросло значение долгосрочных кредитов стран СЭВ, так как другие возможности кредитования резко сузились. СССР поставлял оросительные установки и комбайны для маисовых полей на засушливом Тихоокеанском побережье, Болгария помогала налаживать производство овощей и табака. Крупнейший сахарный комплекс «Июльская победа» был построен с помощью Кубы, затем она списала всю задолженность по займам на стройку. Когда мировые цены на сахар в очередной раз упали, спасти проект удалось лишь потому, что Куба и СССР стали закупать у Никарагуа сахар по преференциальным ценам – вчетверо выше, чем на «свободном» рынке[4].

Включение в новый тип международного разделения труда и развитие внутренней классовой борьбы вплотную подвели революцию к социалистическому этапу. Один из руководителей и теоретиков Сандинистского фронта О. Нуньес подчеркивал: «Смена власти, национализация внешнего сектора экономики, а также значительной части средств производства и обмена, вместе с организацией большинства населения, повышением его сознательности и его объединением вокруг общественного потребления избыточного продукта, позволяют говорить о процессе изменения общественных отношений производства и придают сандинистскому революционному процессу социалистическую тенденцию. Пролетарский, т.е. альтернативный капитализму, проект осуществляется посредством союза рабочих, крестьян и других слоев народа и гегемония в этом проекте гарантируется идеологией авангарда, которая вбирает в себя чаяния и требования масс и воодушевляет сознание всего народа». В первой половине 1986 г., с принятием нового Закона об аграрной реформе и проведением крестьянского съезда, начал складываться «народный союз против буржуазии и рабоче-крестьянский союз»[5].

Сближение Никарагуа с социалистическим содружеством и перспектива перерастания революции в социалистическую сразу же отразились на позиции тех, кто пытался искать «третьего пути». В сентябре 1985 г. Контадора и Группа поддержки, т.е. почти вся буржуазная Латинская Америка, согласились на новый вариант Акта мира, запрещавший военное вмешательство в Центральной Америке только странам Восточного полушария. Никарагуа отказалась подписать Акт мира, пока США не возьмут на себя обязательств соблюдать его и не положат конец всем формам агрессии.

При всем героизме народа, в небольшой стране, глубоко включенной в международное разделение труда, социалистические преобразования были невозможны без интеграции в мировую социалистическую систему. О. Нуньес подчеркивал: «Для революции в такой стране, как Никарагуа, переходный период необходимо предполагает международную финансовую и технологическую поддержку, особенно социалистического мира»[6]. Но в условиях необъявленной войны экономическая поддержка могла обеспечить стране лишь выживание, но не формирование и развитие нового строя.

Условием справедливого мира в Центральной Америке была бы готовность СССР обеспечить безопасность Никарагуа и Кубы от агрессии, учитывать в своих отношениях с США их интересы, не боясь шантажа и не разменивая судьбу друзей на мелочи. Но ожидать этого от Горбачева и его присных значило, по испанской поговорке, «просить груш у вяза». То, что энтузиаст нового мышления так и не научился правильно ставить ударение в названии Никарагуа, было полбеды. В Кремле до неприличия спешили начать диалог с Рейганом. Вместо многоопытного Громыко министром иностранных дел назначили Шеварднадзе, который в международных делах разбирался не лучше шефа, зато не был «Мистером Нет». В декабре 1985 г. госсекретарь Шульц заявил министрам иностранных дел Контадоры, что Горбачев «во время встречи на высшем уровне в Женеве в прошлом месяце сказал президенту Рейгану, что Советский Союз не сделает ничего, чтобы остановить атаку США против Никарагуа»[7]. Опровержений Москвы не последовало. Видимо, архитектор «нового мышления» в самом деле дал агрессору гарантию безнаказанности, иначе глава внешнеполитического ведомства США вряд ли позволил бы себе назвать Никарагуа «раковой опухолью», требующей «хирургического вмешательства».

Убедившись в слабости Кремля, команда Рейгана и не думала проявить ответную сдержанность хотя бы в словах. Она шантажировала оппозицию «советской угрозой» в выражениях, которым позавидовали бы покойные Маккарти с Макдональдом. П. Бьюкенен, отвечавший за связи Белого дома с общественностью, в 1986 г. заявил: «Урезая поставки оружия борцам за свободу Никарагуа, связывая президенту руки поправкой Боланда, наша Демократическая партия стала совместно с Москвой гарантом доктрины Брежнева в Центральной Америке. Голосованием за или против помощи контрас Демократическая партия покажет, стоит ли она на стороне Рональда Рейгана и сопротивления или же Даниэля Ортеги и коммунистов»[8]. Никарагуа выразила готовность сократить тяжелое вооружение, отказаться от помощи иностранных военных советников, создать на границах демилитаризованные зоны под контролем ООН; роль главного переговорного форума перешла от Контадоры к группе центральноамериканских стран, наиболее зависимых от США. Несмотря на все это, Конгресс утвердил помощь контрас. Авиация США перебрасывала гондурасские войска на помощь терпевшим поражение наемникам. Даже вспыхнувший осенью 1986 г. скандал «Иран-контрас», который в иных условиях вообще вымел бы рейгановскую команду из коридоров власти, кончился ничем[9]. В президентском послании 1987 г. Рейган вновь провозгласил: «В Центральной Америке не должно быть советского плацдарма»[10]. Пентагон почти непрерывно вел крупномасштабные маневры, отрабатывая бомбежки Кубы и вторжение в Никарагуа, прикрывая контрас.

Если бы перестроечная Москва не вызвала у ультра ощущения безнаказанности, а у своих союзников и попутчиков – неуверенности и незащищенности, события, вероятно, развивались бы иначе. И Латинской Америкой дело не ограничивалось. Умиротворение агрессора приводило к тем же результатам, что всегда, и первыми гибли те, кто пытался принять его всерьез. В последний день февраля 1986 г., когда в Москве открывался XXVII съезд КПСС, в Стокгольме пал от пуль убийцы премьер – социал-демократ Улоф Пальме, игравший одну из ключевых ролей в диалоге по Центральной Америке, долговой проблеме и разоружению. Январский путч в Адене уничтожил почти все руководство единственной в арабском мире народной демократии; в апреле на столицу Ливии обрушились американские ракеты. Через полгода в подозрительной катастрофе самолета с советским экипажем погиб президент Мозамбика С. Машел.

6. «Вы нашими миритесь головами»

Вместо отпора преступным действиям Вашингтона и его сателлитов, Москва в соответствии с «новым мышлением» начала прописывать дружественным странам Азии, Африки и Латинской Америки универсальное лекарство – «национальное примирение». Прецедент уже был: этим термином обозначался новый курс Компартии Испании, взятый в 1956 г. не без влияния хрущевской Москвы. Правда, Сантьяго Каррильо и его единомышленники пытались примириться с бывшими противниками не в разгар гражданской войны, а через два-три десятилетия; но и это привело партию к полному упадку и развалу. Иначе и быть не могло. С древних времен известно: самые жестокие войны – гражданские. Пожимать руку, обагренную кровью твоих товарищей, – путь к политическому и моральному самоубийству. Примирение даже с бывшим врагом, не говоря о нынешнем, с полным основанием воспринимается в народе как предательство. Чтобы многих врагов стало можно простить, война должна быть выиграна, а противоречия сняты самой историей. Но поборники «нового мышления», так любившие поговорить на темы морали, меньше всего с нею считались; а страны «третьего мира» и вовсе были для них разменной монетой в торге. Летом-осенью 1987 г., абсолютно синхронно, «примирения» были навязаны Афганистану, Камбодже и Никарагуа. Будто нарочно, выбрали страны, больше всех пострадавшие от террора контрреволюции, где даже частичная ее реабилитация причиняла наибольший морально-политический урон. Посредниками выступали режимы вроде индонезийского, колумбийского и гватемальского, покрытые с ног до головы кровью своих народов. Право же, Рейган в большей мере, хоть и не без голливудской саморекламы, проявил классовую солидарность и ответственность за своих «солдат», когда заявил во всеуслышание: «Я тоже контра».

7 августа 1987 г. президенты пяти центральноамериканских стран, включая Никарагуа, подписали в гватемальском Эскипуласе мирное соглашение. Каждая из них обязалась не допускать помощи извне повстанческим силам и вступить в переговоры со всеми «невооруженными группами внутренней оппозиции» в целях прекращения огня, амнистии, отмены чрезвычайного положения и развития демократии». Соглашение предусматривало вывод из Центральной Америки иностранных войск, но США делать этого не собирались. Хотя переговоры предусматривались только с невооруженной оппозицией, Рейган пообещал продолжать помощь «борцам за свободу», т.е. контрас, пока сандинисты не заключат с ними соглашения о прекращении огня и в Никарагуа не будет установлена «полная демократия». В то же время повстанцы Сальвадора, Гватемалы, Гондураса политического признания не получили. Только в Сальвадоре реальная сила ФНОФМ, размах народного движения, требования внутренних и международных политических сил заставили режим Дуарте возобновить диалог с повстанцами. Но, выполняя указания Вашингтона, он потребовал одновременного «национального примирения» в Сальвадоре и Никарагуа.

На осень 1987 г. пришелся кульминационный момент «мирного наступления» Кремля и центральноамериканского кризиса. 5 ноября вступали в силу эскипуласские соглашения. На 7 декабря была назначен советско-американский саммит с подписанием соглашения о ликвидации ракет средней и малой дальности. Между этими датами предстояло 70-летие Великого Октября. Коммунисты всего мира могли бы коллективно обсудить складывавшуюся в мире обстановку.

Однако, в Москве решили вместо совета с товарищами провести международную встречу партий и движений в духе «плюрализма без берегов». На ней были широко представлены социал-демократы и национал-реформисты, а многие компартии, не говоря о военно-политических организациях революционеров «третьего мира», приглашений не получили или сами не захотели приехать в перестроечную столицу. Посланцам ФНОФМ и РДФ Сальвадора дали выступить только на предприятиях. Не получили слова коммунисты Гватемалы и Гондураса; повстанческие силы этих стран, которые не допускались к мирным переговорам и особенно нуждались в солидарности, не были представлены вообще.

Атмосфера встречи была тяжелой. Аналогия с карибским кризисом, в ухудшенном виде, бросалась в глаза и не предвещала ничего хорошего. «Еврокоммунисты» и верные оруженосцы Горбачева отделывались пацифистскими фразами и неприкрытой лестью по адресу перестройки и нового мышления. Большинство гостей ухитрялись не сказать практически ничего о своих странах и регионах.У других сквозь дежурные здравицы пробивалась тревога. Некоторые выступления можно было резюмировать репликой из пьесы А.К. Толстого: «Вы нашими миритесь головами».