К вопросу о причинах перерождения КПСС  (6)

В.В. Головин   

Часть 1. Часть 2. Часть 3.

Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7.

Эти факты доказывают, что задачи национальные ставились и решались непременно в контексте задач интернациональных; вторые определяли первые. Даже курс на строительство социализма в нашей стране подтверждает это. Он отнюдь не был ревизией теории мировой революции в пользу национального социализма, в чём тогда Сталина обвинял Троцкий, и за что теперь Сталина хвалит лидер КПРФ Г. Зюганов. Да, с одной стороны, курс диктовался исключительными обстоятельствами, вынуждавшими СССР к созданию автаркической экономики, позволяющей преодолеть фрагментарность хозяйства, доставшегося от царской России и неспособного существовать в условиях экономической блокады. Но, с другой стороны, хотя автаркия была самым дорогим из путей развития, лишь она давала возможность оказывать помощь революциям где бы то ни было. Внешняя политика СССР сталинского периода, приведшая к образованию мировой системы социализма, к крушению колониальной системы, и многообразная и широкая помощь коммунистам повсюду в мире доказывают, что как партия интернационализма большевики выполнили свой долг.

После Сталина от этой парадигмы остались лишь неясные следы. Она была радикально изменена программой КПСС 1961 года. Там было сказано: "Мир социализма расширяется, мир капитализма сужается. Социализм неизбежно придёт на смену капитализму. Таков объективный закон общественного развития. <..> Мирное соревнование двух противоположных социальных систем, являющееся стержнем современной международной жизни, вступило в решающую фазу"[2]. Тем самым теория мировой революции без объяснений была отброшена.

Научное понимание мировой революции не исключало мирного сосуществования государств; идея "мирного соревнования" исключила геополитическую часть теории марксизма-ленинизма. Она стала суррогатом интернационализма. Приняв вместе с ним идеологему "окончательной победы социализма", партия вступила на опасный путь иллюзий о необратимости достижений коммунистов. Например, утверждалось, что "империализм бессилен вернуть утраченную им историческую инициативу, повернуть вспять развитие современного мира. Магистральный путь развития человечества определяют мировая социалистическая система, международный рабочий класс, все революционные силы"[3]. Или, как уверяли очень известные тогда партийные ученые из Академии общественных наук при ЦК КПСС, "уроки более чем 60-летней истории нового общества должны были бы давно научить его врагов тому, что нет на земле силы, которая способна была бы ликвидировать завоевания народов социалистического мира"[4].

На самом деле такая сила существовала и вне, и внутри страны, а трезвый взгляд обязан был видеть, что баланс сил далеко ещё не изменён в пользу социализма. Враги социализма, иллюзий относительно противника не испытывавшие, принимали иной план концентрации усилий. В 1959 году Конгрессом США был принят закон "О порабощённых нациях" (P.L. 86-90). Второе его название – закон о расчленении России. Из текста этого закона следовало, что политика КПСС привела, якобы, к "порабощению и лишению национальной независимости" всех союзных республик. Законом администрация США обязывалась "разделять чаяния покоренных народов вновь обрести свободу и независимость". На протяжении последующих 50 лет каждый из президентов США давал клятву о его исполнении. Советский Союз распался, однако закон 86-90 никто не отменял, он продолжает действовать по сей день.

В мире, где объективным законом является социальная борьба, фатализм ожидания неизбежного успеха в результате мирного соревнования обрёк социализм на конечное поражение. Отбросив изначальную теорию, партия, хотя и продолжала выражать временные и преходящие, а также узко понятые национальные интересы советского рабочего класса, но перестала выражать интересы коренные. СССР так и остался федерацией республик, ни на йоту не продвинувшись вперёд. Мировая система социализма практически осталась системой суверенных экономик, связанных в первую очередь товарообменом, что сильно ослабляло её. Задача, поставленная второй программой партии – стремиться к установлению "единого хозяйственного плана с теми [народами], которые перешли уже к советскому устройству"[5] – в третьей программе оказалась снятой. Союзниками СССР в мире часто становились не столько просоциалистические, сколько национально-демократические режимы, порой превращавшиеся в антинародные и антикоммунистические, чем мировой революционный процесс только тормозился.

Добавим оценку из уже цитированного письма ЦК КПК. О сути внешнеполитической части программы КПСС было сказано, что она "затушевывает классовое содержание противоречий между социалистическим и империалистическим лагерями и не рассматривает это противоречие как противоречие между государством диктатуры пролетариата и государством диктатуры монополистической буржуазии". Китайские товарищи констатировали, что "коммунисты всегда предпочитают совершить переход к социализму мирным путем. Но можно ли возводить мирный переход в новый принцип мировой стратегии международного коммунистического движения? Нет, ни в коем случае. А прорицатели, возлагающие все свои надежды на "мирный переход", исходят из исторического идеализма, замазывают самые коренные противоречия капиталистического общества, отвергают марксистско-ленинское учение о классовой борьбе и строят совершенно необоснованные, субъективистские предположения".

Эта верная критика, к сожалению, оказалась не услышанной. Исторический идеализм КПСС в конечном счёте потерпел поражение, чем ещё раз, хотя и от обратного, была подтверждена прогностическая сила теории мировой пролетарской революции.

Опять вернемся к работе Сталина. Третью опасность перерождения партии он видел в "..неверии в партийное руководство, в стремлении государственного аппарата ослабить партийное руководство, освободиться от него"[6]. А также в "падении партийного руководства и связанной с этим возможности превращения партии в придаток государственного аппарата"[7].

Причин возникновения опасности он указал три. Во-первых, исчезла военная угроза, "стягивающая трудящиеся массы вокруг партии". Во-вторых, чем больше сила аппарата государственных и общественных организаций, "тем ощутительнее становится их давление на партию, тем настойчивее они добиваются ослабления партийного руководства, тем сильнее их сопротивление партии". В-третьих, центром тяжести политики стало конкретное руководство конкретным делом в промышленности, в деревне, в профсоюзах, сфере культуры и т.д., которое, по мысли Сталина, исключает потребность в "политиках", особенно если "так называемое партийное руководство вырождается в смешное нагромождение никому не нужных распоряжений" и слов. Поэтому Сталин обращает внимание на то, что "нужно поднять квалификацию партийных работников", что "теперь их качество должно стоять на первом месте".

Почему именно здесь Сталин увидел опасность? Казалось бы, наоборот, – чем крепче слияние с государством, тем проще добиваться партийных целей. Если Ленин утверждал, что "должно быть главенство коммунистической партии", то почему Сталин говорил по видимости иное? На самом деле противоречия в позициях нет, если помнить, что "пролетариату нужно лишь отмирающее государство, т.е. устроенное так, чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать"[8]. Главенство партии не есть её вездесущее присутствие в государственном и хозяйственном аппарате, главенство партии – это критическое отношение к нему, и способность, опираясь на массы, направлять деятельность аппарата. "Если у нас имеется в партии 300-400 тысяч членов, то и это количество чрезмерно, ибо решительно все данные указывают на недостаточно подготовленный уровень теперешних членов партии",- настаивал Ленин[9].

Марксисту Сталину было ясно, что государственный аппарат в принципе и всегда будет искать причины неурядиц не в своей деятельности, а вне неё. Хороши ли вообще сами принципы управления и сами учреждения, – этот вопрос перед ним не возникает. Администрация если и будет пытаться что-то реформировать, то не само управление, а только объекты управления. Когда-то Маркс высказал мысль, что "чем могущественнее государство, и чем более политической является вследствие этого страна, тем менее она склонна понимать общий принцип социальных недугов и искать их корень в принципах государства, т.е. в нынешнем устройстве общества, чьим деятельным, сознательным и официальным выражением является государство. Политический рассудок является политическим рассудком именно потому, что он мыслит внутри рамок политики. Чем он острее и живее, тем неспособнее он к пониманию социальных недугов" (курсив Маркса)[10]. Власть над людьми, при самых благих намерениях, при самом большом усердии по части гуманности и при самом сильном интеллекте, не сможет найти разрешение того объективного и постоянного противоречия, которое существует между действительностью и принципами управления[11]. "Государство зиждется на противоречии между общественной и частной жизнью, на противоречии между общими интересами и интересами частными"[12]. Эти коллизии неразрешимы пока существует государство, и снимаются только его отмиранием. Советская история и идеология КПСС вполне подтвердили этот вывод. Слияние партии с государством в единое целое мешает этому процессу.

У Сталина есть мысль, что партия должна быть "своего рода орденом меченосцев внутри государства Советского, направляющим органы последнего и одухотворяющим их деятельность"[13]. Какими только грязными руками не хватались за нее, пытаясь придать ей антинародный смысл. А он ясен: и государство, и народ нуждаются в критической силе, которая была бы политической и массовой, но не официальной, и потому исходила бы не из бюрократических предпосылок власти, и одновременно была бы гражданской силой, но не впутанной в сеть частных интересов (кланов, групп и пр.) и их нужд. Под "орденом меченосцев" Сталин видел партию, способную к беспощадной (в двух планах) критике всего существующего: эта критика не страшится выводов о социальных реалиях страны и не отступает перед столкновением с государственной властью. Сила партии в том, что она имеет возможность в любой момент и любую проблему увидеть всесторонне и проявить волю к решению не может никто, кроме партии.

Под "падением" партийного руководства Сталин понимал не только "бытовщину" правящей партии: бюрократизм, коррупцию и пр. Он никогда не забывал ни мысли Энгельса, что "закон пролетарского движения, видимо, к сожалению, таков, что повсюду часть вождей рабочих неизбежно развращается", ни ленинского требования к партии "беспощадно карать своих мерзавцев", и хорошо справился с этой неизбежной работой. Дело партии – защита коренных интересов трудящихся. Но партия может подняться до их выражения в политике, а может опуститься до интересов частичных, партикулярных, преходящих. Партия должна противостоять и государству, которое может стать и антидемократично и антинародно, и массам, которые могут выступить против собственных коренных интересов, как это не раз бывало в истории. Потому Сталину ценнее была не партия власти, а партия социальной критики в широком смысле этого слова. В этом одна из важнейших её функций в государстве диктатуры пролетариата.

В целом нужно сказать, что сталинский прогноз 1925 года и видение перспективы оказались безупречны. Опасность перерождения партии была преодолена. Справился ли Сталин с задачами полностью – другой вопрос. Несомненно, что слияние партии с госаппаратом в его пору было значительным. Опасность перерождения по этой причине, хотя и осознавалась, но сохранялась, порой усиливалась. Частичным оправданием Сталина были невероятно трудные условия внешней и внутренней классовой борьбы 20-40-х годов. Но сейчас важнее помнить, что при нём не было отказа от доктринальных основ деятельности партии. Она безусловно оставалась партией рабочего класса и сделала максимум возможного для защиты его коренных интересов. Поскольку названные опасности носили объективный характер и оставались фактором риска на протяжении всей советской истории, то объяснить преодоление угроз в первой половине века, и неспособность к адекватной реакции на них во второй можно только трансформацией самой партии, её перерождением.